3. Украинские бытовые повести

Ещё во второй том "Вечеров" Гоголь включил повесть "Иван Фёдорович Шпонька и его тётушка". В 1833 г. он закончил ещё две подобные повести, задуманные им раньше: "Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем" и "Старосветские помещики". Так возник небольшой цикл произведений, посвящённых изображению украинского провинциального дворянства начала XIX в.

Герои этих повестей обыдённостью и мелочностью своей жизни резко контрастируют с романтическими казаками и крестьянами, с их "чудными делами" и воинскими "наездами". Но Гоголь уже здесь смог убедиться, что обыдённое, мелочное, уродливое стало теперь гораздо более существенным в жизни, чем необычайное, таинственное, героическое, что мальчишеская робость Шпоньки перед барышней характерней пылких речей Левка и Ганны и испуг Пульхерии Ивановны от прихода серой кошечки характерней страха Петруся перед Басаврюком. Недаром писал Белинский: "О, г. Гоголь - истинный чародей, и вы не можете себе представить, как я сердит на него за то, что он и меня чуть не заставил плакать о них (Товстогубах. - Г. П.), которые только пили и ели, а потом умерли!"^*

^* (В. Г. Белинский, Собр. соч., под ред. С. А. Венгерова, г. I, стр. 221.)

Как истинный художник Гоголь заинтересовался мелочным и обыдённым с определённой точки зрения. Теперь это была уже точка зрения не романтика, но наблюдателя и критика современных нравов. В своём новом творческом цикле Гоголь вернулся к тем идейным интересам, которые он впервые выразил в своей юношеской сатире о нежинских "существователях".

Однако теперь, в результате своих историко-романтических увлечений, он и о "существователях" мыслит несколько историчнее. Он ищет в бытовом укладе провинциального украинского дворянства некоторые положительные нравственные начала и с грустью осознаёт, что эти начала когда-то были крепки и прочны, а теперь они быстро исчезают. Гоголь ищет их воплощения в том же XVIII в., где он уже находил весёлую и буйную молодёжь украинского села. Но теперь XVIII в. воспринимается им не как романтическая, общенациональная "старина", а как "старина" классовая, известная по семейным, дворянским воспоминаниям и освещённая идеалом его дворянского мировоззрения.

По замыслу Гоголя, старинные нравственные начала дворянской жизни воплощают в себе и Шпонька, и его тётушка, в ещё большей мере - мать Сторченки, во вздохе которой автору слышится "вздох старинного осьмнадцатого столетия", и в наибольшей мере - чета Товстогубов. "Я до сих пор, - говорит Гоголь-рассказчик, - не могу забыть двух старичков прошедшего века, которых, увы! уже нет, но душа моя полна ещё жалости, и чувства мои странно сжимаются..."

Именно в "Старосветских помещиках", последней по времени создания повести этого цикла, автор вполне разъяснил, в чём заключаются те положительные нравственные черты, которые он находил или пытался найти в "старинных и коренных украинских фамилиях". Это "доброта" и "простосердечие", это "ясность и спокойствие" жизни. Иначе говоря, это черты патриархальности поместно-крепостнических отношений^*.

^* (Слово "патриархальный" происходит от греч. слов: pater - отец и arche - власть.)

Основанная на устоявшихся формах барщинного хозяйства, со слабо выраженным обменом, патриархальность помещичьих отношений, действительно, существовала в XVIII в. и, действительно, стала постепенно исчезать в связи с наметившимся, а потом всё нараставшим кризисом крепостнических отношений.

Однако и "отеческая власть" помещиков ложилась тогда тяжёлым гнётом на плечи крепостных, особенно дворовых, а в жизни самих помещиков, особенно провинциальных и малокультурных, выявляла черты бытового и психологического паразитизма, избалованности и лени, а в то же время самодовольства и мечтательности, сочетание которых принимало самые различные формы в зависимости от личного темперамента того или другого помещика.

И Гоголь нисколько не скрывает крепостнические замашки своих героев. Он упоминает и о том, как тётушка Шпоньки "била ленивых вассалов своей страшной рукой", и о строгих выговорах Пульхерии Ивановны дворовым девушкам. Однако его интересует другая сторона дворянской жизни - её собственный патриархальный бытовой уклад. Он односторонне выделял и подчёркивал в ней "доброту" и "простосердечие", видя в них положительные нравственные качества. Он не проявлял при этом в своих замыслах критики самого склада крепостнических отношений, на основе которых возникали эти черты патриархальности.

Так в основном сочувственно и лишь с лёгкой усмешкой изображает Гоголь, например, "наслаждение неизъяснимое", которое получала "кроткая душа" Шпоньки, когда он "неотлучно бывал в поле при жницах и косарях", слывя за это "великим хозяином", или неотвязные сладкие мечты его тётушки о женитьбе племянника, или непременную трогательную заботливость старичков Товстогубов о том, чего бы им покушать и как бы поспать.

