2

Первая часть "Вечеров" вышла в свет в сентябре 1831 года. В нее были включены четыре повести: "Сорочинская ярмарка", "Вечер накануне Ивана Купала", "Майская ночь" и "Пропавшая грамота". Через шесть месяцев, в начале марта 1832 года, появилась в печати и вторая часть ("Ночь перед рождеством", "Страшная месть", "Иван Федорович Шпонька и его тетушка", "Заколдованное место").

Обращение Гоголя к украинской теме было закономерно. Его детство и юность прошли на Украине. Отсюда он вынес свои первые впечатления о жизни, здесь впервые зародилась в нем любовь к украинскому фольклору, театру. Приехав в Петербург, Гоголь неожиданно для себя почувствовал здесь атмосферу глубокого интереса к украинской культуре.

То были годы широкого увлечения идеей народности. Передовая часть русского общества резко выступила против раболепия господствующих классов перед всем иноземным, отстаивала необходимость вдумчивого изучения богатой национальной культуры России. Писатели все чаще обращались к изображению жизни простого народа, использовали в своих произведениях образы фольклора, богатства народного языка. Эти факты отражали общий процесс демократизации русской литературы.

В той же связи следует рассматривать пробудившийся в русском обществе интерес к Украине, к ее самобытной культуре, героической истории, ее быту, ее поэтическим народным преданиям и легендам.

Этот процесс начался на самой заре XIX века. Можно вспомнить, например, что еще в 1803 году П. И. Шаликов издал "Путешествие в Малороссию", а год спустя - "Другое путешествие в Малороссию". Это было одно из первых для русского читателя открытий нового для него мира природы, людей. В 1816 году в Харькове вышли на русском языке и мгновенно распространились в обеих столицах "Письма из Малороссии, писанные Алексеем Левшиным", в 1818 году появились "Отрывки из путевых записок" Н. Левицкого. Конечно, в этих и многих других подобных сочинениях трудно было найти реальную картину жизни народной Украины. В них преобладал внешний и довольно поверхностный интерес к экзотике - бытовой и исторической. Сентиментально-восторженное описание природы, каких-то внешних примет национального колорита, этнографические зарисовки - вот как был представлен здесь образ "Малороссии".

Интерес к украинской теме становится более серьезным в 20-е годы, особенно в прогрессивной части общества, с энтузиазмом встретившей думы Рылеева, ряд произведений Федора Глинки. Успехом пользуются повести и рассказы В. Нарежного, О. Сомова, А. Погорельского. Столичные журналы в это время часто печатают украинских писателей, причем не только в переводах, но и на родном их языке. В 30-х годах Евгений Гребенка пытался даже организовать нечто вроде украинского приложения к "Отечественным запискам". К тому же времени относится выступление И. И. Срезневского в защиту украинского языка как языка, а "не наречия - русского или польского"^*.

^* (Срезневский И. Взгляд на памятники украинской народной словесности. - Ученые записки императорского Московского университета. М., 1834, ч. 6, с 134.)

В период пробуждения всеобщего интереса к народности и народной поэзии украинская культура, будучи менее подверженной западным влияниям, весьма импонировала духу времени. Критик Н. И. Надеждин в связи с выходом "Вечеров на хуторе близ Диканьки" писал в журнале "Телескоп": "Кто не знает, по крайней мере понаслышке, что наша Украйна имеет в своей физиономии много любопытного, интересного, поэтического... Наши поэты улетают в нее мечтать и чувствовать, наши рассказчики питаются крохами ее преданий и вымыслов"^*. Широкое распространение среди русских читателей получают в ту пору публикации памятников, летописей, различных документов по истории Украины, сборники украинского фольклора. В 1829 году, сразу же после выхода в свет "Полтавы", Пушкин задумал написать обширное научное исследование - "История Украины". "Здесь так занимает всех все малороссийское...." - с радостным изумлением сообщает матери Гоголь через несколько месяцев после своего приезда в Петербург (X, 142).

^* (Телескоп, 1831, № 20, с. 559.)

