3

Жизненная полнота и правдивость изображения героев гоголевских комедий достигается еще и тем, что язык их является не чем-то безразличным, обособленным; напротив, он органически вытекает из конкретных характеров. Речевая характеристика у Гоголя не только раскрывает образ мыслей персонажа, служит для сообщения необходимых сведений, но и очень осязаемо воссоздает его психологический склад. Духовное убожество, внутренняя пустота выведенных Гоголем типов нашли свое выражение и во внешней форме их речи - алогизме, перегруженности излишними подробностями, синтаксической бессвязности^*.

^* (См.: главу "Язык и стиль "Ревизора" в книге В. Гофмана "Язык литературы", М., 1934, стр. 328 и сл. )

Гоголь обладал поразительной способностью лепить образ через его словесное выражение. Каждое действующее лицо обладает у него особой речевой тональностью. Достаточно сопоставить речь Хлестакова и городничего. Городничий весь в быту, в сфере служебно-канцелярских представлений, даже самые заветные мечты его не выходят за границы бюрократического мышления и гастрономических вожделений. Речь городничего энергична, отрывиста - он привык раздавать приказания, командовать, распоряжаться. В минуты душевного расстройства и волнения городничий сохраняет эту начальническую, грубую манеру речи. Она особенно груба для "чувствительных ушей" его супруги, видящей образец языкового совершенства в слащаво-приглаженной салонной болтовне. В языковой манере городничего чувствуется вместе с тем человек, вышедший из низов, неглупый от природы и смекалистый.

Городничего всегда можно узнать по его грубовато-самоуверенной интонации, по бытовому просторечию, подчеркивающему его самодовольство, по циничной откровенности власть имущего лица. В кругу семьи, где он особенно откровенен, городничий так и сыплет грубовато-просторечными выражениями. Среди своих он предпочитает говорить впрямую, без всякого притворства, называя вещи своими именами. В ответ на жеманные возгласы Анны Андреевны, восхищающейся Хлестаковым, городничий откровенно подшучивает над ней: "Ну, уж вы - женщины! Все кончено, одного этого слова достаточно! Вам все - финтюрлютки! Вдруг брякнут ни из того, ни из другого словцо. Вас посекут, да и только, а мужа и поминай как звали". Обращаясь к подчиненным и прочим зависимым от него, городничий переходит уже просто к грубому окрику, не стесняется в выражениях. В разговоре с Держимордой он все время употребляет выражения, подобные: "Эк, как каркнула ворона! (Дразнит его.) Был по приказанию! Как из бочки, так рычит". С купцами городничий, разгневанный и торжествующий свою победу, и вовсе уже не сдерживается, показывает себя во всей "натуре", пуская в ход хорошо знакомый ему солдатский лексикон. Начиная свою речь с грозной иронии, он кончает ее грубой бранью: "Что, голубчики, как поживаете? как товар идет ваш? Что, самоварники, аршинники, жаловаться? Архиплуты, протобестии, надувалы мирские! жаловаться? Что? много взяли? вот, думают, так в тюрьму его и засадят!.. Знаете ли вы, семь чертей и одна ведьма вам в зубы, что..." Недаром Анна Андреевна опасается, что в том светском обществе, в которое они мечтают попасть, с его "самым тонким обращением", городничий окажется недостаточно деликатным: "..я, право, боюсь за тебя: ты иногда вымолвишь такое словцо, какого в хорошем обществе никогда не услышишь".

В своем обращении к квартальному, в конце первого действия, городничий особенно явственно обнажает свое подлинное лицо: "...смотри, у меня ухо востро!.. Что ты сделал с купцом Черняевым, а? Он тебе на мундир дал два аршина сукна; а ты стянул всю штуку. Смотри! не но чину берешь! ступай!"

В этих словах, произносимых городничим в состоянии волнения и беспокойства, когда он не считает нужным чиниться и лицемерить, все вещи названы своими именами. Когда городничий в волнении и ему не до того, чтобы в трудном положении соблюдать необходимый официальный ритуал, речь его беспорядочна, путанна. С квартальным он не стесняется в выражениях, да и лицемерить перед ним не приходится - вот тут-то городничий и отпускает свои любимые словечки: "проклятый купчишка", "кумаешься", "ухо востро", "стянул".

