4

Иными красками, отличными от беспощадной резкости сатирических красок "Ревизора", рисует Гоголь образ Подколесина. В нем нет ничего резко выраженного, привлекающего внимание. Как раз именно отсутствие какой-либо "страсти", душевная бесцветность и пассивность Подколесина и являются основной чертой его характера. Это, конечно, не давало права на такую трактовку роли, которая, как это было в исполнении П. Гайдебурова, делала Подколесина чуть ли не "положительным" героем, "лучом света на общем безнадежном фоне будничности, пошлости, алчности и тупоумия", как он воспринимался в постановке Передвижного театра в 1916 году^*. Эти "привлекательные качества" образа Подколесина в его трактовке П. Гайдебуровым отмечал в своей рецензии и С. Венгеров; а постановщик спектакля А. Брянцев писал о том, что "в смешных поступках Подколесина таится глубокий трагизм русской души. Недаром один из зрителей наших назвал Подколесина русским Гамлетом"^**. Подобное истолкование образа Подколесина, как выражение трагедии "русской души", ничего общего не имело с гоголевским замыслом. У Гоголя Подколесин не испытывает никакой трагедии: его нерешительность, его страх перед переменой в жизни продиктованы инертностью, привычкой к неизменности и спокойствию своего существования. Подколесин прежде всего боится изменить привычный порядок вещей, поступиться своими эгоистическими интересами, отказаться от привычного комфорта: даже самая мысль о семье в его ленивом и пошлом сознании рисуется как устрашающее нарушение бесцельного и сонного существования. Гоголь отнюдь не отмечает в нем каких-либо умственных запросов, а тем более "страданий". Подколесин столь же пуст и самодовольно эгоистичен, как и остальные герои комедий Гоголя.

^* (См. "Обозрение театров", 1916, 3 августа.)

^** ("Записки Передвижного общедоступного театра", 1919, вып. 24/25.)

При всей своей ограниченности Подколесин твердо уверен в одном: в могуществе чина, в незыблемости существующего порядка. Поэтому он особенно гордится своим чином "надворного советника" и с презрением относится к канцелярской "мелюзге": "Я того мнения, что черный фрак как-то солиднее. Цветные больше идут секретарям, титулярным и прочей мелюзге, молокососно что-то. Те, которые чином повыше, должны больше наблюдать, как говорится, этого... вот позабыл слово. И хорошее слово, да позабыл". Он чрезвычайно обеспокоен тем, как бы не уронить себя, показать значение своего чина. На самые заманчивые предложения свахи он повторяет только одно: "Да ведь я-то потому тебя спрашивал, что я надворный советник, так мне, понимаешь...".

Его заботы о хорошо сшитом фраке, до блеска начищенных сапогах и вообще всей респектабельности внешнего облика свидетельствуют о мелочном честолюбии, о крайне узком круге его жизненных интересов.

Он не способен преодолевать затруднения, безумно боится их, страшится всего, что хоть сколько-нибудь может нарушить его покой, вырвать из привычных ему будней. Это эгоизм, доведенный до высшей степени, до своей противоположности, когда человек сам становится жертвой своей нерешительности и пассивности.

Своеобразное истолкование образа Подколесина дано было Э. Гариным, исполнявшим эту роль в кинофильме "Женитьба", поставленном на Ленинградской кинофабрике в 1935 году. Подколесин изображен здесь болезненно-патологическим, забитым, несчастным человеком, психастеником, чем-то вроде Акакия Акакиевича. По словам рецензента (Б. Эйхенбаума), "это что-то вроде Акакия Акакиевича. Худой, забитый, потерявший всякую волю, живущий в каком-то своем фантастически замкнутом мирке человек, но в то же время это человек, а не простой комический персонаж"^*. Несмотря на всю талантливость и тонкость игры Гарина, самое понимание образа Подколесина мало общего имело с тем, каким он показан у Гоголя. Подобные попытки "очеловечения" отрицательных образов Гоголя подменяют социальную и психологическую их сущность, атрофируют их сатирическую направленность.

^* (Б. Эйхенбаум, "Женитьба" Гоголя в кино.- "Известия ВЦИК", 1935, 12 июня.)

Белинский в своем отзыве о "Женитьбе" дал глубокую характеристику ее основных образов, раскрыл характеры Подколесина и Кочкарева. Он подчеркивает в характере Подколесина не только то, что тот "просто вялый и нерешительный человек с слабой волею, которым может всякий управлять", но и разрыв между словом и делом, отсутствие решимости для претворения своих желаний и намерений на практике: "Пока вопрос идет о намерении, Подколесин решителен до героизма, но чуть коснулось исполнения - он трусит". Это и позволяет Белинскому констатировать, что в "характере Подколесина автор подметил и выразил черту общую, следовательно, идею"^*.

