"Ревизор"

Пришлите, прошу вас убедительно, если вы взяли с собою, мою комедию ("Женитьба"), которой в нашем кабинете не находится, и которую я принес вам для замечаний. Я сижу без денег и решительно без всяких средств; мне нужно давать ее актерам на разыгра-ние, что обыкновенно делается, по крайней мере, за два месяца прежде. Сделайте милость, пришлите скорее и сделайте наскоро хоть сколько-нибудь главных замечаний.

Начал писать "Мертвых Душ". Сюжет растянулся на предлинный роман, и, кажется, будет сильно смешон. Но теперь остановил его на третьей главе. Ищу хорошего ябедника, с которым бы можно коротко сойтись. Мне хочется в этом романе показать хотя с одного боку всю Русь.

Сделайте милость, дайте какой-нибудь сюжет, хоть какой-нибудь смешной или несмешной, но русский чисто анекдот. Рука дрожит написать тем временем комедию. Если же сего не случится, то у меня пропадет даром время, и я не знаю, что делать тогда с моими обстоятельствами. Я, кроме моего скверного жалования университетского - 600 рублей, никаких не имею теперь мест. Сделайте же милость, дайте сюжет; духом будет комедия из пяти актов, и клянусь, куда смешнее черта! Ради бога, ум и желудок мой оба голодают.

Мои ни "Арабески", ни "Миргород" не идут совершенно. Черт их знает, что это значит! Книгопродавцы такой народ, которых без всякой совести можно повесить на первом дереве.

Гоголь - А. С. Пушкину, 7 окт. 1835 г., Письма, I, 353.

Мысль "Ревизора" принадлежит Пушкину.

Гоголь. Авторская исповедь.

Гоголь при разговоре между прочим, заметил, что первую идею к "Ревизору" подал ему Пушкин, рассказав о Павле Петровиче Свиньине, как он, в Бессарабии, выдавал себя за какого-то петербургского важного чиновника и только, зашедши уже далеко (стал было брать прошения от колодников), был остановлен. "После слышал я, - прибавил он, - еще несколько подобных проделок, напр., о каком-то Волкове".

О. М. Бодянский. Дневник. Рус. Стар., 1889, окт., 134.

Пушкин рассказал Гоголю про случай, бывший в городе Устюжне Новогородской губ., о каком-то проезжем господине, выдавшем себя за чиновника министерства и обобравшем всех городских жителей. Кроме того, Пушкин, сам будучи в Оренбурге, узнал, что о нем получена гр. В. А. Перовским секретная бумага, в которой Перовский предостерегался, чтоб был осторожен, так как история Пугачевского бунта была только предлогом, а поездка Пушкина имела целью обревизовать секретно действия оренбургских чиновников. На этих двух данных задуман был "Ревизор", коего Пушкин называл себя всегда крестным отцом^*.

^* (Обычно принимают, что "Ревизор" писался Гоголем в течение 1834- 1835 гг. (Тихонравов, Шенрок, Кирпичников); следовательно, Пушкин должен был дать Гоголю сюжет в начале 1834 г. Однако нигде, ни в письмах Гоголя за эти годы, ни в воспоминаниях о нем, мы не встречаем ни одного несомненного свидетельства, говорящего о работе Гоголя именно над "Ревизором". О "Ревизоре" мы имеем только одно бесспорное свидетельство - сообщение Гоголя Погодину от 6 декабря 1835 г. об окончании пьесы "третьего дня", т. е. 4 декабря. А за два месяца перед тем, 7 октября 1835 г. Гоголь, прося Пушкина возвратить данную ему на прочтение комедию свою "Женитьба", писал ему: "Сделайте милость, дайте какой-нибудь сюжет, хоть какой-нибудь смешной или несмешной, но русский чисто анекдот. Рука дрожит написать тем временем комедию. Если же сего не случится, то у меня пропадет даром время, и я не знаю, что делать тогда с моими обстоятельствами. Я, кроме моего скверного жалования университетского - 600 рублей, никаких не имею теперь мест. Сделайте же милость, дайте сюжет; духом будет комедия из пяти актов, и клянусь, куда смешнее черта! Ради бога, ум и желудок мой оба голодают". Если Гоголь в это время, как думают, уже оканчивал своего "Ревизора", то письмо его к Пушкину совершенно непонятно. "Женитьбу" Гоголь был "не намерен давать в театр" (Письма, I, 358). Раз он оканчивал "Ревизора", то гораздо естественнее было ему ждать "насыщения желудка" от этой, уже заканчиваемой комедии, чем от новой, для которой у него не было еще даже сюжета. И как могла у него "дрожать рука написать комедию" в то время, когда он как раз был занят писанием комедии? Мы считаем очень вероятным, что только в ответ на просьбу Гоголя от 7 октября Пушкин подарил ему уже бывший у него готовым сюжет "Ревизора" (не так давно найденная в бумагах Пушкина программа: "Криспин (Свиньин) приезжает в губернию на ярмонку, его принимают за ...Губернатор честный дурак, губернаторша с ним проказит. Криспин сватается за дочь"). Гоголь, за время своего профессорства изголодавшийся по творческой работе, с одушевлением взялся за обработку сюжета. В связи с этим появилась надежда и на улучшение материального состояния. 10 ноября Гоголь пишет матери: "Сестры растут и учатся. Я тоже надеюсь кое-что получить приятное. Итак не более, как годка через два, я приду в такую возможность, что, может быть, приглашу Вас в Петербург посмотреть на них" (Письма, I, 355). Работа была исключительная по своей интенсивности. Нужно еще иметь в виду, что Пушкин воротился в Петербург 23 октября, значит, только в конце октября мог дать Гоголю просимый сюжет. А уже 4 декабря, как мы видели, пьеса была готова, - действительно, "духом" была готова, как обещал Гоголь Пушкину. Против нашей догадки самый сильный, бесспорно, довод, - что такая быстрота писания совершенно несвойственна Гоголю. Но в письмах своих Гоголь чрезвычайно скуп на сообщения о процессе своего творчества (особенно в первый период литературной своей деятельности), и мы очень мало знаем о том, как у него зарождались и писались его произведения. Однако в одном позднем письме к Жуковскому (от 1850 г., - Письма, IV, 292) Гоголь пишет: "Покуда писатель молод, он пишет много и скоро".)

Гр. В. А. Соллогуб. Из воспоминании. Рус. Арх., 1865, стр. 744.

Известно, что Гоголь взял у Пушкина мысль "Ревизора" и "Мертвых душ", но менее известно, что Пушкин не совсем охотно уступил ему свое достояние. В кругу своих домашних Пушкин говорил смеясь: - "С этим малороссом надо быть осторожнее: он обирает меня так, что и кричать нельзя".

П. В. Анненков. "Гоголь в Риме". Литературные воспоминания", 20.

По словам Нащокина, Гоголь никогда не был близким человеком к Пушкину. Пушкин, радостно и приветливо встречавший всякое молодое дарование, принимал к себе Гоголя, оказывал ему покровительство, заботился о внимании к нему публики, хлопотал лично о постановке на сцену "Ревизора", одним словом, выводил Гоголя в люди. - Нащокин, уважая талант Гоголя, не уважает его, как человека, противопоставляя его искание эффектов, самомнение - простодушию и доброте, безыскусственности Пушкина.

