2. Вторая часть "Мёртвых душ"

Вернувшись на родину из своего последнего далёкого путешествия, Гоголь все последующие годы жил в Москве^*, до самой своей смерти 21 февраля 1852 г. Здесь он снова принялся за работу над продолжением "Мёртвых душ", создав сначала одну редакцию, потом вторую и закончив свой труд вчерне к концу 1851 г. Но затем, за несколько дней до смерти, то ли намеренно, то ли по ошибке (это до сих пор неясно), он сжёг средние главы рукописи, и вторая часть сохранилась в четырёх первых главах и одной, видимо, заключительной, из которых две последние не закончены и наименее отделаны. Черновики второй части, оставшиеся после смерти автора, были разобраны С. Шевырёвым и впервые изданы в 1855 г. под заглавием "Сочинения Гоголя, найденные после его смерти".

^* (В доме А. П. Толстого, на Никитском (ныне Суворовском) бульваре.)

Незаконченность произведения препятствует вынести какое-либо твёрдое суждение и о замысле и о сюжете. Сам Гоголь так разъяснил свой замысел в одном из писем: "Я не имел в виду собственно героя добродетелей. Напротив, все действующие лица могут назваться героями недостатков. Дело только в том, что характеры значительнее прежних и что намерение автора было войти здесь глубже в высшее значение жизни, нами опошленной, обнаружив видней русского человека не с одной какой-либо стороны"^*.

^* ("Письма Н. В. Гоголя", под ред. В. И. Шенрока, т. IV, стр. 98. (Курсив автора-Г. П.))

И действительно, новые действующие лица повести представляют собой людей более значительных или по своему положению, или по образованию, или по личным качествам, а иногда по тому и другому вместе. Так, Тентетников, при всей своей лени, - человек более развитой и мыслящий, чем Манилов; Кошкарёв, при всей своей ноздрёвской суетливости, одержим значительной, хотя и пустой, идеей внешнего реформаторства. Платонов рачителен в своём хозяйстве не менее Собакевича, но обладает вкусом и эстетическими склонностями. Никто из героев первой части не сравнится с Петухом в его патриархальном гостеприимстве, ни тем более с Бетрищевым в его служебной карьере, и т. д.

Дом в Москве на Никитском (ныне Суворовском) бульваре, где умер Гоголь

И это различие вытекает не только из самых характеров героев, но и из замысла автора. Гоголю нужно было теперь обнаружить в образах русских помещиков "высшее значение жизни", как он сам его понимал. Именно поэтому он сделал Тентетникова дворянином не только более развитым, но и прошедшим какую-то особенную, одному автору известную школу нравственно-служебного воспитания. Поэтому он нашёл в характере генерала, ушедшего на покой, "добрейшую душу" и "редкое сердце". Поэтому он показал промотавшегося и опустившегося помещика Хлобуева человеком, способным к активному нравственному самоисправлению.

Сюжетные сцены и описательные части, в которых обнаруживаются эти проблески добродетели русских помещиков, сразу выдают моралистическую тенденцию автора и очень слабы в творческом отношении. Те же эпизоды, где герои действуют в соответствии с сущностью своего характера - со своей барской избалованностью и паразитизмом, - художественно гораздо более значительны. В некоторых случаях они даже приближаются по своему творческому уровню к первой части "Мёртвых душ".

Почти всегда это те эпизоды, в которых участвует и активно действует Чичиков. По справедливым наблюдениям Чернышевского, это "удивительные разговоры Чичикова с Тентетниковым, с генералом Бетрищевым", это "многие страницы из разговоров Чичикова с Платоновым, Костанжогло, Кошкарёвым, Хлобуевым" и т. д.

К этому надо прибавить, что творческая характерность подобных сцен определяется более Чичиковым, чем его собеседником. Образ этого авантюриста, помогший Гоголю композиционно развернуть сатирическую картину русской жизни в первой части произведения, теперь часто приходит ему на помощь в преодолении моралистаческой отвлечённости его нового замысла.