Вся эта атмосфера несомненно обострила интерес Гоголя к украинской теме и укрепила в нем решимость как можно скорее довести до конца задуманный им цикл повестей. Работа над "Вечерами" шла очень быстро. Все восемь повестей были написаны в течение двух с половиной лет: с весны 1829 до конца 1831 года.

Уже первая часть "Вечеров" поразила читателей романтической яркостью и свежестью поэтических красок, превосходными картинами украинской природы, удивительным знанием быта и нравов простых людей, наконец, замечательно тонким юмором.

Первая книга и, стало быть, весь цикл "Вечеров" открывается повестью "Сорочинская ярмарка". Она в известной мере определяла тон всего цикла и имела несомненно программное значение.

В этой повести сильно и ярко выражена поэтическая душа народа: его извечное стремление творить добро и непримиримое отношение ко всяческой фальши, кривде, его наивная доверчивость, незлобивость, его жизнерадостный юмор. Вот та нравственная атмосфера, которая царит на страницах гоголевской повести. И еще: любовь, чистое, целомудренное отношение к любви. Все красивое, молодое возвышает душу человека. И оно становится источником радости, счастья.

Вот Солопий Черевик озабоченно прислушивается к беседе двух "негоциантов", встревоженных появлением на ярмарке "красной свитки". Чертовщина угрожает парализовать всю коммерцию. Было от чего старому Черевику переполошиться: "Тут у нашего внимательного слушателя волосы поднялись дыбом; со страхом оборотился он назад и увидел, что дочка его и парубок спокойно стояли, обнявшись и напевая друг другу какие-то любовные сказки, позабыв про все находящиеся на свете свитки. Это разогнало его страх и заставило обратиться к прежней беспечности" (I, 117). Старику достаточно было только взглянуть на воркующих, счастливых молодых людей, и это зрелище торжествующей любви мигом отвлекло его от всех страхов и тревог.

Главное в "Вечерах" - это вдохновенное и поэтическое изображение простого человека. Героями повестей являются морально здоровые люди, честные, благородные, любящие жизнь в ее возвышенных, нравственно-целомудренных устоях. Они ненавидят сословное и имущественное неравенство, борются с суевериями, косностью "отцов". Они молоды, сильны, красивы, они без особых усилий одолевают любые препятствия - легко подчиняют себе даже "нечистую силу". Эти произведения воспринимались как поэтическая легенда. Духом народного творчества проникнута вся философия повестей. Влияние народнопоэтической традиции сказывается здесь в художественно-изобразительных средствах - в характере метафор, сравнений, эпитетов, даже в эмоционально-приподнятой тональности повествования, в лирически ярком языке. Как вдохновенно, например, объясняются друг другу в любви герои "Майской ночи", как ослепительны в своей многокрасочности гоголевские пейзажи! А еще одна особенность всего цикла - юмор, ставший существеннейшей приметой гоголевского стиля. Комизм, по верному наблюдению Белинского, составляет основной элемент "Вечеров на хуторе". "Это комизм веселый, улыбка юноши, приветствующего прекрасный божий мир, - писал критик в статье "Русская литература в 1841 году". - Тут все светло, все блестит радостию и счастием; мрачные духи жизни не смущают тяжелыми предчувствиями юного сердца, трепещущего полнотою жизни"^*.

^* (Белинский В. Г. Полн. собр. соч. М., 1954, т. V, с. 566. В дальнейшем все ссылки на это издание даются в тексте книги.)

Преобладающая атмосфера "Вечеров" светлая и мажорная. Главные герои повестей - люди, ощущающие поэзию и красоту жизни, связанные с народом общностью интересов и помыслов.

Мир, открывавшийся в "Вечерах на хуторе близ Диканьки", мало имел общего с той реальной действительностью, в условиях которой жил Гоголь. Это был веселый, радостный, счастливый мир сказки, в котором преобладает светлое мажорное начало. И оно выступало резким контрастом тому чиновно-угрюмому, свинцово-серому Петербургу, в атмосфере которого с таким трудом приживался молодой писатель. Это ощущение контраста непроизвольно выражено уже в эпиграфе к первой же повести:

 Мини нудно в хати жить. 
 Ой, вези ж мене из дому, 
 Де багацько грому, грому, 
 Де гопцюють все дивки, 
 Де гуляють парубки!