П. И. Бартенев со слов П. В. Нащокина. Рассказы о Пушкине. М. 1925. Стр. 44 - 45.

Гоголь читал однажды у Жуковского свою "Женитьбу" в одну из тех пятниц, где собиралось общество русских литературных, ученых и артистических знаменитостей. При последних словах: "но когда жених выскочил в окно, то уже..." - он скорчил такую гримасу и так уморительно свистнул, что все слушатели покатились со смеху. При представлении этот свист заменила, кажется, актриса Гусева, словами: "так уж просто мое почтение", что всегда и говорится теперь^*. Но этот конец далеко не так комичен и оригинален, как тот, который придуман был Гоголем. Он не завершает пьесы и не довершает в зрителе, последнею комическою чертою, общего впечатления после комедии, основанной на одном только юморе.

^* (В первоначальном тексте "Женитьбы" было, действительно, так, как рассказывает Соллогуб: "Как! Улизнул в окно! Фю, фю! (Слегка посвистывает, как обыкновенно делается в случае несбывшихся надежд)". Но в окончательной редакции сам Гоголь, а не какая-то актриса, переделал это место следующим образом: "А уж коли жених шмыгнул в окно, - уж тут, просто, мое почтенье!")

Гр. В. А. Соллогуб. Из воспоминаний. Рус. Арх., 1865, стр. 743.

Обо мне много толковали, разбирая кое-какие мои стороны, но главного существа моего не определили. Его слышал один только Пушкин. Он мне говорил всегда, что еще ни у одного писателя не было этого дара выставлять так ярко пошлость жизни, уметь очертить в такой силе пошлость пошлого человека, чтобы вся та мелочь, которая ускользает от глаз, мелькнула бы крупно в глаза всем. Вот мое главное свойство, одному мне принадлежащее и которого, точно, нет у других писателей... Но достоинство это не развилось бы во мне в такой силе, если бы с ним не соединилось мое собственное душевное обстоятельство и моя собственная душевная история. Никто из читателей моих не знал того, что, смеясь над моими героями, он смеялся надо мною. Во мне не было какого-нибудь одного слишком сильного порока, который бы высунулся виднее всех моих прочих по- o роков, все равно, как не было также никакой картинной добродетели, которая могла бы придать мне какую-нибудь картинную наружность; но зато, вместо того, во мне заключилось собрание всех возможных гадостей, каждой понемногу, и притом в таком множестве, в каком я еще не встречал ни в одном человеке. Бог дал мне многостороннюю природу. Он поселил мне также в душу, уже от рождения моего, несколько хороших свойств; но лучшее из них было желание быть лучшим. Я не любил никогда моих дурных качеств. По мере того, как они стали открываться, усиливалось во мне желание низбавляться от них; необыкновенным душевным событием я был наведен на то, чтобы передавать их моим героям. Какого рода было это событие, знать тебе не следует. С этих пор я стал наделять своих героев, сверх их собственных гадостей, моею собственною дрянью. Вот как это делалось: взявши дурное свойство мое, я преследовал его в другом звании и на другом поприще, старался себе изобразить его в виде смертельного врага, нанесшего мне самое чувствительное оскорбление, преследовал его злобою, насмешкою и всем, чем ни попало. Если бы кто видел те чудовища, которые выходили из-под пера моего вначале для меня самого, он бы, точно, содрогнулся. Когда я начал читать Пушкину первые главы из "Мертвых Душ", в том виде, как они были прежде, то Пушкин, который всегда смеялся при моем чтении (он же был охотник до смеха), начал понемногу становиться все сумрачнее, сумрачнее, а наконец сделался совершенно мрачен. Когда же чтение кончилось, он произнес голосом тоски: "Боже, как грустна наша Россия!" Меня это изумило. Пушкин, который так знал Россию, не заметил, что все это карикатура и моя собственная выдумка! Тут-то я увидел, что значит дело, взятое из души, и вообще душевная правда, и в каком ужасающем для человека виде может быть ему представлена тьма и пугающее отсутствие света. С этих пор я уже стал думать только о том, чтобы смягчить то тягостное впечатление, которое могли произвести "Мертвые Души".

Гоголь. Четыре письма к разным лицам по поводу "Мертвых Душ". Выбранные места из переписки с друзьями, XVIII, 3.

Мы все здесь здоровы. Сестры растут и учатся и играют. Я тоже надеюсь кое-что получить приятное. Итак не более, как годка через два, я приду в такую возможность, что, может быть, приглашу в Петербург посмотреть на них, а до того времени нечего досадовать.

Гоголь - матери, 10 ноября 1835 г., из Петербурга. Письма, I, 355.

Я расплевался с университетом, и через месяц опять беззаботный казак. Неузнанный я взошел на кафедру и неузнанный схожу с нее. Но в эти полтора года - годы моего бесславия, потому что общее мнение говорит, что я не за свое дело взялся, - в эти полтора года я много вынес оттуда и прибавил в сокровищницу души. Уже не детские мысли, не ограниченный прежний круг моих сведений, но высокие, исполненные истины и ужасающего величия мысли волновали меня... Мир вам, мои небесные гостьи, наводившие на меня божественные минуты в моей тесной квартире, близкой к чердаку! Вас никто не знает, вас вновь опускаю на дно души до нового пробуждения; когда вы исторгнетесь с большею силою и не посмеет устоять бесстыдная дерзость ученого невежи, ученая и неученая чернь, всегда соглашающаяся публика... и проч. и проч. ...Я тебе одному говорю это; другому не скажу я: меня назовут хвастуном, и больше ничего. Мимо, мимо все это!

Теперь вышел я на свежий воздух. Это освежение нужно в жизни, как цветам дождь, как засидевшемуся в кабинете прогулка. Смеяться, смеяться давай теперь побольше. Да здравствует комедия! Одну ("Ревизор") наконец решаюсь давать на театр, приношу переписывать экземпляр для того, чтобы послать к тебе в Москву, вместе с просьбою предуведомить кого следует по этой части. Скажи Загоскину, что я буду писать к нему об этом, и убедительно просить о всяком с его стороны вспомоществовании, а милому Щепкину, что ему десять ролей в одной комедии; какую хочет, пусть такую берет; даже может все играть. Мне очень жаль, что я не приготовил ничего к бенефису его. Так я был озабочен это время, что едва только успел третьяго дня окончить пиесу. Той комедии, которую я читал у вас в Москве ("Женихи"), давать не намерен на театр.

Гоголь - М. П. Погодину, 6 декабря 1835 г., из Петербурга. Письма, I, 357.

Живо помню последнюю лекцию Гоголя: бледное, исхудалое и длинноносое лицо его подвязано было черным платком от зубной боли, и в таком виде фигура его, а притом еще в виц-мундире, производила впечатление бедного, угнетенного чиновника, от которого требовали непосильного с его природными дарованиями труда.

М-н. Воспоминания. Рус. Стар., 1881, май, 157.

Состоящий по установлению в 8-м классе, Н. В. Гоголь, бывший адъюнкт по кафедре истории при импер. с. -петербургском университете... по случаю преобразования университета остался за реформою с выдачею годового оклада жалования 1836, января 1-го... Аттестован был всегда способным и достойным и во все продолжение своей службы вел себя, как подобает приличному, благородному человеку.

