В Москве после ссылки (сентябрь 1826 - май 1827)

Фельдъегерь вырвал меня из моего насильственного уединения и привез в Москву, прямо в Кремль, и, всего покрытого грязью, ввели меня в кабинет императора, который сказал мне: "Здравствуй, Пушкин, доволен ли ты своим возвращением?" Я ответил, как следовало. Государь долго говорил со мною, потом спросил: "Пушкин, принял бы ты участие в 14 декабря, если б был в Петербурге?" - "Непременно, государь, все друзья мои были в заговоре, и я не мог бы не участвовать в нем. Одно лишь отсутствие спасло меня, за что я благодарю бога!" - "Довольно ты подурачился, - возразил император, - надеюсь, теперь будешь рассудителен, и мы более ссориться не будем. Ты будешь присылать ко мне все, что сочинишь; отныне я сам буду твоим цензором".

(ПУШКИН - в передаче А. Г. ХОМУТОВОЙ)

Так обольстил, по рассказу Мицкевича^*, Николай I Пушкина. Помните ли этот рассказ, когда Николай призвал к себе Пушкина и сказал ему: "Ты меня ненавидишь за то, что я раздавил ту партию, к которой ты принадлежал, но верь мне, я также люблю Россию, я не враг русскому народу, я ему желаю свободы, но ему нужно сперва укрепиться".

^* (Адам Мицкевич (1798-1855) - великий польский поэт, уроженец Литвы. В 1824 году был арестован и выслан из Вильно в Петербург как участник тайных студенческих обществ, боровшихся за национальную независимость Литвы и Польши. Несколько лет жил в России (в Петербурге, в Одессе, в Москве и снова в Петербурге.))

("Колокол" ГЕРЦЕНА, 1 марта 1860 г.)

Во время этой достопамятной аудиенции царь... поощрял поэта к продолжению творчества, он позволил ему даже печатать все, что ему угодно, не обращаясь даже к цензуре...^* Царь Николай проявил в данном случае редкую проницательность: он сумел оценить поэта; он понял, что Пушкин был слишком умен, чтобы злоупотреблять этой исключительной привилегией, и слишком благороден душой, чтобы не сохранить благодарственную память о столь необычной милости. Либералы, однако, глядели недоброжелательно на сближение этих двух владык. Пушкина стали обвинять в измене патриотическому делу, а так как возраст его и жизненный опыт начали налагать на него обязанность быть более умеренным в словах и более рассудительным в действиях, то эту перемену в нем не замедлили приписать расчетам честолюбия.

^* (Мицкевич не знал, какой характер носило на самом деле освобождение Пушкина от цензуры.)

(АДАМ МИЦКЕВИЧ. "Пушкин и литературное движение в России")^*

^* (Статья была написана Мицкевичем после получения известия о смерти Пушкина. Она была напечатана во французском журнале "Глоб" с подписью "Друг Пушкина".)

Беседа происходила с глазу на глаз, и прямых свидетельств о ней не имеется. Но-видимому, более откровенно и подробно, когда возле него не было по-настоящему близких людей, Пушкин поведал о встрече с царем находившемуся в то время в Москве ссыльному Мицкевичу. Их сблизила общая неприязнь к тирании, чаяние народной свободы и страстная любовь к поэзии.

В памяти молодых литераторов, с которыми Пушкин познакомился по приезде в Москву, сохранилась заключительная строфа стихотворения о пророке, которое он намеревался вручить царю Николаю I на прощание, если б царь повел себя грубо, посягнул на независимость взглядов поэта. Эти четыре стиха были:

 "Восстань, восстань, пророк России, 
 В позорны ризы облекись, 
 Иди, и с вервием на выи
 К ц. г. явись".

Буквы "ц. г.", по всей вероятности, означали "царю губителю". А "с вервием на выи" по церковнославянски означает: "с веревкою па шее". То есть поэт-пророк явится к царю губителю в образе казненных (повешенных) декабристов.