"Мини нудно в хати жить" - и вслед за тем: "Как упоителен, как роскошен летний день в Малороссии!" Внутренняя экспрессия этих контрастных красок отражала определенную эстетическую позицию Гоголя.

Вспомним строки из его статьи "Об архитектуре нынешнего времени": "Истинный эффект заключен в резкой противоположности: красота никогда не бывает так ярка и видна, как в контрасте. Контраст тогда только бывает дурен, когда располагается грубым вкусом или, лучше сказать, совершенным отсутствием вкуса, но, находясь во власти тонкого, высокого вкуса, он первое условие всего и действует ровно на всех" (VIII, 64). Эта статья была впервые опубликована в "Арабесках" (1835), но датирована автором тем же 1831 годом, когда вышла в свет первая книга "Вечеров на хуторе близ Диканьки". Независимо от степени достоверности авторской датировки статьи (исследователи высказывают на этот счет обоснованные сомнения), выписанные нами строки дают возможность судить о том, сколь эстетически осознанным было стремление Гоголя к резкой контрастности письма. Повесть "Сорочинская ярмарка", да, впрочем, и не только она, характерна интенсивным переключением художественных красок: высокой риторики и прозаически сниженной разговорной лексики, лирической патетики и бытовых картин, нарядной, богатой яркими метафорами и сравнениями стилистики и фрагментов, написанных в манере строго деловой, без каких бы то ни было тропов и фигур. Все это радужное многоцветье придавало "Вечерам на хуторе" очарование и то ощущение полноты жизни, о котором позднее писал Белинский в статье "О русской повести и повестях г. Гоголя".

Любящие друг друга Параска и Грицько решили соединить свои судьбы. Их женитьбе пытается помешать злая и завистливая Хивря. Но любовь торжествует победу. Свадебное пиршество, буйное веселье, захмелевшие головы. Вдруг светлая, лирическая атмосфера "Сорочинской ярмарки" обрывается, и повесть заканчивается грустным раздумьем о быстротечности человеческой радости - этой "прекрасной и непостоянной гостьи": "Не так ли резвые други бурной и вольной юности по одиночке, один за другим, теряются по свету и оставляют наконец одного старинного брата их? Скучно оставленному! И тяжело и грустно становится сердцу, и нечем помочь ему" (I, 136). Неожиданный эмоциональный и психологический контраст, который создают в повести эти строки, как бы раздвигает ее границы и наполняет ее новым смыслом. Жизнь оказывается отнюдь не такой уж безоблачно прекрасной, она полна драматизма, в ней действуют страшные, жестокие силы. Но до поры до времени эта тема еще не звучит у Гоголя открыто, она выражена намеком, в подтексте. Пока еще в его повестях преобладает атмосфера веселья и радости.

Поэзия народной жизни овеяна у Гоголя порывом высокой романтики. Это поэзия народной сказки, легенды, в которых преобладает атмосфера чистых, идеальных человеческих отношений. Свет легко одолевает тьму, добро оказывается всегда сильнее зла, любовь торжествует над ненавистью. Белинский писал: "Это была поэзия юная, свежая, благоуханная, роскошная, упоительная, как поцелуй любви..." (I, 301). Жизнь, воссозданная в гоголевских повестях, весьма далека была от реальных противоречий современной писателю действительности. В свое время некоторые исследователи даже корили его за это, обвиняя автора "Вечеров" чуть ли не в идеализации крепостнического строя. Но корили, разумеется, зря. Менее всего предполагал сам Гоголь, что по его романтическим повестям будут судить об истинных условиях жизни крепостного крестьянина. Нет, другой мир открывался его романтическому воображению, он был сродни миру народной поэзии - светлому и чистому, свободному от какой бы то ни было скверны. Правильно замечание исследователя: "Основной признак того розового, золотого, яркого и удивительно красивого мира, в который вводит автор "Вечеров" своего читателя, - это его противостояние действительному миру, где человек "в оковах везде", где "он - раб"^*.