Аттестат Гоголя, выданный из петербургского унисерситета. Рус. Стар., 1902, сент., 651.

Комедия совсем готова и переписана, но я должен непременно, как увидел теперь, переделать несколько явлений. Это не замедлится, потому что я во всяком случае решился непременно дать ее на Светлый праздник. К посту она будет совсем готова, и за пост актеры успеют разучить совершенно свои роли.

Гоголь - М. П. Погодину, 18 генваря 1836 г., из Петербурга. Письма, I, 360.

Вчера (на субботе Жуковского) Гоголь читал нам новую комедию "Ревизор"... Весь быт описан очень забавно, и вообще неистощимая веселость; но действия мало, как и во всех произведениях его. Читает мастерски и возбуждает в аудитории непрерывные взрывы смеха. Не знаю, не потеряет ли пиеса на сцене, ибо не все актеры сыграют, как он читает... Вигель его терпеть не может за то, что он где-то отозвался о подлой роже директора департамента... Гоголь от избытка веселости часто завирается, и вот чем веселость его прилипчива.

Кн. П. А. Вяземский - А. И. Тургеневу, 19 янв. 1836 г., из Петербурга. Остафьев-ский Архив, III, 285.

Барон Розен гордился тем, что, когда Гоголь на вечере у Жуковского в первый раз прочел своего "Ревизора", он один из всех присутствовавших не показал автору ни малейшего одобрения и даже ни разу не улыбнулся, и сожалел о Пушкине, который увлекся этим оскорбительным для искусства фарсом и во время чтения катался со смеху.

И. И. Панаев. Литерат. воспоминания. Пол. собр. соч., VI, 68.

Я теперь занят постановкою комедии. Не посылаю тебе экземпляра потому, что беспрестанно переправляю. Не хочу даже посылать прежде моего приезда актерам, потому что ежели они прочтут без меня, то уже трудно будет переучить их на мой лад. Думаю быть если не в апреле, то в мае в Москве.

Гоголь - М. П. Погодину, 21 февраля 1836 г., из Петербурга. Письма, I, 365.

(Яким, слуга Гоголя, о Пушкине:) "Они так любили барина. Бывало, снег, дождь, слякоть, а они в своей шинельке бегут сюда. По целым ночам у барина просиживали, слушая, как наш-то читал им свои сочинения, либо читая ему свои стихи".

По словам Якима, Пушкин, заходя к Гоголю и не заставая его, с досадою рылся в его бумагах, желая знать, что он написал нового. Он с любовью следил за развитием Гоголя и все твердил ему: "пишите, пишите", а от его повестей хохотал, и уходил от Гоголя всегда веселый и в духе.

Гр. П. Данилевский. Сочинения, XIII, 121.

Гоголь изредка посещал мою тетку (А. И. Васильчикову, у которой в 1831 году он был учителем ее сына) и однажды сделал ей такой странный визит, что нельзя о нем не упомянуть. Тетушка сидела у себя с детьми в глубоком трауре, с плерезами, по случаю недавней кончины ее матери^*. Докладывают про Гоголя. Он входит с постной физиономией. Как обыкновенно бывает в подобных случаях, разговор начался о бренности всего земного. Должно быть, это надоело Гоголю: тогда он был еще весел и в полном порыве своего юмористического вдохновения. Вдруг он начинает предлинную и преплачев-ную историю про какого-то малороссийского помещика, у которого умирал единственный обожаемый сын. Старик измучился, не отходил от больного ни днем, ни ночью, наконец утомился совершенно и пошел прилечь в соседнюю комнату, отдав приказание, чтоб его тотчас разбудили, если больному сделается хуже. Не успел он заснуть, как человек бежит: "Пожалуйте!" - "Что, неужели хуже?" - "Какой хуже! Скончался совсем!" При этой развязке все лица слушавших со вниманием рассказ вытянулись, раздались вздохи, общий возглас и вопрос: "Ах, боже мой, ну, что же бедный отец?" - "Да что ж ему делать, - продолжал хладнокровно Гоголь, - растопырил руки, пожал плечами, покачал головой, да и свистнул: фю, фю!" Громкий хохот детей заключил анекдот, а тетушка, с полным на то правом, рассердилась на эту шутку, действительно, в минуту общей печали весьма неуместную. Трудно объяснить себе, зачем Гоголь, всегда кроткий и застенчивый в обществе, решился на подобную выходку. Быть может, он вздумал развеселить людей от господствовавшего в доме грустного настроения; быть может, он, сам того не замечая, увлекся бившей в нем постоянно струей неодолимого комизма.

^* ( Мать Васильчиковой, Е. А. Архарова, умерла в 1836 году.)

Гр. В. А. Соллогуб. Из воспоминаний. Рус. Арх., 1865, стр. 742

Приезжает раз Гоголь, входит, А. И. Васильчикова сидит грустная, в глубоком трауре. Гоголь, чтоб развлечь ее, начинает длинный рассказ о том, что такие ли бывают еще утраты, что он знавал одного отца, у которого был единственный, нежно любимый сын. Сын этот заболевает, отец с отчаяния сзывает на консилиум лучших врачей, волнуется, терзается, везет сына за границу. Ничто не помогает. Силы угасают, сын помирает. "Ну, что же отец?" - в волнении спрашивает бабушка. - "Отец? Да ничего! Дунул себе на ладонь и сказал только: фью!.." Бабушка страшно рассердилась такому неуместному утешению.

А. А. Васильчиков по записи А. А. Милора-дович. Рус. Арх., 1909, II, 540.

По словам одного из собеседников Гоголя, г. К-го (с которым я на днях беседовал и которого благодарю здесь за любезное сообщение некоторых сведений о Гоголе), в то время (около 1836 г.) господствующим качеством Гоголя была необыкновенная сила сообщительного юмора при большой скрытности характера. Когда Гоголь читал или рассказывал, он вызывал в слушателях неудержимый смех, в буквальном смысле слова смешил их до упаду. Слушатели задыхались, корчились, ползали на четвереньках в припадке истерического хохота. Любимый род его рассказов в то время были скабрезные анекдоты, причем рассказы эти отличались не столько эротическою чувствительностью, сколько комизмом во вкусе Раблэ. Это было малороссийское сало, посыпанное крупною аристофановскою солью.

Ал. Иванов (кн. А. И. Урусов). Театр, заметки и наблюдения. Порядок, 1881, № 28.

Гоголю большого труда стоило добиться до представления своей пьесы. При чтении ее цензура перепугалась и строжайше запретила ее. Оставалось автору апеллировать на такое решение в высшую инстанцию. Он так и сделал. Жуковский, кн. Вяземский, гр. Виельгорский решились ходатайствовать за Гоголя, и усилия их увенчались успехом. "Ревизор" был вытребован в Зимний дворец, и графу Виельгорскому поручено его прочитать. Граф, говорят, читал прекрасно; рассказы Добчинского и Бобчинского и сцена представления чиновников Хлестакову очень понравились, и затем по окончании чтения последовало высочайшее разрешение играть комедию.

А. И. Вольф. Хроника петербургских театров. Спб. 1877. Часть I, стр. 49.

