4. Гоголь и революционная демократия 60-х годов

С 1848 г., когда русская общественная жизнь вновь вступила в полосу усилившейся правительственной и вместе с тем общественной реакции, обнаружилось, что писатели, составляющие "натуральную школу", принадлежа к разным идейным течениям, начали постепенно расходиться в своих общественных убеждениях, а отсюда и в своих эстетических интересах.

Одни из них, отражавшие взгляды дворянского либерализма, стали постепенно проявлять всё более правые политические тенденции и к середине 50-х годов вступили на путь пересмотра своих прежних эстетических убеждений, сложившихся под влиянием Белинского. Они начали изменять принципам "натуральной школы", отказываться от творческих традиций, основанных Гоголем, а затем стали даже критиковать эти традиции с точки зрения вновь возрождавшихся идей "чистого искусства". Во главе этой группы стали А. В. Дружинин, В. П. Боткин и П. В. Анненков.

Некрасову, который редактировал тогда журнал "Современник", а также вступившему в редакцию этого журнала Н. Г. Чернышевскому и позднее Н. А. Добролюбову пришлось, наоборот, взять на себя принципиальную и активную защиту идейных и эстетических позиций 40-х годов, традиций Гоголя-реалиста и Белинского, и выступить с резкой и принципиальной критикой теории "чистого искусства". В этих целях Чернышевский публикует в "Современнике" цикл статей под названием "Очерки гоголевского периода русской литературы".

В этом своём произведении, как и в других, Чернышевский является прямым продолжателем и преемником Белинского. Это сказывается, в частности, и в его понимании и оценке творчества Гоголя. Подобно Белинскому, Чернышевский считает Гоголя "без всякого сравнения величайшим из русских писателей по значению"^*. Он особенно высоко ценит его за критические тенденции его творчества, "...несмотря на высокие достоинства и огромный успех комедии Грибоедова и романа Пушкина,- пишет он, - должно приписать исключительно Гоголю заслугу прочного введения в русскую изящную литературу сатирического - или, как справедливее будет назвать его, критического направления"^**. Он называет Гоголя также "отцом русской прозаической литературы, как Пушкина - отцом русской поэзии"^***.

^* (Н. Г. Чернышевски й, Избр. философские сочинения, т. I, М., 1950, стр. 416.)

^** (Н. Г. Чернышевский, Избр. философские сочинения, т. I, М., 1950, стр. 424. (Курсив наш. -Г. П.))

^*** (Там же, стр. 418.)

Подобно Белинскому, Чернышевский утверждает приоритет Гоголя в последующем развитии русской художественной литературы: "Но чрезвычайное значение Гоголя для русской литературы, - замечает он, - ещё не совершенно определяется оценкою его собственных творений: Гоголь важен не только как гениальный писатель, но вместе с тем и как глава школы - единственной школы, которою может гордиться русская литература..."

"Да, - пишет он в той же статье, - в нашей литературе до сих пор продолжается гоголевский период - а ведь уж двадцать лет прошло со времени появления "Ревизора", двадцать пять лет с появления "Вечеров на хуторе близ Диканьки" - прежде в такой промежуток сменялись два-три направления. Ныне господствует одно и то же, и мы не знаем, скоро ли мы будем в состоянии сказать: "начался для русской литературы новый период"^*.

^* (Там же, стр. 409-410.)

Наконец, Чернышевский, вслед за Белинским, как уже говорилось, очень высоко ценил значение Гоголя для развития русского национального сознания. "Гоголь приобрёл господство над развитием нашего самосознания, - писал критик, - он пробудил в нас сознание о нас самих- вот его истинная заслуга..."^* Говоря так, Чернышевский имел, несомненно, в виду развитие национального сознания прежде всего передовой, революционно-демократической части русского общества, которая действительно могла вынести из произведений Гоголя особенно много для понимания исторической обречённости ещё как-будто незыблемого тогда дворянского государства и крепостничества, для понимания своих задач в борьбе с ними, для уяснения тех принципов, на которых должно основываться их критическое разоблачение.