^* (Гуковский Г. А. Реализм Гоголя. М. - Л., 1959, с. 32.)

Напоминанием об этом "действительном мире" и является финал "Сорочинской ярмарки". Неожиданно рушится иллюзия сочиненной Гоголем сказки. Он как бы хочет внушить читателю, что это только прелестная сказка, созданная воображением писателя. А за ее границами - реальная, трудная жизнь - источник печали. Вот куда клонят раздумья писателя о радости как о "прекрасной и непостоянной гостье" и венчающие повесть фразы: "Скучно оставленному! И тяжело и грустно становится сердцу, и нечем помочь ему".

Может быть, уже именно здесь - истоки той характернейшей особенности мировосприятия и поэтики Гоголя, которая воплощена в его "смехе сквозь слезы".

"Сорочинской ярмарке" созвучна по своей лирической тональности повесть "Майская ночь".

"Звонкая песня лилась рекою по улицам села^***".

И эта первая же фраза определяет всю эмоциональную атмосферу гоголевской повести-песни. Характерными приметами лексики, ритмическим строением фразы, музыкально-лирическим ладом письма - всеми элементами своего стиля "Майская ночь" очень близка украинской народно-песенной традиции.

"Нет, видно, крепко заснула моя ясноокая красавица!" - сказал козак, окончивши песню и приближаясь к окну: "Галю! Галю! ты спишь или не хочешь ко мне выйти?" Эти строки лирической прозы Гоголя давно вошли в хрестоматию. Взволнованная повесть о любви Левко и Гали раскрывается в гармонии с патетическими описаниями прекрасной украинской природы. "Знаете ли вы украинскую ночь? О, вы не знаете украинской ночи!.." - этот вдохновенный, патетический монолог автора по стилистическому рисунку ничем не отличается от обращения Левко к своей возлюбленной. Речь автора и речь персонажа сливаются в едином эмоциональном порыве.

Следует, однако, отметить, что образы Левко и Гали, хотя и напоминают какими-то гранями своего душевного облика Грицько и Параску из "Сорочинской ярмарки", тем не менее уже и существенно отличаются от них. Отличаются прежде всего гораздо большей степенью индивидуализации. Герои "Майской ночи" в бытовом и социальном отношении обрисованы более конкретно.

Важную композиционную роль играет в повести пан голова- угрюмый, злобный, да еще и кривой. Образ этот нарисован Гоголем со всем пылом его уже пробуждавшегося сатирического темперамента. Писатель берет лишь один штрих из биографии головы. Некогда тот был удостоен чести сидеть рядом на козлах с царицыным кучером. "И с той самой поры еще голова выучился раздумно и важно потуплять голову, гладить длинные, закрутившиеся вниз усы и кидать соколиный взгляд исподлобья". Портрет выполнен в характерной для Гоголя лаконичной, насмешливо-иронической манере. Затем прибавляется еще один штрих: "И с той поры голова, об чем бы ни заговорили с ним, всегда умеет поворотить речь на то, как он вез царицу и сидел на козлах царской кареты" (I, 161). Итак, "соколиный взгляд исподлобья" и умение любой разговор переключить ка горделивое воспоминание о сидении на козлах царской кареты - эти два иронических штриха почти исчерпывающе рисуют образ головы, выступающего здесь как воплощение антинародной власти - наглой, тупой, ограниченной. Она еще и жестока, эта власть. Вспомним, как разъяренный пан голова орет: "Заковать в кандалы и наказать примерно! Пусть знают, что значит власть!"

Выведенные из терпения самоуправством головы хлопцы взбунтовались: "Он управляется у нас, как будто гетьман какой. Мало того, что помыкает, как своими холопьями, еще и подъезжает к девчатам нашим"; "Это так, это так!" - закричали в один голос все хлопцы"; "Что ж мы, ребята, за холопья? Разве мы не такого роду, как и он? Мы, слава богу, вольные козаки! Покажем ему, хлопцы, что мы вольные козаки!"; "Покажем! - закричали парубки. - Да если голову, то и писаря не минуть!" И Левко, выступающий в повести как ее лирический герой, неожиданно раскрывается в этих сценах новыми гранями своего характера - сильного и волевого.