Государь читал пиесу ("Ревизора") в рукописи.

Кн. П. А. Вяземский. - А. И. Тургеневу. Ост. Арх., III, 317.

Если бы сам государь не оказал своего высокого покровительства и заступничества, то, вероятно, "Ревизор" не был бы никогда игран или напечатан.

Гоголь - матери. Письма, I, 380.

В марте 1836 года "Ревизор" попал в драматическую цензуру Третьего Отделения^*. Рассматривал его известный цензор Евстафий Ольдекоп. Он представил о пьесе пространный рапорт, по обыкновению, на французском языке:

^* (Стр. 198. В III отделение "Ревизор" попал 27 февраля 1836 года и 2 марта был разрешен к постановке.)

"Эта пьеса остроумна и великолепно написана. Автор ее принадлежит к числу выдающихся русских писателей-новеллистов... (Следует подробное изложение содержания комедии). Пьеса не заключает в себе ничего предосудительного".

На этом докладе рукою генерала Дубельта было написано: "позволить".

Бар. Н. В. Дризен. Заметки о Гоголе. Ист. Вести., 1907, № 10, стр. 164 - 166.

Живя в Петербурге, еще во времена "Миргорода" и "Ревизора", Гоголь был принят очень радушно в одном доме, где к обеду непременно надобно было являться во фраке. Чтоб уклониться от соблюдения этой церемонии, Гоголь подкалывал булавками полы своего сюртука и являлся таким образом к обеду. Хозяева, по доброте своей, старались не замечать этой выходки и прощали ее поэту.

П. А. Кулиш. Записки о жизни Гоголя, II, 253.

Однажды к квартире Гоголя подъехала великолепная карета, посланная за ним одной высокопоставленной особой. Гоголя не было дома, - был в кружке своих друзей. Карета поехала туда; входит лакей, говорит, что карета приехала за г. Гоголем и что его ожидают. Услыша это, Гоголь сильно встревожился и сначала наотрез отказался ехать. Но тут же все товарищи начали уговаривать его, чтобы ехал непременно и без всяких отговорок. "Да у меня и фрака здесь нет!" Нашли фрак и натянули на Гоголя: рукава оказались коротковаты, а фалды чересчур длинные... Снарядили наскоро как могли, и Гоголь поехал. У пригласившей Гоголя высокой особы он читал "Ревизора" в присутствии большого общества, генералов и других сановников. Говорили потом, что прочел он "Ревизора" неподра жаемо. Каждое действующее лицо этой комедии говорило у Гоголя своим голосом и с своей мимикой. Все слушатели много и от души смеялись, благодарили талантливого автора и превосходного чтеца за доставленное удовольствие, и Гоголь получил в подарок превосходные часы.

Т. Г. Пащенко по записи В. Пашкова. Берег, 1880, № 268.

На блистательных литературных вечерах у В. А. Жуковского Гоголь частенько читал свою комедию "Ревизор". Сижу в кругу именитейших литераторов и нескольких почтенных, образованнейших особ; все аплодируют, восхищаются, тешатся... Мне довелось слышать "Ревизора", по крайней мере, еще раз десять, как единственное чтение на тех литературных вечерах.

Бар. Е. Ф. Розен. Ссылка на мертвых. Сын Отечества, 1847, кн. 6, отд. 3, стр. 22,24.

Субботы Жуковского процветают... Один Гоголь, которого Жуковский называет Гоголек, оживляет их своими рассказами. В последнюю субботу читал он нам повесть об носе, который пропал с лица неожиданно у какого-то коллежского асессора. Уморительно смешно!

Кн. П. А. Вяземский - А. И. Тургеневу, 9 апр. 1836 г., из Петербурга. Ост. Арх., III, 313.

В воскресенье буду к вам обедать. Но вот предложение: вам хотелось слышать Гоголеву комедию. Хотите, чтоб я к вам привез Гоголя? Он бы прочитал после обеда, а я бы так устроился, чтобы не заснуть под чтение.

В. А. Жуковский - А. О. Смирновой, в 1836 году. Рус. Арх., 1883, I, 336.

Когда ставили "Ревизора", все участвующие артисты как-то потерялись; они чувствовали, что типы, выведенные Гоголем в пьесе, новы для них, и что эту пьесу нельзя так играть, как они привыкли разыгрывать на сцене свои роли в переделанных на русские нравы французских водевилях.

А. Я. Панаева-Головачева. Воспоминания. Лгрд. 1928. Стр. 43.

В Великом посту 1836 г. при театре начались репетиции новой комедии, по слухам запрещенной цензурою, но дозволенной к представлению самим государем, по усердному ходатайству Жуковского. При ее чтении самим автором у Сосницкого, в присутствии артистов, которым предназначены были роли, большинство их, воспитанное на оригинальных комедиях Княжнина, Шаховского, Хмельницкого, Загоскина или на переводах скучнейшего Дюсиса и напыщенного Мариво, новая комедия, написанная каким-то молодым малороссиянином, Гоголем, год тому назад напечатавшим несколько забавных повестей под заглавием "Миргород", - большинство артистов, говорим мы, пришло в какое-то недоумение. "Что же это такое? - шептали слушатели друг другу по окончании чтения. - Разве это комедия? Читает-то он хорошо, но что же это за язык? Лакей так-таки и говорит лакейским языком, а слесарша Пошлепкина - как есть простая баба, взятая с Сенной площади. Чем же тут наш Сосницкий-то восхищается? Что же тут хорошего находят Жуковский и Пушкин? Так отнеслись к "Ревизору" первые исполнители этой комедии; к числу порицателей принадлежал и П. А. Каратыгин (известный в свое время актер-комик и водевилист). Ученик старой классической школы, он, до времени, не мог отрешиться от классических традиций. И артисты, и многие писатели не могли решиться сбросить с голов пудреные парики, с плеч - французские кафтаны и облечься в русское платье, в настоящую сибирку купца Абдулина или затасканный и засаленный сюртук Осипа. Но враждебные отношения артистов к произведению Гоголя сопровождались явлением крайне замечательным: два старейшие актера обеих столичных сцен, Щепкин - московской и Сосницкий - петербургской, отнеслись к "Ревизору" с живейшим сочувствием. Подобно всем своим сослуживцам, П. А. Каратыгин отнесся к комедии Гоголя если не с пренебрежением, то с полнейшим равнодушием; но самая личность автора обратила на себя особенное внимание артиста и глубоко врезалась в его памяти. Во время одной из репетиций "Ревизора" Каратыгин, находясь за кулисами, набросал карандашом на обертке своей роли, сложенной пополам, портрет Гоголя. По рассказам покойного П. А. Каратыгина, это было на утренней репетиции, в воскресенье 18 апреля 1836 г., т. е., накануне первого представления "Ревизора". Гоголь был сильно встревожен и, видимо, расстроен; часто вполголоса говорил с Сосницким, почти исключительно с ним, и лишь изредка с начальником репертуара А. И. Храповицким. Последний, пощипывая усы, во многих сценах ехидно улыбался и пожимал плечами. Некоторые из молодых актеров и актрис тайком перемигивались. Их нескромную веселость возбуждала не комедия, но ее автор. Невысокого роста блондин с огромным тупеем, в золотых очках на длинном птичьем носу, с прищуренными глазами и плотно сжатыми, как бы прикуснутыми губами. Зеленый фрак с длинными фалдами и мелкими перламутровыми пуговицами, коричневые брюки и высокая шляпа-цилиндр, которую Гоголь то порывисто снимал, запуская пальцы в свой тупей, то вертел в руках, все это придавало его фигуре нечто карикатурное. Никто не догадывался, какой великий талант скрывался в этом слабом теле, какие страдания он испытывал, предугадывая, что ни актеры-исполнители, ни большинство публики не оценят и не поймут "Ревизора" при его первом представлении.