Однако Николай I поступал по усвоенной манере: брать обольщением и обманом там, где нельзя применить силу. И ему удалось "обольстить" поэта, внушить веру в то, что царь действительно осуществит обещанные реформы. Пушкину казалось, что с новым царем можно, по его собственному выражению, "условливаться", даже воздействовать па царя (например, ставя ему в образец Петра I) и сохранить полную творческую независимость. Нужно еще принять во внимание, в оценке отношения Пушкина к царю, мужественную искренность, простодушие, полную бесхитростность гения. И еще - отмеченную Мицкевичем "благодарственную память" поэта за вдруг полученную от нового царя свободу - правда, не слишком реальную, как вскоре оказалось.

Истинный смысл царской милости был выражен Бенкендорфом в его донесении царю 12 июля 1827 года: "Если удастся направить его <Пушкина> перо и его речи, то в том будет прямая выгода". Таков был и замысел царя. "Своей милостью император, - писал позже Герцен, - хотел погубить его в общественном мнении, а знаками своего расположения покорить его".

За свои иллюзии, то есть за какие-то надежды, возлагаемые на царя, Пушкину пришлось многим платиться, но полностью освободиться от них он не смог до конца жизни. И в то же время царю не раз приходилось убеждаться в том, что Пушкин неподкупен.

Вот уж 8 дней, что я в Москве, и не имел еще времени написать вам. Это доказывает вам, сударыня, как я занят. Государь принял меня наилюбезнейшим образом. Москва шумна и до такой степени отдалась празднествам^*, что я уже устал от них и начинаю вздыхать по Михайловскому, иначе говоря, по Тригорскому. Рассчитываю выехать отсюда самое позднее через две недели. - Сегодня, 15 сентября, у нас большой народный праздник, на три версты будут расставлены столы на Девичьем Поле; пироги доставлялись по саженям, как дрова; так как пироги эти испечены уже несколько недель назад, то довольно трудно их проглотить и переварить, но у почтенной публики будут фонтаны из вина, чтобы размочить их. Вот вам злоба дня. Завтра бал у графини Орловой. Обширный манеж превращен в зал; она взяла напрокат бронзы на 40000 рублей и пригласила 1000 человек. Много говорят о новых, очень строгих постановлениях относительно поединков и о новом Цензурном уставе, но, не видав его, я ничего не могу сказать о нем. - Простите бессвязность моего письма, - она обрисовывает вам нескладность моего теперешнего образа жизни... Примите, сударыня, уверение в моем глубоком уважении и неизменной привязанности, которые буду питать к вам всю жизнь.

^* (Имеются в виду празднества в связи с коронацией Николая I.)

(ПУШКИН - П. А. ОСИПОВОЙ, 16 сентября 1826 г.; подлинник по-французски)

 Вдруг все стеснилось - и с волненьем
 Одним стремительным движеньем
 Толпа рванулася вперед... 
 И мне сказали: "Он идет! 
 Он, наш поэт, он, наша слава, 
 Любимец общий!" Величавый
 В своей особе небольшой, 
 Но смелый, ловкий и живой, 
 Прошел он быстро предо мной... 
 И глубоко в воображенье
 Запечатлелось выраженье
 Его высокого чела... 

(Е. П. РОСТОПЧИНА. "Две встречи")

Ростопчина передает свое впечатление о встрече с Пушкиным на народном гулянье.

...Как-то вечером он приехал к нам вместе с С. А. Соболевским^*, который сделался путеводителем его по Москве и впоследствии поселил его у себя. Этот вечер памятен мне впечатлением, какое произвел на меня Пушкин, виденный мною тут в первый раз. Когда мне сказали, что Пушкин в кабинете у Николая Алексеевича^**, я поспешил туда, но, проходя через комнату перед кабинетом, невольно остановился при мысли: я сейчас увижу его!.. Толпа воспоминаний, ощущений мелькнула и в уме и в душе... С тревожным чувством отворил я дверь...

^* (Сергей Александрович Соболевский (1803-1870) - приятель Пушкина, учился вместе с его братом, Львом Сергеевичем, в Петербургском университетском пансионе. Пушкин сблизился с Соболевским во время приезда в Москву в 1826 году. Любитель литературы, страстный книголюб, собравший большую библиотеку, Соболевский пользовался известностью в московских литературных кругах; его острые эпиграммы передавались из уст в уста.)

^** (Брат автора воспоминаний - Николай Алексеевич Полевой (1796-1846) - писатель, журналист, критик. С 1825 года издавал с помощью. П. А. Вяземского журнал "Московский телеграф", в котором во время ссылки в Михайловское печатался Пушкин.)