Вся повесть пропитана вольнолюбием. Озорная удаль хлопцев, потешающихся над головою, решимость, с какой Левко освобождает панночку-утопленницу от пагубной власти ее мачехи,- все дышит в этой повести ненавистью к насилию и гнету. Все доброе, человеческое одухотворено стремлением к свободе.

Но не следует забывать, что перед нами почти волшебная сказка. Идеал свободы выражен здесь в легкой и непринужденной, порой шутливой форме, свойственной именно сказке.

В той же, присущей народному сознанию, шутливой, иронической форме унижается власть. Она осмеяна и унижена уже тем самым, что от ее лица выступает глупый и никчемный старик - пан голова. Нет в нем никакого ореола власти. Он хочет, чтобы его боялись, он обзывает озорничающих парубков бунтовщиками и угрожает, что донесет на них комиссару. А этих угроз никто и не боится. Веселые парубки чувствуют себя "вольными козаками", и им наплевать на этого жалкого старика. Так вот, между прочим, иронически усмехаясь, Гоголь выражает народную точку зрения на власть. Она одурачена, над ней издеваются, она не вызывает к себе ни малейшего уважения. Вот где начинается дорога, которая впоследствии приведет Гоголя к "Ревизору" и "Повести о капитане Копейкине" в "Мертвых душах".

В "Вечера на хуторе близ Диканьки" обильно введены элементы украинской народной фантастики, легенды. Рядом с людьми действуют ведьмы, русалки, колдуньи, черти. И нет ничего в них таинственного, мистического, потустороннего. В этом отношении Гоголь коренным образом отличается от Жуковского или немецких романтиков, например Тика или Гофмана. Автор "Вечеров" придает своей "демонологии" реально-бытовые черты. Она у Гоголя нисколько не страшна, она смешна и искрится великолепным народным юмором. Черти и ведьмы пытаются навредить человеку, причинить ему ущерб. Но, в конце концов, их старания оказываются тщетными. И недаром каждое появление этой чертовщины сопровождено лукавой гоголевской усмешкой. Человек сильнее всякой чертовщины. Старый козак из "Пропавшей грамоты", у которого черти похитили шапку с зашитой в ней грамотой, остервенело кричит на них: "Что вы, Иродово племя, задумали смеяться, что ли, надо мной? Если не отдадите сей же час моей козацкой шапки, то будь я католик, когда не переворочу свиных рыл ваших на затылок!" (I, 188). Таким языком может говорить лишь человек, осознавший свое превосходство над всей этой "нечистой силой". Вся жизненная философия писателя одухотворена верой в человека, в народ и его силы, в конечную победу добра над злом.

Фантастическое и реальное смешано у Гоголя в каком-то причудливом гротеске. Фантастическим перипетиям удивляются не только читатель, но и сами персонажи - как в "Ночи перед Рождеством" Вакула недоуменно глядит на искусство Пацюка, глотающего вареники, предварительно окунающиеся в сметану, как дед из "Пропавшей грамоты" изумляется странному поведению своего коня, и т. д. Гоголь как бы перенимает у народной сказки присущие ей простодушность, доверчивость, наивную непосредственность, всегда оказывающиеся источником истинной поэзии.

Человек не только не боится "нечистой силы", он заставляет ее служить себе. Так кузнец Вакула заставляет черта выполнять всевозможные свои требования. Однако в иных случаях Гоголь отступает от народнопоэтической традиции, основательно трансформируя тот или иной мотив, сознательно идя на его усложнение.

Мотив использования черта человеком иногда обретает в народной сказке трагедийную окраску. Можно вспомнить, например, сказки "Горшечник"^* или "Беглый солдат и черт"^**. Человек оказывается здесь жертвой своей беспечности, наивной веры в благость существа, которому он доверяется. И чем больше его беспечность, тем трагичнее за нее расплата.