П. П. Каратыгин со слов П. А. Каратыгина. Ист. Вестн., 1883, сент., 735.

В сороковых годах служил в Александрийском театре небольшой актер О. О. Прохоров, невоздержный любитель рюмочки. Он упоминается Гоголем в "Ревизоре", когда городничий спрашивает квартального: - Где Прохоров? - Прохоров в частном доме, да только к делу не может быть употреблен. - Как так? - Да так: привезли его поутру мертвецки. Вот уже два ушата воды вылили, до сих пор не протрезвился. Эта сценка вписана была Гоголем на одной из репетиций, когда на оклик городничего, которого изображал И. И. Сосницкий, вбежал какой-то выходной актер и стал читать роль квартального, а так как на предыдущих репетициях эту роль репетировал Прохоров, то Сосницкий спросил от себя: "А Прохоров где?" - "Опять запьянствовал..." Гоголю так понравился этот частный разговор, что он тут же вставил его в свою комедию в вышеприведенной редакции.

А. А. Алексеев. Воспоминания. Ист. Вестн., 1892, июнь, 681.

На первом представлении "Ревизора" в 1836 г., - рассказывал мне г. К. - (или на генеральной репетиции?) Гоголь сам распорядился вынести роскошную мебель, поставленную было в комнаты городничего, и заменил ее простою мебелью, прибавив клетки с канарейками и бутыль на окне. Осип был наряжен в ливрею с галунами. Гоголь снял замасленный кафтан с ламповщика и надел на актера, игравшего Осипа.

Ал. Иванов (кн. А. И. Урусов). Порядок, 1881, № 28.

На Александрийском театре, в первый раз, Ревизор, оригинальная комедия в пяти действиях; - Сват Гаврил ыч или сговор на яму, картина русского народного быта.

С. -Петербургские Ведомости, 1836, № 86, от 19 апр. (воскресенье), стр. 370.

Зала наполнилась блистательнейшею публикою, вся аристократия была налицо, зная, что государь обещал быть в театре. Сосницкий играл городничего, Сосницкая - жену его, Асенкова - дочь, Дюр - Хлестакова, Афанасьев - Осипа, Каратыгин 2 - Тяпкина-Ляпкина, Толченое - Землянику, Гусева - Пошлепкину, Сосновский - Абдулина.

А. И. Вольф. Хроника петерб. театров, I, 49.

На спектакле государь был в эполетах, партер был ослепителен, весь в звездах и других орденах. Министры и П. Д. Киселев (вскоре - министр государственных имуществ) сидели в первом ряду. Они должны были аплодировать при аплодисментах государя, который держал обе руки на барьере ложи. Громко хохотали, Киселев громче других, так как ему не в чем было себя упрекать.

А. О. Смирнова. Автобиография, 331.

19 апреля. - В первый раз "Ревизор". Оригинальная комедия в пяти действиях. Сочинение Н. Гоголя... Государь император с наследником внезапно изволил присутствовать и был чрезвычайно доволен, хохотал от всей души. Пиеса весьма забавна, только нестерпимое ругательство на дворян, чиновников и купечество. Актеры все, особенно Сосницкий, играли превосходно. Вызваны: автор, Сосницкий и Дюр.

А. И. Храповицкий. Дневник. Рус. Стар., 1879, февр., 348.

Приехав неожиданно в театр, император Николай Павлович пробыл до окончания пьесы, от души смеялся и, выходя из ложи, сказал: "Ну, пьеска! Всем досталось, а мне - более всех!" Эти слова покойный Каратыгин, в числе некоторых других артистов, сам слышал, находясь за кулисами при выходе государя из ложи на сцену.

П. П. Каратыгин. Ист. Вестн., 1883, сент., 736.

Театр был полон. Вся петербургская интеллигенция была в сборе. В партере, между прочим, сидел И. А. Крылов, никогда не бывавший в театре. На вызовы автора Гоголь не вышел. Волнуемый новыми для него ощущениями, он в тот же вечер заезжал к знакомым, был у Плетнева, не застал его, поехал к другому (сообщ. г. К.).

Ал. Иванов (кн. А. И. Урусов). Порядок, 1881, № 28.

Мнением публики Гоголь озабочивался гораздо более, чем мнениями знатоков, друзей и присяжных судей литературы, а петербургская публика относилась к Гоголю, если не вполне враждебно, то, по крайней мере, подозрительно и недоверчиво. Последний удар нанесен был представлением "Ревизора". Хлопотливость автора во время постановки "Ревизора", казавшаяся странной, выходящей из всех обыкновений и даже, как говорили, из всех приличий, горестно оправдалась водевильным характером, сообщенным главному лицу комедии, и пошло-карикатурным, отразившимся в других. Гоголь прострадал весь этот вечер. Мне, свидетелю этого первого представления, позволено будет сказать - что изображала сама зала театра в продолжение четырех часов замечательнейшего спектакля, когда-либо им виденного. Уже после первого акта недоумение было написано на всех лицах (публика была избранная в полном смысле слова), словно никто не знал, как должно думать о картине, только что представленной. Недоумение это возрастало потом с каждым актом. Как будто находя успокоение в одном предположении, что дается фарс, большинство зрителей, выбитое из всех театральных ожиданий и привычек, остановилось на этом предложении с непоколебимой решимостью. Одна-коже в этом фарсе были черты и явления, исполненные такой жизненной истины, что раза два, особенно в местах, наименее противоречащих тому понятию о комедии вообще, которое сложилось в большинстве зрителей, раздавался общий смех. Совсем другое произошло в четвертом акте: смех, по временам, еще перелетал из конца залы в другой, но это был какой-то робкий смех, тотчас же и пропадавший; аплодисментов почти совсем не было; зато напряженное внимание, судорожное, усиленное следование за всеми оттенками пьесы, иногда мертвая тишина показывали, что дело, происходившее на сцене, страстно захватывало сердца зрителей. По окончании акта прежнее недоумение уже переродилось почти во всеобщее негодование, которое довершено было пятым актом. Многие вызывали автора потом за то, что написал комедию, другие за то, что виден талант в некоторых сценах, простая публика за то, что смеялась, но общий голос, слышавшийся по всем сторонам избранной публики, был: "Это - невозможность, клевета и фарс". По окончании спектакля Гоголь явился к Н. Я. Прокоповичу в раздраженном состоянии духа. Хозяин вздумал поднести ему экземпляр "Ревизора", только что вышедший из печати, со словами: "Полюбуйтесь на сынку". Гоголь швырнул экземпляр на пол, подошел к столу и, опираясь на него, проговорил задумчиво: "Господи боже! Ну, если бы один, два ругали, ну, и бог с ними, а то все, все..."