Всего меньше это преодоление удалось писателю в образе Костанжогло. Этот герой, в отличие от других, выразил и воплотил представления Гоголя об идеальном помещике-хозяине, каким должен быть, по его мнению, каждый помещик на Руси. Основной смысл этого образа - в утверждении возможности хозяйственного процветания помещиков при крепостном праве и такого при этом процветания, которое распространяется и на крепостных крестьян, создаёт богатство и изобилие в деревне, принадлежащей помещику.

Именно этой мыслью и защищал Гоголь крепостное право, и внешнюю картину такого богатства он нарисовал мимоходом в эпизоде приезда Чичикова в усадьбу Костанжогло. Эта картина заключает в себе, по выражению Чернышевского, "фальшивую идеализацию"^* русской деревни.

^* (Н. Г. Чернышевский, Избр. философские произведения, т. I, М., 1950, стр. 415.)

Но каким путём достиг этот идеальный хозяин такого процветания своих крепостных? Этого Гоголь показать не мог, так как этого не было и не могло быть в реальной жизни.

Там относительное богатство помещика всегда достигалось, наоборот, путём беспощадной эксплуатации и обнищания крепостных. О подвигах Костанжогло Гоголь мог только отвлечённо рассказать. Для этого он и ввёл в образ своего героя длиннейшие рассуждения, превратившие этот образ в риторическую абстракцию. Однако и в этих отвлечённых рассуждениях Костанжогло не ответил на основной вопрос Чичикова: "Как поступить, чтобы разбогатеть?" В ответ он смог сказать только одно: надо жить в деревне, "полюбить хозяйство" и самому во всё вникать. По такому простому рецепту и Петух, и Собакевич, и даже Коробочка могли бы стать идеальными хозяевами и создать своим крепостным возможность "грести лопатой серебро".

Ничего не сказав по существу, Гоголь сделал с помощью своего резонёра бездоказательные выпады против передовых форм хозяйства и культуры - против фабрик, науки, школ, просвещения - и пытался защитить то основное положение, что натуральное крепостное сельское хозяйство есть основа и опора всей общественной жизни, что всякие нововведения возможны только в пределах и на основе внутренних потребностей такого хозяйства.

Несостоятельность этой утопической теории, в которой Гоголь явно перекликался со славянофилами, совершенно ясна.

Во второй части "Мёртвых душ" Гоголь также не ограничился изображением усадебных помещиков. Опять- таки с помощью образа Чичикова он перешёл далее к изображению бюрократического города с его высшей властью. Без этого, видимо, он никак не мог обойтись. И если помещики обладают теперь, по воле автора, некоторыми моральными способностями и задатками, то чиновники, в своей массе, находятся теперь, через десять лет после их изображения в первой части повести, в гораздо худшем гражданско-нравственном состоянии.

Снова при помощи преступлений Чичикова выясняется, что теперь чиновники проворовались уже все до единого, что в городе завязалось несколько "очень соблазнительных дел", в которых "замешались первые чиновники" и даже "сам губернатор", что теперь они прикрывают свои преступления с помощью таких наглых мер, как массовые доносы и ложные показания, как провокации и даже сожжение шкафов с изобличающими их бумагами. Такое не снилось даже ни Сквознику-Дмухановскому, ни прокурору из первой части повести.

Для преодоления всей этой злостной интриги и разоблачения всей этой шайки, по мнению Гоголя, необходима такая страшная и крайняя мера, как "военный суд". В повальном грабеже и взяточничестве царских чиновников единственный честный чиновник - сам генерал-губернатор - видит вместе с автором и по его воле "гибель земли нашей" и считает, что её "надо спасать", как на войне.

