1. "Выбранные места из переписки с друзьями"

Первый том "Мёртвых душ", появившийся в печати за десять лет до смерти Гоголя, оказался его последним законченным художественным сатирическим произведением, его последним вкладом в историю русской литературы.

Но в начале 40-х годов ни сам Гоголь, ни его читатели не предполагали такой возможности. Передовая русская общественность с нетерпением ждала от него тогда новых реалистических произведений, с юмористической и сатирической направленностью. Мало кто умел тогда понять, что уже в первом томе "Мёртвых душ" нашли выражение и слабые стороны мировоззрения Гоголя.

Миропонимание Гоголя и до выхода в свет первого тома "Мёртвых душ" было противоречивым, хотя и содержало в себе очень сильные критические стороны.

Идеалы развития и процветания страны при наличии просвещённой и прогрессивной государственности, сложившиеся у Гоголя в условиях общественной реакции после 1825 г., были не только отвлечёнными и утопическими. Они таили в себе возможности идеализации существующего в стране общественного строя, возможности ложных творческих идей.

В первой половине 30-х годов, когда Гоголь, живя в столице, непосредственно сталкивался с дурными общественными нравами господствующих слоёв, когда он был при этом в расцвете своих творческих сил и под благотворным влиянием идейного общения с Пушкиным, борясь на его стороне с реакционными литературными кругами, вынашивал замыслы всех своих реалистических произведений, - прогрессивная, критическая сторона его мировоззрения проявлялась очень активно и имела решающее значение для этих творческих замыслов. И даже для сюжетного воплощения своих утопических гражданских идеалов Гоголь обращался не к своей современности, а к историческому прошлому, к образу короля Альфреда, вызывавшему параллель с образом Петра I, просвещённого и прогрессивного царя-самодержца. И это обращение к прошлому давало ему возможность критиковать современность.

К концу 30-х и началу 40-х годов положение изменилось. В это время Гоголь уже ряд лет жил за границей, вдали от родины, вне связей с передовой русской общественностью. Период активных творческих замыслов был уже в прошлом, и со времени своего отъезда из России Гоголь не задумал ни одного значительного нового произведения. Отрывок "Рим" (начало ненаписанной повести "Аннунциата", 1838-1842 гг.) и комедия "Игроки", которая, вероятно, тоже написана около этого времени, свидетельствуют о некотором ослаблении творческой, критической мысли писателя.

Но главное было в том, что у Гоголя в этот период стали постепенно изменяться его общественные настроения. И эта перемена в основном была вызвана теми глубокими сдвигами, которые продолжали происходить в русской экономической и политической жизни.

Вся русская общественная жизнь вступала тогда в новый период своего исторического развития. Тогда ещё больше усилился и углубился развал помещичьих хозяйств и неустойчивость помещичьего быта, углубилось также и расслоение деревни с уходом части крестьян на заработки. Вместе с тем тогда в России начинался промышленный переворот, стало быстро расти число фабрик с машинными двигателями и станками и увеличивалось количество свободных рабочих. Вследствие этого быстро усиливался спрос на интеллигентный труд, увеличился слой разночинцев, в частности выходцев из разорявшихся помещичьих семей. В связи с этим начал быстрее меняться весь склад и облик общественной жизни, стало постепенно идейно оформляться демократическое течение, в литературе и журналистике усилилась идейная борьба, вселяя всё более глубокие сомнения и тревоги в умы и сердца всех сторонников старого патриархально-дворянского уклада.

Гоголь и раньше замечал симптомы подобных перемен, испытывал страх перед ними и искал выход в религиозно-нравственном укреплении людей и воздействии на них в этом направлении. Так, ещё в конце 1833 г. он писал в письме к матери: "Я вижу яснее и лучше многое, нежели другие, я исследовал человека от его колыбели до конца... У меня болит сердце, когда я вижу, как заблуждаются люди. Толкуют о добродетели, о боге, и между тем не делают ничего. Хотел бы, кажется, помочь им, но редкие, редкие из них имеют светлый природный ум, чтобы увидеть истину моих слов"^*.

^* ("Письма Н. В. Гоголя", под ред. В. И. Шенрока, т. I, стр. 261.)

К началу 40-х годов страх Гоголя перед непонятными для него изменениями в общественной жизни России усиливается. И в его общественных взглядах и идеалах приобретают решающее значение такие тенденции, которые ранее были незаметны. Всё более и более Гоголь надеется теперь не на силу разоблачения и критики гражданских пороков своих современников, не на их сатирическое изображение, а на силу положительного примера и разъяснения нравственной сущности идеала.

Теперь, в связи с изменением в общественной жизни, эти представления о великой, решающей власти моральных поучений становятся в нём всё более и более господствующими. Поэтому, работая над "Мёртвыми душами" за границей, он задумывает ещё две части этого произведения, где, в противовес первой части, должны быть изображены такие представители чиновно-дворянской России, которые могли бы служить образцом для заблуждавшихся соотечественников. Отголоски этих замыслов нашли своё выражение и в первой части "Мёртвых душ".