Надобно заметить, что, вероятно, как и большая часть моих современников, я представлял себе Пушкина таким, как он изображен на портрете, приложенном к первому изданию "Руслана и Людмилы"^*, то есть кудрявым пухлым юношей с приятною улыбкою...

^* (Неточность: этот портрет (работы Е. Геймана) был воспроизведен в первом издании поэмы "Кавказский пленник".)

Перед конторкою (на которой обыкновенно писал Н. А.) стоял человек, немного превышавший эту конторку, худощавый, с резкими морщинами на лице, с широкими бакенбардами, покрывающими всю нижнюю часть его щек и подбородка, с тучею кудрявых волос. Ничего юношеского не было в этом лице, выражавшем угрюмость, когда оно не улыбалось. Я был так поражен неожиданным явлением, нисколько не осуществлявшим моего идеала, что не скоро мог опомниться от изумления и уверить себя, что передо мною находился Пушкин. Он был невесел в этот вечер, молчал, когда речь касалась современных событий, почти презрительно отзывался о новом направлении литературы, д новых теориях и, между прочим, сказал:

А. С. Пушкин. Рисунки к сказкам

- Немцы видят в Шекспире черт знает что, тогда как он просто, без всяких умствований говорил, что было у него на душе, не стесняясь никакой теорией.

Тут он выразительно напомнил о неблагопристойностях, встречаемых у Шекспира, и прибавил, что это был гениальный мужичок! Меня поразило такое суждение тем больше, что я тогда был безусловный поклонник Авг. Шлегеля, который не находит никаких недостатков в Шекспире.

Пушкин несколько развеселился бутылкой шампанского (тогда необходимая принадлежность литературных бесед!) и даже диктовал Соболевскому комические стихи в подражание Вергилию. Не припомню, какая случайность разговора была поводом к тому, но тут я видел, как богат был Пушкин средствами к составлению стихов: он за несколько строк уж готовил мысль или созвучие и находил прямое выражение, не заменимое другим. И это шутя, между разговором!..

(К. А. ПОЛЕВОЙ. "Записки о жизни и сочинениях Н. А. Полевого")

Представьте себе обаяние его имени, живость впечатления от поэм, только что напечатанных... и в особенности мелких стихотворений, каковы "Торжество Вакха", "Деревня", "К домовому", "К морю", которые просто привели в восторг читающую публику^*, особенно нашу молодежь... Пушкин представлялся нам каким-то гением, ниспосланным оживить русскую словесность. Он обещал прочесть всему нашему кругу "Бориса Годунова", только что им конченного. Можно представить, с каким нетерпением мы ожидали назначенного дня. Наконец настало это вожделенное число. Октября 12 числа поутру спозаранку мы собрались все к Веневитинову и с трепещущим сердцем ожидали Пушкина. Наконец в двенадцать часов он явился.

^* (Появление первого отдельного издания "Стихотворений Александра Пушкина" почти тотчас после восстания декабристов, когда еще шло следствие и продолжались аресты, было волнующим событием. Декабрист Гангеблов много лет спустя вспоминал, с каким большим наслаждением читал сборник, сидя на гауптвахте. Грибоедов, тоже находившийся под арестом, в одном из писем писал: "Пришли мне Пушкина стихотворения на одни сутки". Баратынский и Вяземский читали вместе этот сборник и проглотили книгу в один присест. Карамзин, получив сборник от Плетнева, который осуществил это издание, и прочитав в нем эпиграф: "Aetas prima canat veneras, extrema - tumultus" ("Первая молодость воспевает любовь, более поздняя - смятение"; лат.), усмотрел в слове "tumultus" намек на современные политические события в России и воскликнул: "Что это вы сделали? Зачем губите себя, молодой человек?" Плетнев пытался успокоить Карамзина тем, что под словом "смятение" надо понимать не политическое, а душевное смятение". И, может быть, потому что этот эпиграф (из римского поэта Проперция) был напечатан по-латыни, он не привлек к себе внимания властей.)