А в то же время Гоголь, вместе со своим честным генерал-губернатором, хорошо сознаёт, что "никакими наказаниями нельзя искоренить неправды". Что же остаётся? Остаётся снова взывать к "ближайшему рассмотрению своего дела", к "благородству мыслей", к "русскому сердцу" проворовавшихся чиновников, равно как и ленивых помещиков. Так и делает автор устами самого высшего и поэтому ещё честного чиновника в последней незаконченной сцене произведения.

Но если единственный выход - в нравственном исправлении грабителей и паразитов, то надо теоретически признать это исправление возможным. Во второй половине 40-х годов Гоголь и приходит в своём мировоззрении к такому выводу. Эта мысль мелькает уже в последних письмах "Выбранных мест".

Во второй части "Мёртвых душ" она находит своё выражение в действиях и высказываниях третьего идеального героя и резонёра, откупщика Муразова. Вместе с автором он считает, что самый закоренелый преступник, особенно если он русский, таит в себе возможности нравственного исправления, что он и преступление-то совершает "от грубости и неведения". "Да кто же из нас как следует хорош, - говорит он генерал-губернатору, - от греха всяк близок", "кто бы ни был человек, которого вы называете мерзавцем, но ведь он человек. Как же не защищать человека..."

Убеждённый в этом, Муразов возвращает на путь истины Хлобуева и пытается нравственно просветить даже Чичикова. "Назначение ваше, - убеждает он его, - быть великим человеком"^*. "Что ни говорите, ведь от души зависит тело". "Подумайте не о мёртвых душах, а о своей живой душе, да и с богом на другую дорогу".

^* (Курсив наш. - Г. П.)

В первой части своей поэмы Гоголь сначала назвал Чичикова подлецом. Потом он смягчил своё отношение: "справедливее всего назвать его: хозяин-приобретатель" - и вслед за тем многозначительно заметил: "И ещё тайна, почему сей образ предстал в ныне являющейся на свет поэме". В конце второй части эта тайна, наконец, открылась. Оказалось, что и такой подлец, как Чичиков, может найти в себе "живую душу" и дать обещание "начать другую жизнь".

Таков Чичиков в понимании Гоголя-моралиста. Но в Гоголе теоретике-моралисте всё ещё жил Гоголь художник-реалист. По его пониманию, благие обещания Чичикова не выражают сущности его характера, в самой сущности своей он всё-таки подлец. Он принял предложение негодяя Самосвитова обделать все его дела за тридцать тысяч, получил в обход законов свои вещи и шкатулку и выехал из города, уже сожалея, что так недавно, под влиянием речей Муразова, рвал на себе волосы.

Отвлечённая моралистическая иллюзия последний раз столкнулась в сознании Гоголя с требованиями творческой правдивости, и правда взяла в нём верх над его моралистической тенденцией. Чернышевский был прав, когда писал об этом, что "писатель, создавший "Ревизора" и первый том "Мёртвых душ", до конца жизни остался верен себе как художник, несмотря на то, что как мыслитель мог заблуждаться"^*.

^* (Н. Г. Чернышевский, Избр. философские сочинения, т. I, М., 1950, стр. 418. (Курсив наш.-Г. П.))

Но тенденциозных образов и сюжетных сцен всё-таки довольно много во второй части "Мёртвых душ" (в частности, половина третьей главы и вся последняя целиком состоят из отвлечённых разговоров). Даже и там, где автор изображает помещиков не как "героев добродетели", но скорее как "героев недостатков", стремление "войти глубже в высшее значение жизни" препятствует ему сохранить принципы изображения, найденные в его прежних великих реалистических произведениях. Перо его уже теперь не "толкается в такие места, которые цензура ни за что не пропустит", оно не брызжет блёсткамикомизма, вытекающего из самого понимания типических характеров. В умонастроении Гоголя уже нет былой "злости, смеха и соли". Великий художник сам боится теперь дать волю своему творческому воображению и постоянно накладывает на него узду сдержанности и сухости. В этом отношении во второй части "Мёртвых душ" сказывается упадок великого таланта.