Летом 1842 г. Гоголь вновь уезжает в Италию и в течение следующих двух лет трудится, пока довольно безуспешно, над второй частью своей поэмы. Видимо, в конце этого периода он и написал свою публицистическую статью "О сословиях в государстве", характерную и своим риторическим пафосом и почти полным отсутствием религиозных аргументов, появившихся у него позднее.

В этой статье Гоголь идеализирует роль и общественное значение самодержавной власти, как это он делал и раньше в драме "Альфред", с тем только огромным различием, что там он искал свой идеал в далёком историческом прошлом с вытекающей отсюда критикой современности, теперь же он ищет его в самой современности и приходит к реакционным выводам.

Вместе с тем он идеализирует и значение всего современного ему дворянского сословия, уже не думая о "глупых и смешных физиономиях" знати. "У нас дворянство, - пишет он, - есть цвет нашего же на [селения]". "Право над другими, если рассмотреть глубже, в основании, основано на разуме, они (дворяне. - Г. П.) не что иное, как управители государя. В награду за доблести, за испытанную честную службу даются ему (дворянину. - Г. П.) в управление крестьяне, даются ему как просвещённейшему, как ставшему выше перед другими, - в предположении, что такой человек, кто лучше других понял высокие чувства и назначение, может лучше править, чем какой-нибудь простой чиновник..." И далее: "Дворянство должно быть сосудом и хранителем высокого нравственного чувства всей нации, рыцарями чести и добра, которые должны сторожить сами за собою"^*.

^* (Н. В. Гоголь, Соч., под ред. Н. С. Тихонравова, т. XII стр. 185-186. (Курсив наш.- Г. П.))

Это уже не утопический идеал служения стране и родине, в свете которого можно было критиковать смешных в своём самомнении и своём паразитизме помещиков и чиновников. Это - тенденция к идеализации прав крепостников-помещиков, к оправданию существующего строя.

В 1845 г., в связи с тяжёлым заболеванием, моралистические умонастроения Гоголя ещё более углубляются и обостряются, и они приобретают теперь всё более отчётливый и ярко выраженный религиозный характер. Теперь Гоголь всё настойчивее призывает религию на помощь своей гражданской морали. Не удовлетворённый, в связи с этим, написанными главами второй части своей поэмы, он сжигает их летом 1845 г. в надежде написать всё заново.

Но болезнь беспокоит его. "Из боязни, - пишет он потом в "Авторской исповеди", - что мне не удастся окончить того сочинения моего, которым занята была постоянно мысль моя в течение 10 лет, я имел неосторожность заговорить вперёд кое о чём из того, что должно было мне доказать в лице выведенных героев повествовательного сочинения"^*

^* (Н. В. Гоголь, Соч., под ред. Н. С. Тихонравова, т. VIII, стр. 19.)

Так возникли, как преддверие ко второй части "Мёртвых душ", "Выбранные места из переписки с друзьями", появившиеся в печати в самом конце 1846 г. Книга эта писалась четыре года и отразила быструю идейную деградацию Гоголя. В письмах 1843 г. он ещё пишет о том, что "Мёртвые души" "задели за живое многих и насмешкой, и правдой, и карикатурой, коснулись порядка вещей, который у всех ежедневно перед глазами", что "бывает время, когда нельзя иначе устремить общество... к прекрасному, пока не покажешь всю глубину его настоящей мерзости"^*. А в письмах 1846 г. (и особенно в "Предисловии") он отказывается даже от самых принципов своей критики общества и от своих прежних произведений, называет их "необдуманными", "незрелыми" и даже говорит о "бесполезности"^** всего им ранее напечатанного.

^* (Там же, стр. 79, 91.)

^** (Там же, стр. 6.)

В основе нового умонастроения Гоголя - испуг перед всем тем, что происходит в стране, что в одном из писем он называет "страхами и ужасами России". Эти "страхи и ужасы" заключаются теперь для него не только в том, что "всяк старается разрушить пределы своей должности", но, главное, в "повсеместном помрачении и всеобщем уклонении всех от духа земли своей", в том, что "все падают духом, как бы в ожидании чего-то неизбежного"^*.

^* (Там же, стр. 138, 139, 158.)

И всему этому Гоголь противопоставляет теперь только "крепость духа", "богатырство духа" русских помещиков и чиновников. Всякое звание и место, по его мнению, "требует богатырства" ("В России теперь на всяком шагу можно сделаться богатырём")^*.

^* (Там же, стр. 84. (Курсив везде наш.- Г. П.))

С поразительной ограниченностью Гоголь стремится защитить с помощью этих моралистических идей служебной "должности" и гражданского "богатырства" то, что он считает "духом земли своей", а именно - существующий строй, власть крепостников-помещиков, власть царских чиновников и церкви и прежде всего царскую власть, как данную от бога. С наивностью и как бы в забвении своей проникновенной мысли о грядущих "грозах" русской общественной жизни он воображает теперь, что спасение старой России - в понимании каждым своей священной должности ("Все места святы"). "На корабле своей должности, службы, - витийственно восклицает он, - должен теперь всяк из нас выноситься из омута, глядя на кормщика небесного"^*. Это уже даже не моральная программа, это просто вопль отчаяния!