Какое действие произвело на всех нас это чтение, передать невозможно. Мы собрались слушать Пушкина, воспитанные на стихах Ломоносова, Державина, Хераскова, Озерова, которых все мы знали наизусть. Учителем нашим был Мерзляков^*, надо припомнить и образ чтения стихов, господствовавший в то время. Это был распев, завещанный французской декламацией. Наконец, надо себе представить самую фигуру Пушкина. Ожидаемый нами величавый жрец высокого искусства - это был среднего роста, почти низенький человечек, вертлявый, с длинными несколько курчавыми по концам волосами, без всяких притязаний, с живыми быстрыми глазами, с тихим, приятным голосом; в черном сюртуке, в черном жилете, застегнутом наглухо, небрежно повязанном галстуке. Вместо высокопарного языка богов мы услышали простую, ясную, обыкновенную и, между тем, - поэтическую, увлекательную речь!

^* (Алексей Федорович Мерзляков (1778-1830) - профессор Московского университета, поэт и пореводчик; в своих лекциях по литературе придерживался устарелых теорий классицизма и в то же время был создателем романсов и песен в народном стило.)

Первые явления выслушали тихо, спокойно или, лучше сказать, в каком-то недоумении. Но чем дальше, тем ощущения усиливались. Сцена летописателя с Григорьем всех ошеломила... А когда Пушкин дошел до рассказа Пимена о посещении Кириллова монастыря Иоанном Грозным, о молитво иноков "да ниспошлет Господь покой его душе, страдающей и бурной", мы просто все как будто обеспамятели. Кого бросало в жар, кого в озноб. Волосы поднимались дыбом. Не стало сил воздерживаться. Кто вдруг вскочит с места, кто вскрикнет. То молчанье, то взрыв восклицаний, напр., при стихах самозванца: "Тень Грозного меня усыновила". Кончилось чтение. Мы смотрели друг на друга долго и потом бросились к Пушкину. Начались объятия, поднялся шум, раздался смех, полились слезы, поздравления. Эваи, Эвое, дайте чаши!.. Явилось шампанское, и Пушкин одушевился, видя такое свое действие на избранную молодежь. Ему было приятно наше волнение. Он начал нам, поддавая жару, читать песни о Стеньке Разине, как он выплывал ночью на Волге на востроносой своей лодке, предисловие к "Руслану и Людмиле": "У лукоморья дуб зеленый..."

О, какое удивительное то было утро, оставившее следы на всю жизнь! Не помню, как мы разошлись, как докончили день, как улеглись спать. Да едва ли кто и спал из нас в эту ночь. Так был потрясен весь наш организм.

(М. П. ПОГОДИН. "Воспоминания")

Возвратившись^*, Пушкин не узнал ни московского общества, ни петербургского. Друзей своих он уже не нашел, даже имена их не осмеливались произносить вслух; только и говорили, что об арестах, обысках, ссылке; все было мрачно и объято ужасом. Он встретился мельком с Мицкевичем, другим славянским поэтом; они протянули друг другу руки, как на кладбище. Над их головами грохотала гроза...

^* (Имеется в виду возвращение из ссылки.)

(А. И. ГЕРЦЕН. "О развитии революционных идей в России")

Мицкевич попал в Москву в трагические декабрьские дни 1825 года. Еще в Петербурге он познакомился и сблизился с руководителем Северного тайного общества поэтом К. Ф. Рылеевым и его близким другом, писателем-декабристом А. А. Бестужевым-Марлинским; впоследствии в отрывке "Русским друзьям" (из третьей части "Дзядов", содержащей цикл стихотворений о России) он, вспоминая о прошедшем, писал:

 "О, где вы? Светлый дух Рылеева погас, 
 Царь петлю затянул вкруг шеи благородной, 
 Что, братских полон чувств, я обнимал не раз. 
 Проклятье палачам твоим, пророк народный! 

 Нет больше ни пера, ни сабли в той руке, 
 Что, воин и поэт, мне протянул Бестужез. 
 С поляком* за руку он скован в руднике, 
 И в тачку их тиран запряг, обезоружив".

^* (Мицкевич имел в виду находившихся в Сибири на каторге и в ссылке участников польского восстания 1830-1831 гг.)

(Перевод В. Левика)

Лишился своих друзей и Пушкин.

Именно в этом смысле оба поэта встретились и протянули друг ДРУГУ РУКИ, как на кладбище.