^* (Там же, стр. 412 и 427.)

Чернышевский, Добролюбов, Некрасов прекрасно сознавали с этой точки зрения народное значение творчества Гоголя, его "близость к народной точке зрения" на жизнь господствующих слоёв общества. Недаром Некрасов мечтал о том времени,

 Когда мужик не Блюхера 
 И не милорда глупого - 
 Белинского и Гоголя 
 С базара понесёт.

На протяжении 40-60-х годов XIX в. творчество Гоголя-реалиста оставалось в сознании революционной демократии знаменем литературно-политической борьбы - борьбы против реакции и либерализма, против аполитизма и космополитизма, против реакционных теорий "чистого искусства". Салтыков-Щедрин и Некрасов становятся прямыми последователями и продолжателями Гоголя в своих сатирических произведениях.

Великий поэт украинского народа Т. Шевченко писал об этом в своём дневнике: "Как хороши "Губернские очерки"... Я благоговею перед Салтыковым. О Гоголь, наш бессмертный Гоголь! Какою радостию возрадовалась бы благородная душа твоя, увидя вокруг себя таких гениальных учеников своих. Други мои, искренние мои! Пишите, подайте голос за эту бедную, грязную, опаскуженную чернь! За этого обруганного, бессловесного смерда".

Но и другие крупнейшие писатели-реалисты, начавшие своё творчество в 40-50-е годы XIX в., писатели, или изменившие заветам "натуральной школы", или совсем не входившие в неё, не могли остаться в стороне от того столбового пути развития критического реализма в русской художественной прозе, поворотным моментом которого явилось творчество Гоголя. Для И. С. Тургенева, И. А. Гончарова, А. Н. Островского, Л. Н. Толстого, Ф. М. Достоевского, из которых каждый в зрелый период идейного развития шёл своей, особенной дорогой, крупнейшие произведения гоголевского реализма имели огромное творческое значение. Эти произведения были для них первым образцом творческого "воспроизведения жизни во всей её истине" - с такой степенью развития и с такой верностью "всех подробностей, красок и оттенков её действительности" (Белинский), каких не знала русская художественная проза до Гоголя.

Годы, когда Чернышевский, Добролюбов, Шевченко давали свою оценку творчества Гоголя, когда его сатирические произведения помогали им в борьбе с дворянской реакцией, были последним периодом существования крепостнического строя и помещиков-душевладельцев. И уже в это время гоголевские образы начинают приобретать, наряду со своим прямым значением, более широкое, нарицательное значение.

Сама возможность их применения в нарицательном смысле определялась, в основном, особенностями их построения. Как уже было сказано выше, Гоголь создавал свои образы с помощью юмористической и сатирической гиперболы. Он с "наибольшей заострённостью" выражал в образах существенные отрицательные черты изображаемых им характеров крепостников-помещиков и царских чиновников. Образ Хлестакова выражал заострённо-сатирическое обобщение чиновно-дворянского фанфаронства, образ Манилова - обобщение пустопорожней дворянской мечтательности, образ Собакевича - прижимистой помещичьей косности и т. д.

С постепенным развитием и изменением русской общественной жизни менялось социальное положение помещиков и чиновников, менялись их характеры и, в силу этого, приобретали новое значение и новое качество те существенные отрицательные черты их характеров, которые были заостренно типизированы в образах Гоголя. Но с помощью этих образов попрежнему было можно распознать и заклеймить эти черты и в их новом качестве, возникающем на новой ступени общественного развития.

Больше того, - образы Гоголя, благодаря особенностям своего построения, стали вместе с тем применяться для разоблачения подобных же отрицательных черт в жизни других общественных слоёв, тех слоёв и течений, которые даже ещё не сложились и не существовали в гоголевские времена, которые Гоголь поэтому не изображал.