^* (Н. В. Гоголь, Соч., под ред. Н. С. Тихонравова, т. VII, стр. 140. (Курсив наш.- Г. П.))

Проповедуя идеал нравственной "мудрости", противоположной человеческому "уму", который он считает лишь "верхним знанием", Гоголь расходится теперь с передовым общественным движением 40-х годов, возглавленным Белинским. Передовую русскую журналистику и литературу он называет "судорожными, болезненными произведениями века, с примесью всяких непереварившихся идей, нанесённых политическими и прочими брожениями"1 (Там же, стр. 28.). Здесь Гоголь оказывается идейно близким к славянофилам- к Аксаковым, А. С. Хомякову, поэту Н. М. Языкову, которого он считает теперь одним из лучших русских поэтов после Пушкина.

Но в то же время он и отличался во многом от них. Так, у него нет идеализации допетровской Руси и отрицания петровских преобразований, что было существенной чертой славянофильских мудрствований. Наоборот, даже осознавая свои идеалы по-новому, Гоголь видит в Петре I основоположника исторического развития России, царя, который "прочистил нам глаза чистилищем просвещения европейского, дал в руки нам все средства и орудия для дела..."^* Поэтому Гоголь пытается критиковать и западников и славянофилов, считая последних "кичливыми хвастунами", воображающими, что они "открыли Америку"^**.

^* (Там же, стр. 82.)

^** (Интересно отметить, что у Гоголя всё же нашлись здесь единомышленники. Таким был, например, небезызвестный писатель того времени В. А. Сологуб в своей повести "Тарантас" (1845 г.).)

"Выбранные места" обнаружили тот идейный тупик, в который зашёл теперь Гоголь в условиях 40-х годов со своими идеалами просвещённой дворянской государственности.

Поэтому книга Гоголя привела в недоумение и негодование всех искренних почитателей его реалистического таланта и больше всего передовую общественность страны.

Особенно негодовал и возмущался Белинский, не предполагавший, что Гоголь может дойти до таких крайностей. Сначала он поместил в "Современнике" осуждающую, но внешне умеренную по тону статью, а затем, летом 1847 г., он написал в ответ на объяснительное письмо Гоголя своё знаменитое "Письмо к Гоголю" - страстное, резкое, обличающее письмо, вылившееся из самой глубины его оскорблённой в своих лучших стремлениях души, души великого гуманиста и демократа.

Заявляя, что он видит и ценит в Гоголе реалиста и сатирика, "надежду, честь, славу" родной страны, "одного из великих вождей её на пути сознания, развития, прогресса", Белинский обрушивается на автора "Выбранных мест" со всей силой своего протеста. "Проповедник кнута, - восклицает он, - апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия, панегирист татарских нравов - что вы делаете! Взгляните себе под ноги, - ведь вы стоите над бездною!.."^*

^* (В. Г. Белинский, Собр. соч. в трёх томах, т. 3, М., 1948, стр. 707 и 709.)

Пункт за пунктом опровергает Белинский все основные мысли и положения книги Гоголя, всё его понимание русской жизни, противопоставляя ему реальную картину бесправия народа, грабительства чиновников, продажности церкви, обречённости крепостничества, ту самую картину, которую с такой творческой силой раскрыл сам же Гоголь в своих лучших произведениях.

Но Белинский глубже и полнее Гоголя понимал положение страны и народа. Не "художнической ощупью", но сознательно подходил он ближе него "к народной точке зрения". Он понимал стремления самого народа к борьбе против помещиков, правительства, церкви. Письмо его было отражением настроений крепостных крестьян против крепостного права.

Письмо Гоголя к Белинскому по поводу его статьи в 'Современнике' о 'Выбранных местах...'

Гоголь был потрясён резкой и искренней критикой Белинского, оправдывался в ответном письме и даже признавал отчасти справедливость этой критики ("Может быть, в словах ваших есть часть правды").

Не менее тяжелы были для него и отрицательные отзывы на его книгу со стороны людей, идейно близких к нему (в частности, со стороны С. Аксакова), осуждавших его не столько за содержание, сколько за самодовольный, поучающий тон его "Переписки". В письме к Жуковскому он называет свою книгу "оплеухой", нанесённой им и ему самому, и друзьям, и публике. "Я размахнулся в моей книге таким Хлестаковым, - с горечью признался он, - что не имею духа заглянуть в неё"^*. С этими тяжёлыми впечатлениями, в состоянии самоуничижения и самобичевания Гоголь совершает в начале 1848 г. поездку в Палестину.

^* ("Письма Н. В. Гоголя", под ред. В. И. Шенрока, т. III, стр. 398.)