Язык городничего изобличает в нем не только человека грубого, необразованного, но еще и властного, хитрого. Когда же он хочет придать себе большую благонамеренность и выказать свою рачительность, тогда он широко пользуется формулами казенной фразеологии, слогом официальных докладов и документов. И, наконец, стремясь подчеркнуть "твердость" в мыслях и усердное выполнение правительственных "предначертаний", городничий повторяет здесь заученные казенные слова и фразы. Более того, говоря о служебном усердии, он начинает перечислять свои деяния не просто, а уже "возвышенным" слогом, завершая речь сентиментальной сентенцией: "Пред добродетелью всё прах и суета". Фальшь этих речей сразу же отмечается репликой Артемия Филипповича: "(в сторону). Эка бездельник как расписывает! Дал же бог такой дар".

Эти заученные, казенные сентенции определяют речь городничего во всех тех случаях, когда он выступает в качестве официального лица, произнося благонамеренно-выспренние речи, призванные замаскировать действительное положение вещей. Подобный канцелярский слог весьма удобен для того, чтобы "отчитаться", показать служебное рвение, а зритель уже прекрасно понимает, что все это пустая фраза, что за всеми этими словами-пустышками, надоевшими штампами нет никакого реального содержания, что все это ложь и пустая "словесность", прикрывающая неблаговидное положение дел.

Языковой контраст речи своих персонажей комически подчеркивается Гоголем на всем протяжении пьесы. Уже при первой встрече с Хлестаковым городничий в своих репликах обнаруживает это комическое "двоязычие", приоткрывающее ту маску лицемерной благонамеренности, которую он усвоил для разговоров в официальных случаях. Вот один из примеров: когда Хлестаков рассказывает о том, что он едет к отцу, ничего не выслуживши в Петербурге, городничий не верит ему и принимает все это за маскировку. В ответной реплике, где есть слова, произносимые "про себя", и слова, обращенные к Хлестакову, городничий говорит совершенно по-разному.

"Городничий (в сторону). Славно завязал узелок! Врет, врет - и нигде не оборвется! А ведь какой невзрачный, низенький, кажется, ногтем бы придавил его. Ну, да постой! ты у меня проговоришься. Я тебя уж заставлю побольше рассказать. (Вслух.) Справедливо изволили заметить. Что можно сделать в глуши? Ведь вот хоть бы здесь: ночь не спишь, стараешься для отечества, не жалеешь ничего, а награда неизвестно еще, когда будет...".

Здесь смешно не только то, что городничий не верит Хлестакову именно тогда, когда тот говорит правду, но и то, что сам городничий разоблачает свою льстивую ложь, помогающую ему скрывать то, что он думает на самом деле. У него "два языка", два лица. Один соответствует реальности, вещи называются в нем своими подлинными именами; другой является своего рода словесной "маской", состоящей из лживых слов, слов, утративших свое предметное значение, слов-"пустышек", взятых из трафаретных фразеологических клише.

Столкновение различных стилевых планов в речи городничего усиливает комический эффект. Но смысл этой речевой "двупланности" не только в комическом эффекте. "Двуязычие" городничего подчеркивает его лицемерие, низкопоклонство перед власть имущими, его беззастенчивый цинизм и наглое самоуправство по отношению ко всем от него зависящим. Вот почему так характерна для него языковая грубость, которая прорывается в заключительном монологе городничего, когда он разгневан собственной ошибкой. В исступленном гневе он не в силах уже выступать с лицемерно-официозным словоговорением, а подчеркивает горькую правду своего положения вульгарной фразеологией.

"Городничий (всердцах). Обручился! Кукиш с маслом - вот тебе обручился! Лезет мне в глаза с обрученьем!.. (В исступлении.) Вот, смотрите, смотрите, весь мир, все христианство, все смотрите, как одурачен городничий! Дурака ему, дурака, старому подлецу! (Грозит самому себе кулаком.) Эх ты, толстоносый! Сосульку, тряпку принял за важного человека!.."