 А ты, младое вдохновенье, 
 Волнуй мое воображенье, 
 Дремоту сердца оживляй, 
 В мой угол чаще прилетай, 
 Не дай остыть душе поэта, 
 Ожесточиться, очерстветь
 И наконец окаменеть
 В мертвящем упоенье света, 
 Среди бездушных гордецов, 
 Среди блистательных глупцов. 

 Среди холодных приговоров
 Жестокосердой суеты, 
 Среди досадной пустоты
 Расчетов, дум и разговоров, 
 В сем омуте, где с вами я
 Купаюсь, милые друзья!

(ПУШКИН. "Евгений Онегин". Вначале это были заключительные строки шестой главы, перенесенные позже в примечания к роману)

Мицкевич несколько раз выступал с импровизациями здесь в Москве; хотя были они в прозе, и то на французском языке, но возбудили удивление и восторг слушателей. Ах, ты помнишь его импровизации в Вильно! Помнишь то подлинное преображение лица; тот блеск глаз, тот проникающий голос, от которого тебя даже страх охватывает, - как будто через него говорит дух. Стих, рифмы, форма - ничего тут не имеет значения. Говорящим под наитием духа дан был дар всех языков или, лучше сказать, - тот таинственный язык, который понятен всякому. На одной из таких импровизаций в Москве Пушкин, в честь которого давался тот вечер, сорвался с места и, ероша волосы, почти бегая по зале, воскликнул: "Quel genie! Quel feu sacr?! Que suis-je aupres de lui?" ("Какой гений! Какой священный огонь! Что я значу подле него?"; франц.) - и, бросившись на шею Адама, сжал его и стал целовать, как брата. Я знаю это от очевидца. Тот вечер был началом взаимной дружбы между ними.

(А. Э. ОДЫНЕЦ - ЮЛИАНУ КОРСАКУ, 9-12 мая 1829 г.)

Милостивый государь Александр Сергеевич!

При отъезде из Москвы, не имея времени лично с вами переговорить, объявился я к вам письменно с объявлением высочайшего соизволения, дабы вы в случае каких-либо новых литературных произведений ваших до напечатания или распространения оных в рукописях представляли бы предварительно о рассмотрении оных или через посредство мое, или даже прямо, его императорскому величеству.

Не имея от вас извещения о получении сего моего отзыва, я должен, однако же, заключить, что оный к вам дошел, ибо вы сообщили о содержании оного некоторым особам.

Повешенные декабристы. Рисунок А. С. Пушкина на черновике 'Полтавы'. 1828 г.

Ныне доходят до меня сведения, что вы изволили читать в некоторых обществах сочиненную вами вновь трагедию.

Сие меня побуждает вас покорнейше просить об уведомлении меня, справедливо ли такое известие или нет. Я уверен, впрочем, что вы слишком благомыслящи, чтобы не чувствовать в полной мере столь великодушного к вам монаршего снисхождения и не стремиться учинить себя достойным оного.

(А. Х. БЕНКЕНДОРФ^* - ПУШКИНУ, 30 сентября 1826 г.)

^* (Александр Христофорович Бенкендорф (1783 - 1844) - шеф корпуса жандармов и начальник III отделения собственной его величества канцелярии, то есть высшей политической полиции, учрежденной в 1826 году. Бенкендорфу было поручено Николаем I организовать надзор за Пушкиным, и он до смерти поэта следил за каждым его шагом; он осуществлял сношения поэта с царем-"цензором", передавал ему распоряжения и указания Царя.)

Пушкин ответил извинительным письмом и приложил к нему рукопись своей трагедии, дабы ясен был "дух, в которое! она сочинена".

Я имел счастье представить государю императору комедию вашу о царе Борисе и о Гришке Отрепьеве. Его величество изволило прочесть оную с большим удовольствием и на поднесенной мною по сему поводу записке собственноручно написал следующее: "Я считаю, что цель г. Пушкина была бы выполнена, если б с нужным очищением переделал Комедию свою в историческую повесть или роман наподобие Вальтер Скотта"^*.

^* (Вальтер Скотт (1771-1832) - знаменитый английский писатель, автор многих исторических романов; в 1820-х годах его произведения пользовались в России огромным успехом.)

(А. Х. БЕНКЕНДОРФ - ПУШКИНУ, 14 декабря 1826 г.)