^* (Народные русские сказки А. Н. Афанасьева. В 3-х т. М., 1957, т. 3, с. 143-144.)

^** (Там же, т. 1, с. 345-348.)

У Гоголя этот "фаустианский" мотив (продажа души человека черту) значительно трансформируется. Его Петро ("Вечер накануне Ивана Купала") оказывается жертвой черта менее всего вследствие наивной веры в его благость. Басаврюк, встретив в шинке Петра, обещает ему деньги в обмен на одну услугу; но тот, завидев червонцы, нетерпеливо перебивает его: "На все готов". А в первой редакции повести, напечатанной в "Отечественных записках", - еще более выразительно: "Хоть десять дел давай, только скорее деньги". Так начинается грехопадение Петра, завершающееся катастрофой. И она - результат не наивной беспечности героя, а его порочной жажды денег. Совершенно очевидно, что сатирическая интерпретация этого мотива у Гоголя иная, чем в названных выше народных сказках.

Страшна власть денег и губительна зависимость от нее человека. Эта тема пройдет через ряд произведений зрелого Гоголя - "Портрет", "Мертвые души". И замечательно, что она уже занимает писателя в самой ранней его повести - в "Вечере накануне Ивана Купалы", а затем и в "Пропавшей грамоте". В обеих повестях острая социальная тема предстает в характерной для "Вечеров на хуторе близ Диканьки" атмосфере народнопоэтической легенды, сказки. Мотивы реальной народной жизни переплетены с мотивами ирреальными. И это не мешает писателю ясно и достаточно определенно выразить свою мысль. Человек стремится к деньгам, ибо видит в них орудие власти над другими людьми и источник собственного благополучия. Но все это - обман. Не приносят они благополучия, тем более когда они добыты в результате преступления; сила их иллюзорна, как иллюзорен клад, в поисках которого напрасно трудился дед из "Пропавшей грамоты". Фантастическая оболочка сюжета нисколько не ослабляет его реального смысла.

Они разные, эти повести. В одной из них преобладает реально-бытовой элемент, в другой - фантастический, одна написана на историческую тему, в другой время действия определенно не выражено, по-разному перемежается в повестях высокая патетика с комедийно-обыденным стилем письма. Тем не менее "Вечера на хуторе близ Диканьки" отличаются тем внутренним художественным единством, которое превращало оба сборника в целостную книгу, скрепленную общностью замысла и сквозным композиционным стержнем. Все повести расположены в известной последовательности и отнюдь не произвольно разделены по частям. Это единство усилено образом рассказчика - пасичника Рудого Панька, хотя, кроме него, есть и другие рассказчики.

В повестях Гоголя своеобразно и ярко проявились демократические настроения писателя, отстаивающего свои эстетические позиции, свой взгляд на жизнь. Эта авторская позиция отчетливо выражена уже в предисловии к первой части "Вечеров". Иронически отзываясь о некоем паниче из Полтавы, рассказывающем "вычурно да хитро, как в печатных книжках", которого, "хоть убей, не понимаешь", пасичник Рудый Панько защищает право "нашему брату, хуторянину, высунуть нос из своего захолустья в большой свет". Хотя он и предвидит, что "начнут со всех сторон притопывать ногами", обзовут "мужиком" и прогонят вон. В рассказчике Рудом Паньке мы ощущаем определенный социально-психологический характер. Он прост и непосредствен, этот простодушный старичок-хуторянин, он смел и горд, его никогда не покидает ироническая усмешка, он знает цену острому слову и не прочь потешиться над знатью, которой "хуже нет ничего на свете".

"За что меня миряне прозвали Рудым Паньком - ей богу, не умею сказать. И волосы, кажется, у меня теперь более седые, чем рыжие. Но у нас, не извольте гневаться, такой обычай: как дадут кому люди какое прозвище, так и во веки веков останется оно" (I, 104). Затейливо, с шутками-прибаутками, с постоянными обращениями к читателю ведет свой рассказ пасичник Панько. В такой манере написаны оба предисловия к двум частям "Вечеров". И обратите внимание: никакие это и не предисловия. Они, казалось бы, мало что дают для понимания самих повестей, ничего в них не разъясняют, ничто не предваряют. Это вроде бы самостоятельные две новеллы, в которых дед-балагур Панько потешает читателя различными своими байками, имеющими свое собственное художественное значение.