В ином речевом ключе показан смотритель богоугодных заведений Артемий Филиппович Земляника, также принадлежащий к чиновничьему кругу, изъясняющийся языком канцелярий и приказной казуистики.

Угодливая интонация опытного в житейских и служебных казусах Земляники раскрывает самую сущность характера этого подхалима и заядлого ябедника. Артемий Филиппович, подобно городничему, сочетает официально-угодливую, чиновничью фразеологию с циничным бытовым просторечием: "Какое колпаки! Больным велено габерсуп давать, а у меня по всем коридорам несет такая капуста, что береги только нос". Лицемерно-лебезящий тон сочетается в его речи с казенно-верноподданнической фразеологией, с напускным добродушием. В ответ на замечание Хлестакова, что больных там оказалось немного, Артемий Филиппович без запинки врет: "Человек десять осталось, не больше: а прочие все выздоровели. Это уж так устроено, такой порядок. С тех пор, как я принял начальство,- может быть, вам покажется даже невероятным,- все, как мухи, выздоравливают. Больной не успеет войти в лазарет, как уже здоров и не столько медикаментами, сколько честностью и порядком".

В речи Земляники характерны и бюрократические штампы ("принял начальство"), и казенные фразы о "честности и порядке", лицемерие и фальшь которых ясны для зрителя, знающего, какой "порядок" был установлен в больнице и какова "честность" самого смотрителя богоугодных заведений. Характерна и разоблачающая лицемерие Земляники оговорка о том, что больные "все, как мухи, выздоравливают". Эти тонкие нюансы используются для раскрытия характера персонажа, для изобличения его подлинной сущности.

Из общего чиновничьего "хора", пожалуй, выделяется голос судьи Ляпкина-Тяпкина. Аммос Федорович провинциальный вольнодумец, масон, пренебрежительно называемый городничим "волтерианцем". Правда, его "вольнодумство" не идет далее туманных рассуждений о "сотворении мира", но и от этого у городничего "просто волосы дыбом поднимаются". И хотя Аммос Федорович не прочь получать дары в виде охотничьих собак (он страстный охотник), но в языке его сквозят книжные речения, чувствуется воздействие нравственно-религиозной лексики масонов. Когда возникает вопрос о встрече ревизора, судья предлагает: "Вперед пустить голову, духовенство, купечество; вот и в книге "Деяния Иоанна Масона"..." Однако при представлении Хлестакову он сбивается на ту же стереотипную, чиновничью фразеологию, что и остальные чиновники: "Конечно, слабыми моими силами, рвением и усердием начальству... постараюсь заслужить...".

Гоголь неизменно сохраняет, с одной стороны, общую сословную и профессиональную языковую характеристику и в то же время расцвечивает ее индивидуальными чертами, создавая не только "типовой" словесный образ, но и индивидуальный характер, своеобразие речевого рисунка каждого персонажа. Так, для почтмейстера таким индивидуальным оттенком является его любовь к чтению чужих писем, которая сказалась и на своеобразном "обогащении" его словаря языком пошлого офицерского слога, которым он так восхищается: "Жаль, однако ж, что вы не читаете писем,- обращается он к городничему, - есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в самом игривом... очень, очень хорошо: "Жизнь моя, милый друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет..." с большим, большим чувством описал".

Городские сплетники Добчинский и Бобчинский приобретают известное значение и вес в глазах горожан лишь тогда, когда могут сообщить какую-либо новость. Духовное уродство, внутреннюю нищету этих персонажей выражает бедность их речи, косноязычие, само построение фраз, дефектность языка. Целиком погруженные в мелочные дрязги и сплетни, они стремятся как можно полнее использовать ту счастливую возможность, когда, наконец, их с нетерпением слушают.

"Бобчинский. Позвольте, позвольте; я все по порядку. Как только имел я удовольствие выйти от вас после того, как вы изволили смутиться полученным письмом, да-с - так я тогда же забежал... уж, пожалуйста, не перебивайте, Петр Иванович! Я уж все, все, все знаю-с. Так я, вот изволите видеть, забежал к Коробкину. А не заставши Коробкина-то дома, заворотил к Растаковскому, а не заставши Растаковского, зашел вот к Ивану Кузьмичу, чтобы сообщить ему полученную вами новость, да, идучи оттуда, встретился с Петром Ивановичем...