 В надежде славы и добра
 Гляжу вперед я без боязни: 
 Начало славных дней Петра
 Мрачили мятежи и казни. 
 
 Но правдой он привлек сердца, 
 Но нравы укротил наукой, 
 И был от буйного стрельца
 Пред ним отличен Долгорукий*.
 
 Самодержавною рукой
 Он смело сеял просвещенье, 
 Не презирал страны родной: 
 Он знал ее предназначенье.
 
 То академик, то герой, 
 То мореплаватель, то плотник, 
 Он всеобъемлющей душой
 На троне вечный был работник. 

 Семейным сходством будь же горд; 
 Во всем будь пращуру подобен: 
 Как он, неукротим и тверд, 
 И памятью, как он, незлобен.

^* (Яков Федорович Долгорукий, кн. (1659-1720 - ближайший советник Петра I, отличался смелостью в разговорах и спорах с царем, однажды публично разорвал в сенате царский указ.)

(ПУШКИН. "Стансы")

Стихотворение было написано 22 декабря 1826 года - вскоре после первой годовщины восстания декабристов. Отражая иллюзорные надежды поэта, оно вместе с тем смело ставило острейшую для того времени политическую тему - тему декабристов, напоминало о них царю; в нем звучало осуждение казни декабристов и призыв быть незлобным памятью, "простить" осужденных на каторгу. Так обращаться непосредственно к царю для своего времени было большим гражданским мужеством.

В Москве я остановилась у Зинаиды Волконской, моей третьей невестки, она меня приняла с такой нежностью и добротой, которые остались мне памятны навсегда: окружила меня вниманием и заботами, полная любви и сострадания ко мне. Зная мою страсть к музыке, она пригласила всех итальянских певцов, бывших тогда в Москве, и несколько талантливых девиц московского общества. Я была в восторге от чудного итальянского пения, а мысль, что я слышу его в последний раз, еще усиливала мой восторг. В дороге я простудилась и совершенно потеряла голос, а пели именно те вещи, которые я лучше всего знала; меня мучила невозможность принять участие в пении. Я говорила им: "Еще, еще! Подумайте, ведь я никогда больше не услышу музыки!" Тут был Пушкин, наш великий поэт, я его давно знала... Во время добровольного изгнанья в Сибирь нас, жен декабристов, он был полон искреннего восторга; он хотел мне поручить свое "Послание к узникам" ("Во глубине сибирских руд"), для передачи сосланным, но я уехала в ту же ночь и он его передал Александре Муравьевой...^* Пушкин говорил мне: "Я хочу написать книгу о Пугачеве. Я приеду на место, перееду через Урал, поеду дальше и явлюсь просить пристанища в Нерчинских рудниках"...

^* (Вечер у З. А. Волконской состоялся 26 декабря. А. Г. Муравьева выехала из Москвы в Сибирь в начале января 1827 года.)

(М. Н. ВОЛКОНСКАЯ. "Записки")

Пушкинское послание декабристам "Во глубине сибирских руд" впервые было опубликовано в 1856 году в лондонском издании Герцена и Огарева "Полярная звезда". А в России оно могло появиться лишь в 1874 году - 18 лет спустя после смерти Николая I и амнистии декабристов.

С чувством глубочайшей благодарности получил я письмо Вашего превосходительства, уведомляющее меня о всемилостивейшем отзыве его величества касательно моей драматической поэмы. Согласен, что она более сбивается на исторический роман, нежели на трагедию, как государь император изволил заметить. Жалею, что я не в силах уже переделать мною однажды написанное.

В непродолжительном времени буду иметь честь, по приказанию Вашего превосходительства, переслать Вам мелкие мои стихотворения...

(ПУШКИН - А. Х. БЕНКЕНДОРФУ, 3 января 1827 г.)

В письме этом, написанном в соответствии с существовавшим тогда обязательным этикетом, Пушкин по существу сказал, что он не принимает вмешательства царя и отказывается выполнить его требование. Издание "Бориса Годунова" задержалось на пять лет, в ближайшие годы были опубликованы только отрывки. Первым произведением Пушкина, которое появилось отдельным изданием после того, как Николай I объявил себя его цензором, была третья глава "Евгения Онегина". На издании было указано не как обыкновенно: "Напечатано с дозволения цензуры", а - "С дозволения правительства".