Но так только кажется. Игру ведет чрезвычайно проницательный и мудрый человек. И в этой игре ничего нет зряшного, все имеет свой смысл. На самом деле оба предисловия имеют самое непосредственное отношение ко всему тому, что за ними последует в обеих частях "Вечеров на хуторе близ Диканьки". Предисловия определяют идейную и художественную тональность всех восьми повестей, их бытовую и языковую достоверность. Отличный знаток украинского быта, П. Кулиш - первый биограф Гоголя, - говоря о "несравненных предисловиях Рудого Панька", убежденно подчеркивал их жизненную правдивость: "Надо быть жителем Малороссии, или, лучше сказать, малороссийских захолустий, лет тридцать назад, чтобы постигнуть, до какой степени общий тон этих картин верен действительности. Читая эти предисловия, не только чуешь знакомый склад речей, слышишь родную интонацию разговоров, но видишь лица собеседников и обоняешь напитанную запахом пирогов со сметаною или благоуханием сотов атмосферу, в которой жили эти прототипы гоголевской фантазии"^*. Без предисловий Рудого Панька рушится целостность и единство всей книги.

^* (Кулиш П. А. Записки о жизни Н. В. Гоголя, т. 1, с. 6.)

Роль обоих предисловий в композиционной структуре "Вечеров" очень велика. Они не только связывают повести в единый художественный узел. Они, кроме того, и это особенно существенно, помогают читателю понять художественную позицию, а также направление эстетических поисков молодого писателя. В этих предисловиях Гоголь совершенно определенно противопоставляет свои художественные принципы, свое право говорить "запросто" канонам "панской" литературы, чуждой и непонятной народу. Со страниц его повестей повеяло дыханием подлинной народной жизни, еще никогда так естественно и поэтично не отражавшейся в русской литературе.

Пасичник Панько - не единственный образ рассказчика в "Вечерах". На титуле обеих их частей он обозначен, собственно, лишь как "издатель". Но он и повествователь. Это он ведет разговор в предисловиях к двум частям "Вечеров". Мы узнаем его характерную ироническую манеру сказа во вступлениях к "Вечеру накануне Ивана Купала" и повести о Шпоньке, да еще снова встречаемся с ним в самом конце второй части книги, в приложении, где в той же форме сказового просторечья приведены опечатки. Во всех прочих случаях образ Панька как бы выключен из повествования. Он уступает место либо автору, либо другим рассказчикам. А их несколько: тут и словоохотливый Степан Иванович Курочка из Гадяча, и более сдержанный дьячок Фома Григорьевич ("Что за истории умел он отпускать!" - отзывается о нем пасичник Панько), тут и некий безымянный повествователь из ученых людей, умеющий рассказывать "по-книжному". Все они разные, эти персонажи. И каждый из них придает свою индивидуальную речевую окраску повествованию. Хотя иной раз и не так просто бывает понять, кто именно из рассказчиков в данном случае выступает. Но Гоголю это и не важно, он не стремится к точной персонализации повествования. В сущности образ рассказчика здесь многолик. В предисловии ко второй части "Вечеров" пасичник Панько замечает: "В этой книжке услышите рассказчиков все почти для вас незнакомых, выключая только разве Фомы Григорьевича" (I, 195). Но этих рассказчиков не так легко различить. В иных случаях это некий собирательный тип человека из народа, не желающего из него выделяться и потому не обретающего своего личного голоса. Это как бы сам народ ведет о себе рассказ. Здесь Гоголь весьма близок к народнопоэтической традиции.

Близость к ней характерно окрашивает всю художественную структуру обеих частей "Вечеров". Но есть и некоторые различия между ними. В повестях второй части мотивы романтической сказки более отчетливо переплетаются с серьезными размышлениями над трагическими сторонами жизни. Эта тенденция была выражена и прежде. Сейчас она становится глубже. Веселый, лирический колорит, присущий первой части книги, во второй - сглаживается. Общий тон письма становится более сдержанным.