П. В. Анненков. Гоголь в Риме. Литературные воспоминания, 28 - 29.

Государь (исполнением "Ревизора") был вполне доволен и велел благодарить артистов. Все отличившиеся получили от двора подарки; иные от дирекции прибавку к жалованию, а Петров, игравший Бобчинского и пользовавшийся за эту роль особою высокою милостью, получил совершенно неожиданный сюрприз. В антракте одного из балетов государь пожаловал на сцену и, заметив Петрова, вышедшего пофигурировать вперед, сказал: "А! Бобчинский! Так так и сказать, что в таком-то городе живет Петр Иваныч Бобчинский?" - "Точно так, ваше величество..." - отвечал тот бойко. - "Ну, хорошо, будем знать", - заключил государь, обратившись к другим присутствующим на сцене.

Л. Л. Леонидов. Воспоминания. Рус. Стар., 1888, апр., стр. 228.

"Ревизор" имел успех колоссальный, но в первые минуты этого успеха никто даже из самых жарких поклонников Гоголя не понимал вполне значения этого произведения и не предчувствовал, какой огромный переворот должен совершить aвтор этой комедии. Кукольник после представления "Ревизора" только иронически ухмылялся и, не отрицая таланта в Гоголе, замечал: "А все-таки это фарс, недостойный искусства".

И. И. Панаев. Литературные воспоминания. Поли. собр. соч. Спб. 1888. Т. VI, стр. 152.

"Ревизор" сыгран, и у меня на душе так смутно, так странно... Я ожидал, я знал наперед, как пойдет дело, и при все том чувство грустное и досадно-тягостное облекло меня. Мое же создание показалось противно, дико и как будто вовсе не мое. Главная роль пропала; так я и думал. Дюр ни на волос не понял, что такое Хлестаков... Хлестаков сделался чем-то вроде целой шеренги водевильных шалунов, которые пожаловали к нам повертеться с парижских театров. Он сделался просто обыкновенным вралем. А мне он казался ясным. Хлестаков вовсе не надувает, он сам позабывает, что лжет, и уже сам почти верит тому, что говорит... И вот Хлестаков вышел детская, ничтожная роль! Это тяжело и ядовито-досадно.

С самого начала представления пьесы я уже сидел в театре скучный. О восторге и приеме публики я не заботился. Одного только судьи из всех, бывших в театре, я боялся, и этот судья был я сам. Внутри себя я слышал упреки и ропот против моей же пьесы, которые заглушали все другие. А публика вообще была довольна. Половина ее приняла пьесу даже с участием; другая половина, как водится, ее бранила по причинам, однако ж не относящимся к искусству... Вообще с публикою совершенно примирил "Ревизора" городничий. В этом, кажется, я был уверен и прежде, ибо для таланта, каков у Сосницкого, ничего не могло остаться необъясненным в этой роли. На Слугу тоже надеялся, потому что заметил в актере большое внимание к словам и замечательность. Зато Бобчинский и Добчинский вышли сверх ожидания дурны. Вышла карикатура. Уже перед началом представления, увидевши их костюмированными, я ахнул. Эти два человека, в существе своем довольно опрятные, толстенькие, с прилично приглаженными волосами, очутились в каких-то нескладных, превысоких седых париках, всклокоченные, неопрятные, взъерошенные, с выдернутыми огромными манишками; а на сцене оказались до такой степени кривляками, что, просто, было невыносимо. Вообще костюмировка большей части пьесы была очень плоха и карикатурна". Я как бы предчувствовал это, когда просил, чтоб сделать одну репетицию в костюмах; но мне стали говорить, что это вовсе не нужно и не в обычае, и что актеры уже знают свое дело. Заметивши, что цены словам моим давали немного, я оставил их в покое. Еще раз повторю: тоска, тоска! Не знаю сам, отчего одолевает меня тоска.

Во время представления я увидел ясно, что начало четвертого акта бледно и носит признак какой-то усталости. Возвратившись домой, я тотчас принялся за переделку. Теперь, кажется, вышло немного сильнее, по крайней мере, естественнее и более идет к делу. Но у меня нет сил хлопотать о включении этого отрывка в пьесу. Я устал; и как вспомню, что для этого нужно ездить, просить и кланяться, то бог с ним, - пусть лучше при втором издании или возобновлении "Ревизора".

У меня недостает больше сил хлопотать и спорить. Я устал и душою, и телом. Клянусь, никто не знает и не слышит моих страданий. Бог с ними со всеми! Мне опротивела моя пьеса. Я хотел бы убежать теперь бог знает куда.

Гоголь. Письмо к одному литератору.

(28 апр. 1836 г.) - Комедия Гоголя "Ревизор" наделала много шуму. Ее беспрестанно дают, почти через день. Государь был на первом представлении, хлопал и много смеялся. Я попал на третье представление. Была государыня с наследником и великими княжнами. Их эта комедия тоже много тешила. Государь даже велел министрам ехать смотреть "Ревизора". Впереди меня, в креслах сидели князь Чернышев (военный министр) и граф Канкрин (министр финансов). Первый выражал свое полное удовольствие; второй только сказал: "Стоило ли ехать смотреть эту глупую фарсу". Многие полагают, что правительство напрасно одобряет эту пьесу, в которой оно так жестоко порицается. Я виделся вчера с Гоголем. Он имеет вид великого человека, преследуемого оскорбленным самолюбием. Впрочем, Гоголь, действительно, сделал важное дело.

А. В. Никитенко, I, 273.

"Ревизор" имел полный успех на сцене: общее внимание зрителей, рукоплескания, задушевный и единогласный хохот, вызов автора после двух первых представлений, жадность публики к последовавшим представлениям и, что всего важнее, живой отголосок ее, раздававшийся после в повсеместных разговорах, - ни в чем не было недостатка.

Кн. П. А. Вяземский. Поли. собр. соч., II, 259.

Ведь это однако Плетнев открыл это маленькое сокровище (Гоголя); у него чутье очень верное, он его распознал с первой встречи.

А. О. Смирнова - кн. П. А. Вяземскому, 4 мая 1836 г. Собр. соч. кн. П. П. Вяземского, 549.

Прочти "Ревизора" и заключи, сколько толков раздается о нем. Все стараются быть более монархистами, чем царь, и все гневаются, что позволили играть эту пиесу, которая, впрочем, имела блистательный и полный успех на сцене, хотя не успей общего одобрения. Неимоверно, что за глупые суждения слышишь о ней, особенно в высшем ряду общества! "Как будто есть такой город в России". "Как не представить хоть одного честного, порядочного человека? Будто их нет в России?"

Кн. П. А. Вяземский - А. И. Тургеневу, 8 мая 1836 г. Ост. Арх., III, 317.

Вся тогдашняя молодежь была от "Ревизора" в восторге. Мы наизусть повторяли друг другу, подправляя и пополняя один другого, целые сцены, длинные разговоры оттуда. Дома или в гостях нам приходилось вступать в горячие прения с разными пожилыми (а иной раз, к стыду, даже и не пожилыми) людьми, негодовавшими на нового идеала молодежи и уверявшими, что никакой натуры у Гоголя нет, что это все его собственные выдумки и карикатуры, что таких людей вовсе нет на свете, а если и есть, то их гораздо меньше бывает в целом городе, чем тут у него в одной комедии. Схватки выходили жаркие, продолжительные, но старики не могли изменить в нас ни единой черточки, и наше фантастическое обожание Гоголя разрасталось все только больше и больше.