Добчинский (перебивая). Возле будки, где продаются пироги.

Бобчинский. Возле будки, где продаются пироги. Да, встретившись с Петром Ивановичем, и говорю ему: "Слышали ли вы о новости-та, которую получил Антон Антонович из достоверного письма?" А Петр Иванович уж слыхали об этом от ключницы вашей Авдотьи, которая, не знаю, за чем-то была послана к Филиппу Антоновичу Почечуеву".

Бобчинский и Добчинский загромождают свое повествование повторениями, мелкими подробностями, алогизмами, излишними фразами и словами ("изволите видеть" и т. п.), чем достигается наглядность этих персонажей, делается ощутимой их неспособность понять и передать связь явлений, особенно выступают их духовное и умственное убожество.

В речах Хлестакова и Анны Андреевны Гоголь высмеивал и пародировал тот "светский" жаргон, который был характерен для представителей господствующих классов. Такая речь свидетельствовала об их презрительном отношении к национальной культуре, показывала их стремление к созданию "своего" салонного языка, в котором встречается некоторое количество иностранных, французских слов, а также выражений и оборотов речи, отличающихся изысканностью, галантностью.

Анна Андреевна говорит языком провинциальной жеманницы, полагая, что она изъясняется языком "светского общества", еще более утрируя его "изысканность". В "Замечаниях" для актеров Гоголь так ее характеризует: "Провинциальная кокетка, еще не совсем пожилых лет, воспитанная вполовину на романах и альбомах, вполовину на хлопотах в своей кладовой и девичьей". Анна Андреевна под стать "дамам приятным во всех отношениях", выведенным Гоголем в "Мертвых душах". Ее претенциозно-"светский" разговор пересыпан условно-литературными штампами, заимствованными из чувствительных повестей и романов. В мечтах о столичной жизни, вызванных неожиданным сватовством Хлестакова к ее дочери, Анна Андреевна занеслась очень высоко, вот почему она капризно прерывает слишком "низменные" желания мужа: "Я не иначе хочу, чтоб наш дом был первый в столице и чтоб у меня в комнате такое было амбре, чтоб нельзя) было войти, и нужно бы только этак зажмурить глаза". В этом "амбре" - вся Анна Андреевна с ее невежеством и убогой пустотой внутреннего мирка, с ее претензиями на "роскошь" и с тщеславием.

В чиновно-канцелярскую и жеманную, мнимо светскую речь "Ревизора" и "Женитьбы", помогающую автору еще глубже и нагляднее показать ограниченность духовного мира героев этих пьес, включается своего рода свежая струя народного "просторечия" - речь Осипа или Феклы. Несмотря на то, что их речь отличается простотой, большей ясностью выражения мысли, они все же не являются носителями подлинно народного языкового сознания. Их язык в известной мере искажен воздействием мещанского, городского говора. Осип сочетает в своей речи особенности языка деревенского человека с цветистостью мещанского просторечия, воспринятого крепостным от "городской культуры". Его язык по-деревенски образен, но в то же время уснащен городскими, мещанскими оборотами и словечками: "Черт побери, есть так хочется и в животе трескотня такая, как будто бы целый полк затрубил в трубы... Право, на деревне лучше: оно хоть нет публичности, да и заботности меньше; возьмешь себе бабу, да и лежи весь век на полатях да ешь пироги". В крестьянскую фразеологию здесь широко внедряются городские словечки ("публичность"), свидетельствующие о лакейской "образованности" Осипа: "...если пойдет на правду, так житье в Питере лучше всего. Деньги бы только были, а жизнь тонкая и политичная: кеатры, собаки тебе танцуют, и всё, что хочешь. Разговаривает всё на тонкой деликатности, что разве только дворянству уступит..." Тут Осип полностью перешел на "галантерейный" жаргон городского мещанства ("политичная", "кеатры" и т. д.). Да и самая лексика его монолога свидетельствует о том, что он нахватался чужих словечек, зачастую не понимая их смысла. Так путем интонационно-фразеологической характеристики Гоголь вдыхает жизнь в этот типический образ.