Постепенно всё более стала обнаруживаться огромная смысловая ёмкость сатирических и юмористических образов Гоголя.

Уже в 60-е годы XIX века представители революционной демократии, критикуя господствующие классы, стал" применять гоголевские образы в значительно изменённом и расширительном их истолковании, отражая при этом те сдвиги, которые происходили тогда в русском обществе.

Так, например, Чернышевский, разбирая "Губернские очерки" Салтыкова-Щедрина, находил в характере одного из его героев, важного губернского чиновника Порфирия Петровича, уже не черты Сквозника-Дмухановского, а черты "приобретателя" Чичикова. "Таков, - замечает он, - Порфирий Петрович, принадлежащий к семейству Чичиковых, но отличающийся от Павла Ивановича Чичикова тем, что не имеет его мягких и добропорядочных форм и более Павла Ивановича покрыт грязью всякого рода..."^*.

^* (Н. Г. Чернышевский, Избр. философские сочинения, М., 1950, т. II, стр. 130. (Разрядка наша - Г. П.))

Так Добролюбов, разоблачая либеральных журналистов предреформенного времени за их стремления "льстить обществу" и за их показные и поверхностные "обличения", находит во всем этом нечто, подобное поведению гоголевских героев из "Мертвых душ". "...Это в них говорит Собакевич, - пишет критик о либералах- обличителях, - но и Манилов не замедлит вступить в свои права, и у них тотчас явится и мосток через речку, и огромный дом с таким высоким бельведером, что оттуда можно видеть даже Москву". "Литературными Маниловыми и Чичиковыми"^* называет дальше Добролюбов либеральных журналистов и применяет всю сцену обеденного разговора этих героев о детях Манилова к предреформенным разговорам либералов о русском народе.

^* (Н. А. Добролюбов, Избр. философские сочинения, М., 1948, т. 1, стр. 370-371. (Разрядка наша Г. П.))

В 30-е годы, в условиях николаевской реакции, тип либерального краснобая не был еще заметен в русской общественной жизни, и Гоголь его не изображал. Однако, гоголевский образ сентиментально-мечтательного крепостника-помещика помог Добролюбову распознать в деятельности русских либералов 60-х годов подобные же отрицательные черты, распознать и заклеймить либерально-помещичью маниловщину, ставшую теперь столь заметным явлением общественной жизни.

После так называемой "крестьянской реформы" 1861 г. в стране стали быстро расти капиталистические отношения, окончательно разламывающие старый экономический уклад.

Однако пережитки крепостнической эксплуатации сохранились в русской деревне. Помещичье-чиновничья реакция скоро вновь заявила о себе и перешла в наступление. Либеральные краснобаи пошли на службу к реакционной власти и хищническому капиталу. В этих новых общественных условиях, просуществовавших, в основном, до 1917 года, новые свойства и новое выражение стали приобретать собакевичевская реакционная косность, маниловская либеральная мечтательность, хлестаковское бюрократическое фанфаронство, ноздрёвская жажда спекуляций, и не только хозяйственных, но и политических... И на этой основе новое применение начали получать гоголевские образы.

Недаром, например, Салтыков-Щедрин, изображая в лице Феденьки Кротикова ("Помпадуры и помпадурши") переход русских администраторов от показного пореформенного либерализма к откровенно реакционным принципам управления, заставил Кротикова сообразить, что без таких "шалопаев" как Ноздрёв и Держиморда, дело при этом не обойдётся. "Всех выбывших из строя либералов Феденька немедленно заменил шалопаями, определив множество таковых и сверх штата... Тут прежде всего фигурировали: Ноздрёв, Тарас Скотинин и Держиморда..." "Одновременно с Кротиковым стезю свободомыслия покинул (и): Иван Хлестаков..."

Итак, уже революционно-демократическая критика и литература 60-70-х годов дала первые прекрасные образцы применения гоголевских реалистических образов в процессе идейно-политической борьбы.