В. В. Стасов. Училище Правоведения в 1836-42 гг. Рус. Стар., 1882, февр., 417.

Посылаю вам "Ревизора". Может быть, до вас уже дошли слухи о нем. Я желал сам привезти его к вам и прочитать собственногласно, дабы о некоторых лицах не составились заблаговременно превратные понятия, которые - я знаю - чрезвычайно трудно после искоренить, но, познакомившись с здешнею театральною дирекциею, - я такое получил отвращение к театру, что одна мысль о тех приятностях, которые готовятся для меня еще и на московском театре, в силе удержать поездку в Москву и попытку хлопотать о чем-либо. К довершению, наконец, возможнейших мне пакостей, здешняя дирекция, т. е. директор Гедеонов, вздумал, как слышу я, отдать главные роли другим персонажам после четырех представлений ее, будучи подвигнут какою-то мелочною личною ненавистью к некоторым главным актерам в моей пьесе, как-то: к Сосницкому, к Дюру. Мочи нет! Делайте, что хотите, с моею пиесою, но я не стану хлопотать о ней. Мне она сама надоела так же, как хлопоты о ней. Действие, произведенное ею, было большое и шумное. Все против меня. Чиновники пожилые и почтенные кричат, что для меня нет ничего святого, когда я дерзнул так говорить о служащих людях; полицейские против меня; купцы против меня; литераторы против меня. Бранят и ходят на пиесу, на четвертое представление нельзя достать билетов. Если бы не высокое заступничество государя, пиеса моя не была бы ни за что на сцене, и уже находились люди, хлопотавшие о запрещении ее. Теперь я вижу, что значит быть комическим писателем. Малейший призрак истины - против тебя восстают, и не один человек, а целые сословия. Воображаю, что же было бы, если бы я взял что-нибудь из петербургской жизни, которая мне больше и лучше теперь знакома, нежели провинциальная. Досадно видеть против себя людей тому, который их любит между тем братской любовью.

Комедию мою, читанную мною вам в Москве, под заглавием "Женитьба", я теперь переделал и переправил, и она несколько похожа теперь на что-нибудь путное. Я ее назначаю таким образом, чтобы она шла вам и Сосницкому в бенефис здесь и в Москве, что, кажется, случается в одно время года. Сам же через месяца полтора, если не раньше, еду за границу.

Гоголь - М. С. Щепкину, 29 апреля 1836 г., из Петербурга. Письма, I, 368.

"Ревизор" был продан петербургской дирекции самим Гоголем за 2500 рублей ассигнациями, а потому немедленно начали его ставить и в Москве. Гоголь хорошо был знаком с Мих. Сем. Щепкиным и поручил ему письменно постановку "Ревизора", снабдив при этом многими, по большей части очень дельными, наставлениями^*. В то же время узнали мы, что сам Гоголь, сильно огорченный чем-то в Петербурге, распродал с уступкою все оставшиеся экземпляры "Ревизора" и других своих сочинений и собирается немедленно уехать за границу.

^* (Стр. 207. В письме Щепкину от 10 мая 1836 г. Гоголь писал: "Во-первых, вы должны непременно из дружбы ко мне взять на себя все дело постановки ее (комедии. - Э. Б.)... Сами вы, без сомнения, должны взять роль Городничего, иначе она без вас пропадет. Есть еще трудней роль во всей пьесе - роль Хлестакова... Боже сохрани, если ее будут играть с обыкновенными фарсами, как играют хвастунов и повес театральных... Я сильно боюсь за эту роль. Она и здесь была исполнена плохо... Скажите Загоскину, что я все поручил вам. Я напишу к нему, что распределение ролей я послал к вам. Вы составьте записочку и подайте ему, как сделанное мною. )

С. Т. Аксаков. История знакомства, II.

После разных волнений, досад и прочего, мысли мои так рассеяны, что я не в силах собрать их в стройность и порядок. Я хотел было ехать непременно в Москву и с тобой наговориться вдоволь. Но не так сделалось. Чувствую, что теперь не доставит мне Москва спокойствия, а я не хочу приехать в таком тревожном состоянии, в каком нахожусь ныне. Еду за границу, там размыкаю ту тоску, которую наносят мне ежедневно мои соотечественники. Писатель современный, писатель комический, писатель нравов должен подальше быть от своей родины. Пророку нет славы в отчизне. Что против меня уже решительно восстали теперь все сословия, я не смущаюсь этим, но как-то тягостно, грустно, когда видишь против себя несправедливо восстановленных своих же соотечественников, которых от души любишь, когда видишь, как ложно, в каком неверном виде ими все принимается. Частное принимать за общее, случай за правило! что сказано верно и живо, то уже кажется пасквилем. Выведи на сцену двух-трех плутов - тысяча честных людей сердится, говорит: "Мы не плуты". Но бог с ними! Я не оттого еду за границу, чтоб не умел перенести этих неудовольствий. Мне хочется поправиться в своем здоровье, рассеяться, развлечься и потом, избравши несколько постояннее пребывание, обдумать хорошенько труды будущие. Пора уже мне творить с большим размышлением.

Гоголь - М. П. Погодину, 10 мая 1836 г., из Петербурга. Письма, I, 370.

Говорят, ты сердишься на толки (по поводу "Ревизора"). Ну, как тебе, братец, не стыдно! Ведь ты сам делаешься комическим лицом. Представь себе, автор хочет укусить людей не в бровь, а прямо в глаз. Он попадает в цель. Люди щурятся, отворачиваются, бранятся и, разумеется, кричат: "Да! Нас таких нет!" Так ты должен бы радоваться, ибо видишь, что достиг цели. Каких доказательств яснее истины в комедии! А ты сердишься?! Ну, не смешон ли ты?

М. П. Погодин - Гоголю, из Москвы. Барсуков, IV, 337.