"Простосердечным" помещикам Гоголь противопоставляет других помещиков, непростосердечных и недобрых. Таков Сторченко, сосед Шпоньки, таковы Перерепенко и Довгочхун, контрастирующие с Товстогубами в сборнике "Миргород". У них у всех иногда прямо, иногда под прикрытием внешней любезности, показной богомольности, добрососедского расположения проявляются черты душевной грубости и чёрствости, жестокости и лукавства. В этих людях нет и следа патриархальности "старинного осьмнадцатого столетия".

Все они, однако, не просто хуже других по своей натуре. Главное то, что они заражены меркантильными, приобретательскими интересами, усилившимися в XIX в. Сторченко захватывает собственность Шпоньки, Перерепенко связан с "городовым магазином", в свой спор с соседом из-за ружья он вносит настоящий торгашеский азарт. Если прибавить к ним наследника Товстогубов, "страшного реформатора", разорившего имение, то факт утери украинским дворянством его былой "старосветской" патриархальности будет вполне ясен. Защищая "простосердечие", Гоголь отрицательно относится к проявлениям грубости, лукавства, расчётливости и корысти и выделяет, подчёркивает их в действиях, словах и мыслях этой группы героев.

Но пытаясь иногда защищать в дворянстве патриархальность и осуждать его приобретательство, Гоголь проявил себя талантливым и наблюдательным художником, исходящим при создании образа не из отвлечённых нравственных норм, а из своеобразия изображаемых характеров. Он не стал навязывать героям своих убеждений, идеализировать одних и превращать других в воплощение пороков.

Подобно великим русским реалистам, своим предшественникам, он заставил своих героев действовать в соответствии с их характерами, найдя или придумав для этого несколько необычных событий из их жизни. И тогда его герои - положительные и отрицательные - почти в одинаковой мере обнаружили в себе такие черты, которые никак не укладывались в контраст между душевной добротой и чёрствостью и которые очень мало оправдывали исторические намёки автора.

Оказалось, прежде всего, что те нравственные черты, которые Гоголь готов был защищать в жизни помещиков, имеют не только положительное, но и отрицательное значение. Оказалось, что их "доброта" и "простосердечие" заключались, главным образом, в их склонности придавать возвышенную и трогательную значительность вещам совершенно незначительным и маловажным. И это противоречие между воображаемой важностью и реальной бессмыслицей их намерений и поступков вызывало искренний смех у самого автора. И Гоголь не только не скрыл своего смеха над своими "добрыми" героями, но сделал его основным содержанием своих повестей.

Смешон, например, сорокалетний Шпонька в своём страхе перед девушкой, перед мыслью о женитьбе, о будущей жене, мыслью, ставшей для него кошмаром. Смешны по-своему и Товстогубы всеми своими действиями и разговорами и, пожалуй, больше всего своим суеверным страхом перед вернувшейся кошкой или голосом в саду, страхом, приведшим их обоих к смерти.

Именно здесь весёлый смех Гоголя обнаруживает грустную свою сторону, становится смехом обобщающим, философическим - юмором. В самом деле, если смешон ребёнок, изображающий взрослого, то ещё более и по-иному смешны взрослые, искренне живущие, как дети.

Когда люди, находящиеся в здравом уме и солидном возрасте, владеющие землями и крепостными душами, испытывают кошмары при мысли о женитьбе на приглянувшейся девушке или видят вестника смерти в своей домашней кошке, это значит, что эти люди потеряли всякое чувство действительности по самой своей социальной сущности, потому только, что их существование полностью отрешено от движения запросов общественной жизни, потому, что форма их жизни уже лишена исторически своего содержания.

Поэтому смех Гоголя, вызванный подобным зрелищем, как бы он ни был сочувствен, не может быть весёлым, так как он связан с сознанием обречённости этой жизни, основы которой Гоголь и не думал отрицать.

Противопоставляя в своих повестях "добрым" помещикам помещиков испорченных и дурных, раскрывая их характеры в действии, Гоголь пришёл к выводу, что между теми и другими нет больше разницы, что они все очень, хотя и по-разному, смешны. И те, и другие, обманывая самих себя, придают большое значение своей незначительной, паразитической жизни. Но первые делают это в своём "простосердечии", вторые прикрывают важностью своё корыстолюбие.

В таких случаях контраст между воображаемым смыслом жизни и реальной её бессмыслицей становится ещё более ощутимым. А отсюда и смех, вызванный этим контрастом, также получает более резкий и осуждающий характер. И здесь само отрицание - авторский юмор - вытекал у Гоголя не столько из его предвзятого осуждения, сколько из своеобразия характеров героев в их действии.

Так, например, хитрые разговоры Сторченки о таракане, заползшем в ухо, и о прочем прикрывают его корыстные проделки, и этот контраст грубого посягательства на чужое имущество и добродушной любезности, его маскирующей, вызывает смех более враждебный, нежели грустный. Но это всё-таки юмор, а не сатира; ведь корысть Сторченки вытекает не из злого расчёта, а больше из непосредственного побуждения, из жадности.

Итак, в своих замыслах Гоголь хотел противопоставить две эпохи дворянской жизни, защищая "старину" и осуждая современность. В своём творчестве он осознал всё ничтожество помещичьей жизни и глубоко выразил её антинародную сущность. Несмотря на отвлечённость своих моралистических утверждений, он дал реалистическую картину дворянской жизни начала XIX в.