Судя по всему, что я слышал и видел, Пушкин здесь на розах. Его знает весь город, все им интересуются, отличнейшая молодежь собирается к нему, как древле к великому Аруэту^* собирались все имевшие немного здравого смысла в голове. Со всем тем Пушкин скучает! Так он мне сам сказал... впрочем, он все тот же,- так же жив, скор и по-прежнему в одну минуту переходит от веселости и смеха к задумчивости и размышлению.

^* (Аруэт - настоящая фамилия знаменитого французского писателя Вольтера.)

(П. Л. ЯКОВЛЕВ - А. Е. ИЗМАЙЛОВУ, 21 марта 1827 г.)

Среди всех светских развлечений он порой бывал мрачен; в нем было заметно какое-то грустное беспокойство, какое-то неравенство духа: казалось, он чем-то томился, куда-то порывался. По многим признакам я мог убедиться, что покровительство и опека императора Николая Павловича тяготили его и душили.

(И. В. ПУТЯТА. Из записной книжки)

...В рассказах, импровизациях и шутках бывал в это время неистощим. Между прочим он увлекал присутствующих прелестною передачею русских сказок. Бывало, все общество соберется вечерком кругом большого круглого стола, и Пушкин поразительно увлекательно перенесет слушателей своих в фантастический мир, населенный ведьмами, домовыми, лешими и пр. Материал, добытый им в долговременное пребывание в деревне, разукрашен был вымыслами его неистощимой фантазии.

(М. И. СЕМЕВСКИЙ со слов П. А. МУХАНОВА)

Соболевский был недоволен приглаженными и припомаженными портретами Пушкина, какие тогда появлялись. Ему хотелось сохранить изображение поэта, как он есть, как он бывал чаще, и он просил известного художника Тропинина нарисовать ему Пушкина в домашнем халате, растрепанного, с заветным мистическим перстнем на большом пальце... Тропинин согласился. Пушкин стал ходить к нему,

(Н. В. БЕРГ со слов В. Л. ТРОПИНИНА)

Старшая <из сестер Ушаковых, Екатерина> чрезвычайно интересует меня, потому что, по-видимому, наш поэт, наш знаменитый Пушкин, намерен вручить ей судьбу жизни своей... Это общая молва. Еще не видавши их, я слышала, что Пушкин во все пребывание свое в Москве только и занимался что Ушаковою^*: на балах, на гуляниях он говорил только с нею, а когда случалось, что в собрании <Ушаковой> нет, то Пушкин сидит целый вечер в углу задумавшись и ничто уже не в силах развлечь его!.. Знакомство же с ними <семьей Ушаковых> удостоверило меня в справедливости сих слухов. В их доме все напоминает Пушкина: на столе найдете его сочинения, между нотами - "Черную шаль" и "Цыганскую песню", на фортепианах - "Талисман" и "Копеечку"^**, в альбоме несколько листочков картин, стихов и карикатур, а на языке беспрестанно вертится имя Пушкин.

^* (После возвращения из ссылки Пушкин увлекся сперва С. Ф. Пушкиной (дальней родственницей) и даже сделал ей предложение.)

^** (Такое произведение Пушкина неизвестно.)

(Е. С. ТЕЛЕПНЕВА. Из дневника, 22 июня 1827 г.)

 Каков я прежде был, таков и ныне я! 
 Беспечный, влюбчивый. Вы знаете, друзья, 
 Могу ль на красоту взирать без умиленья, 
 Без робкой нежности и тайного волненья. 
 Уж мало ли любовь играла в жизни мной? 
 Уж мало ль бился я, как ястреб молодой, 
 В обманчивых сетях, раскинутых Кипридой, 
 А не исправленный стократною обидой, 
 Я новым идолам несу мои мольбы...

(ПУШКИН, 1826-1828)

24 апреля Пушкин обратился к Бенкендорфу с просьбой разрешить ему приехать в Петербург. 3 мая разрешение, с высочайшего соизволения, было получено при условии (это было напоминанием самого царя), "что данное русским дворянином государю своему честное слово: вести себя благородно и пристойно, будет в полном смысле сдержано".

19 мая Пушкин выехал в Петербург.