Я не сержусь на толки, как ты пишешь, не сержусь, что сердятся и отворачиваются те, которые отыскивают в моих оригиналах свои собственные черты и бранят меня, не сержусь, что бранят меня неприятели литературные, продажные таланты; но грустно мне это всеобщее невежество, движущее столицу, грустно, когда видишь, что глупейшее мнение ими же опозоренного и оплеванного писателя действует на них же самих и их же водит за нос; грустно, когда видишь, в каком еще жалком состоянии находится у нас писатель. Все против него, и нет никакой сколько-нибудь равносильной стороны за него. "Он зажигатель! Он бунтовщик!" И кто же говорит? Это говорят мне люди государственные, люди выслужившиеся, опытные люди, которые должны бы иметь на сколько-нибудь ума, чтоб понять дело в настоящем виде, люди, которые считаются образованными и которых свет, по крайней мере русский свет, называет образованными. Выведены на сцену плуты, и все в ожесточении, зачем выводить на сцену плутов. Пусть сердятся плуты; но сердятся те, которых я не знал вовсе за плутов. Прискорбна мне эта невежественная раздражительность, признак глубокого, упорного невежества, разлитого на наши классы. Столица щекотливо оскорбляется тем, что выведены нравы шести чиновников провинциальных; что же бы сказала столица, если бы выведены были хотя слегка ее собственные нравы? Я огорчен не нынешним ожесточением против моей пиесы; меня заботит моя печальная будущность. Провинция уже слабо рисуется в моей памяти, черты ее уже бледны, но жизнь петербургская ярка перед моими глазами, краски ее живы и резки в моей памяти. Малейшая черта ее - и как тогда заговорят мои соотечественники! И то, что бы приняли люди просвещенные с громким смехом и участием, то самое возмущает желчь невежества; а это невежество всеобщее. Сказать о плуте, что он плут, считается у них подрывом государственной машины; сказать какую-нибудь только живую и верную черту - значит, в переводе, опозорить все сословие и вооружить против него других, или его подчиненных. Рассмотри положение бедного автора, любящего между тем сильно свое отечество и своих же соотечественников, и скажи ему, что есть небольшой круг, понимающий его, глядящий на него другими глазами, утешит ли это его? Москва больше расположена ко мне, но отчего? Не оттого ли, что я живу в отдалении от ней, что портрет ее еще не был виден нигде у меня, что, наконец... не хочу на этот раз выводить все случаи. Сердце мое в эту минуту наполнено благодарностью к ней за ее внимание ко мне. Прощай. Еду разгулять свою тоску, глубоко обдумать свои обязанности авторские, свои будущие творения, и возвращусь к тебе, верно, освеженный и обновленный. Все, что ни делалось со мною, все было спасительно для меня. Все оскорбления, все неприятности посылались мне высоким провидением на мое воспитание, и ныне я чувствую, что не земная воля направляет путь мой. Он, верно, необходим для меня.

Гоголь - М. П. Погодину, 15 мая 1836 г., из Петербурга. Письма, I, 377.

Мой смех вначале был добродушен; я совсем не думал осмеивать кого-либо с какой-нибудь целью, и меня до такой степени изумляло, когда я слышал, что обижаются и даже сердятся на меня целиком сословия и классы общества, что я наконец задумался. "Если сила смеха так велика, что ее боятся, стало быть, ее не следует тратить по-пустому". Я решился собрать все дурное, какое только я знал, и за одним разом над всем посмеяться - вот все происхождение "Ревизора"! Это было первое мое произведение, замышленное с целью произвести доброе влияние на общество, что, впрочем, не удалось; в комедии стали видеть желание осмеять узаконенный порядок вещей и правительственные формы, тогда как у меня было намерение осмеять только самоуправное отступление некоторых лиц от форменного и узаконенного порядка. Представление "Ревизора" произвело на меня тягостное впечатление. Я был сердит и на зрителей, меня не понявших, и на себя самого, бывшего виной тому, что меня не поняли. Мне хотелось убежать от всего. Душа требовала уединения и обду-манья строжайшего своего дела.

Гоголь - Жуковскому, 10 ярв. 1848 г. Письма, IV, 136.

Не могу, мой добрый и почтенный земляк, никаким образом не могу быть у вас в Москве. Отъезд мой уже решен. Знаю, что вы все приняли бы меня с любовью; мое благодарное сердце чувствует это. Но не хочу и я тоже с своей стороны показаться вам скучным и не разделяющим вашего драгоценного для меня участия. Лучше я с гордостью понесу в душе своей эту просвещенную признательность старой столицы моей родины и сберегу ее, как святыню, в чужой земле. Притом, если бы я даже приехал, я бы не мог быть так полезен вам, как вы думаете. Я бы прочел ее вам дурнр, без малейшего участия к моим лицам, - во-первых, потому, что охладел к ней; во-вторых, потому, что многим недоволен в ней, хотя совершенно не тем, в чем меня обвиняли мои близорукие и неразумные критики. Я дорогою буду сильно обдумывать одну замышляемую мною пиесу. Зимою в Швейцарии буду писать ее, а весною причалю с нею прямо в Москву, и Москва первая будет ее слышать.

Гоголь - М. С. Щепкину, 15 мая 1836 г., из Петербурга. Письма, I, 375.

Я знаю г. автора "Ревизора", - это юная Россия, во всей ее наглости и цинизме. Он под покровительством Жуковского, но ведь это Жуковский не прежний. Посудите, он нынешней зимой по субботам собирал у себя литераторов, и я иногда являлся туда, как в неприятельский стан. Первостепенные там князья Вяземский и Одоевский и г. Гоголь. Всегда бывал там и Пушкин, но этот все придерживается Руси(?).

Ф. Ф. Вчгель - Н. М. Загоскину, 31 мая 1836 г., из Петербурга, Ф. Ф. Вигель. Записки. Изд. "Круга". М. 1925. Т. II, 327.

Было время, что я вас долго и близко знал (о, горе мне!) - и не узнал! С обеих сторон излишнее самолюбие и не дозволяло нам сблизиться. И как, за суровостью ваших взглядов, мог бы я угадать сокровища ваших чувств? До сокровищ ума нетрудно было у вас добраться: несмотря на всю скупость речей ваших, он сам собою высказывался.

Ф. Ф. Вигель - Н. В. Гоголю (по поводу "Выбранных мест из переписки с друзьями", в 1847 г.) Н. В. Сушков. Московский университетский благородный пансион. М. 1858. Стр. 25.

И. И. Лажечников, как многие писатели старой школы, совершенно искренно не понимал восторга от "Ревизора", которого считал просто карикатурой, фарсом, годным для потехи райка, а не художественным творческим произведением. "Высоко уважаю талант автора "Старосветских помещиков" и "Бульбы", - пишет он Белинскому, - но не дам гроша за то, чтобы написать "Ревизора".

А. П. Пыпин. Белинский, его жизнь и переписка. Изд. 2-е. Спб. 1908. Стр. 104.

Накануне отъезда Гоголя за границу, Пушкин, по словам Якима (гоголевского слуги), просидел у него в квартире всю ночь напролет. Он читал начатые им сочинения. Это было последнее их свидание.

Гр. П. Данилевский. Знакомство с Гоголем. Сочинения, изд. 9-е, т, XIII, 121.

Перед отъездом за границу Гоголь сделал распоряжение, чтобы выпустить Якима (своего крепостного слугу) на волю, и написал об этом матери. Но Яким сам не захотел этого.

В. П. Горленко. Миргород и Яновщина. Рус. Арх. 1893, I, 303.

(6 июня 1836 г.) Гоголь двинулся в сообществе своего друга А. С. Данилевского за границу. Сестры Гоголя простились с ним в институте. Оставляя их одних в институте, он всячески заботился, чтобы им было хорошо, чтоб их почаще извещали и пр. На пароход приехал дружески проводить Гоголя кн. Вяземский.

В. И. Шенрок. Материалы, III, 114.

Я помню так, как бы это было вчера, и буду помнить долго вашу доброту, ваш прощальный поцелуй, данный вами мне уже на пароходе, ваши рекомендательные письма, которые приобрели мне благосклонный прием от тех, которым были вручены.

Гоголь - кн. П. А. Вяземскому, 25 июня 1838 г., из Рима. Письма, I, 513.