Единственное, пожалуй, исключение во второй части книги - "Ночь перед рождеством". Здесь еще бьет через край бравурный лирический ритм, характерный для "Сорочинской ярмарки" или "Майской ночи". Светел, безоблачен поэтический мир, в котором живут кузнец Вакула и прелестная Оксана. Неслыханна красота ее и беспредельна его любовь к ней. Но рядом с этим светлым, лирическим миром, отражающим поэзию народной жизни, существует другой мир, в котором главенствуют раболепие и корысть, лукавство и высокомерие. В резком обличительном контрасте сталкивает фантазия писателя образ народной Украины и официальный лик екатерининского Петербурга.

Царская столица увидена глазами Вакулы. Огни, кареты, форейторы- ослепительный блеск ночного Петербурга ошеломляет бедного кузнеца. Этот непривычный, чуждый мир враждебен ему. "Господ, в крытых сукнами шубах, он увидел так много, что не знал, кому шапку снимать. "Боже ты мой, сколько тут панства!" - подумал кузнец". Отчужденность народа от этого панства еще отчетливее показана при встрече запорожцев с царицей Екатериной и Потемкиным.

Сколько иронии и сарказма чувствуется в этой картине, нарисованной пером сатирика! И снова она подается через восприятие кузнеца Вакулы. Комната наполнилась шумными голосами дам и придворных. Они были в атласных платьях и шитых золотом кафтанах. Можно было ожидать, что внимание Вакулы на мгновенье сосредоточится на ком-нибудь из этих лиц, и это даст повод писателю нарисовать портрет кого-нибудь из них. Ничего подобного! Ни одно лицо не обратило на себя внимание кузнеца: "Он только видел один блеск и больше ничего". В окружении Екатерины нет ни одного примечательного лица, которое заслуживало бы быть выделенным из толпы. Внешний блеск, мишура исчерпывает коллективный портрет этой толпы - суетливой, заискивающей и пресмыкающейся перед Потемкиным. Ей противопоставлены запорожцы, гордые, полные собственного достоинства. Не боятся они признать, что не все им по душе в столице,- например, что "бараны здешние совсем не то, что у нас на Запорожьи", дескать, мясо, которым кормят запорожцев, хуже того, какое они едят дома. Недаром Потемкин, услышав эти слова, поморщился, так как запорожцы говорят вовсе не то, чему он их учил. А в следующий момент происходит нечто еще более дерзкое. "Один из запорожцев приосанясь выступил вперед: "Помилуй, мамо! зачем губишь верный народ? чем прогневили?" И вместо слов смирения и покорности, козак вызывающе начинает перечислять заслуги запорожского войска перед русским государством. А сколько дерзновенной отваги выказывает кузнец Вакула, размечтавшийся о царских черевичках для своей жены! "Государыня засмеялась. Придворные засмеялись тоже. Потемкин и хмурился и улыбался вместе. Запорожцы начали толкать под руку кузнеца, думая, не с ума ли он сошел" (I, 237).

Особенно интересен в этой сцене Потемкин - лукавый царедворец, опасающийся выразить свое отношение к происходящему, и потому одновременно и хмурящийся и улыбающийся. А вот еще один выразительный штрих к портрету "светлейшего". В самый драматический момент встречи запорожцев с царицей, когда один из них от имени всей депутации жалуется на притеснения, которым подвергается народ, и умоляет ее не губить Украину, автор неожиданно переводит взгляд свой на Потемкина: он в это время "молчал и небрежно чистил небольшою щеточкою свои бриллианты, которыми были унизаны его руки". Вот он предел душевной черствости и равнодушия!

Простой человек из народа всем своим нравственным, психологическим обликом куда выше стоит любого из тех, кто окружает царицу Екатерину, да и ее самой, в которой нет ничего возвышенного, "царственного", показанной совершенно заурядной, будничной, "небольшого росту женщиной... с голубыми глазами".

Поэтическая сказка Гоголя была начинена весьма сильным горючим материалом.