^* (В. Г. Белинский, т. VI, стр. 574.)

Иной, казалось бы, характер у Кочкарева. По словам Белинского, "Кочкарев - добрый и пустой малый, нахал и разбитная голова. Он скоро знакомится, скоро дружится и сейчас на ты. Горе тому, кто удостоится его дружбы!"^*. Однако Кочкарев далеко не просто "добрый и пустой малый". Это образ широкого наполнения, сочетающий черты самонадеянного бахвальства и пустоты поручика Пирогова с злонамеренной "деятельностью" и наглостью. Его кипучая деятельность, по существу, призрачна и эфемерна. Она не имеет цели, она вызвана прежде всего отсутствием какого-либо своего интереса, своего дела у Кочкарева. Тщеславие и напористость Кочкарева - проявление его внутренней пустоты и цинизма. Кочкарев лишь иная разновидность паразитического существования, эгоистической ограниченности. Он поступает более откровенно и цинично, чем остальные, усвоив себе и широко использовав в своих интересах черты окружающего его общества - наглость, бесцеремонность, ложь. Он потому и верховодит в обществе, что прекрасно знает его нравы и неписаные законы.

^* (В. Г. Белинский, т. VI, стр. 574.)

Беспринципность, полная аморальность и цинизм Кочкарева, пожалуй, полнее всего проявляются в его чистосердечном признании в том, что нет ничего зазорного, если даже плюнут ему в глаза: "Да что же за беда? Ведь иным плевали несколько раз, ей-богу! Я знаю тоже одного: прекраснейший собой мужчина, румянец во всю щеку; до тех пор егозил и надоедал своему начальству о прибавке жалованья, что тот наконец не вынес - плюнул в самое лицо, ей-богу! "Вот тебе", говорит, "твоя прибавка, отвяжись, сатана!" А жалованья, однако же, все-таки прибавил. Так что ж из того, что плюнет? Если бы, другое дело, был далеко платок, а то ведь он тут же в кармане - взял да и вытер".

Галерея женихов своей пустотой, душевным ничтожеством во многом напоминает чиновничий мирок в "Ревизоре". Но показаны они не в своих служебных отношениях, а в частной, домашней жизни. И здесь они проявляют тоже ничтожество своей натуры, эгоизм и жадность. "Положительный" Иван Павлович Яичница, ближайший предшественник Собакевича, при всей своей грубости и тупоголовости весьма практичен и предусмотрителен в деловых отношениях. для него столь же ответственное, чисто практическое, материальное дело. Поэтому он по-деловому и подходит к ней. Он и реестрик приданого проверит, и убедится самолично, действительно ли дом, отдаваемый за невестой, на каменном фундаменте, и столовое серебро перечтет. Даже физическая солидность невесты, ее полнотелая пышность принимается им в расчет. На требование Анучкина, чтобы невеста знала французский язык, Яичница отвечает: "Ну, об этом заботься кто другой. А я пойду да обсмотрю со двора дом и флигеля: если только все, как следует, так сего же вечера добьюсь дела".

Если для делового Яичницы невеста лишь неизбежное приложение к приданому и ему безразлично, какова она, то для отставного пехотного офицера Анучкина особенно существенно, говорит ли она по-французски, отнюдь не потому, что сам Анучкин знаток французского языка: "Вы думаете,- отвечает он Жевакину,- я говорю по-французски? Нет, я не имел счастия воспользоваться таким воспитанием. Мой отец был мерзавец, скотина. Он и не думал меня выучить французскому языку...".

Зачем же тогда захудалому отставному офицеру нужно, чтобы его невеста говорила по-французски: по его словам, без этого "всё уж будет не то". Здесь сказалось мелкое тщеславие, стремление чувствовать себя в том высшем кругу, в котором все достоинства человека измеряются тем, насколько бойко он болтает по-французски. Для предприимчивого Яичницы главное - капитал, для тщеславного Анучкина - знание невестой французского языка. "Анучкин,- по словам Белинского,- человек, живущий и бредящий одним - высшим обществом, которого он никогда и во сне не видывал и с которым у него нет ничего общего"^*. В лице Анучкина Гоголь осмеял тех тупых и пошлых представителей офицерской среды, которых он с таким ядовитым сарказмом изобразил в поручике Пирогове. Типичность анучкиных подтвердил в своем отзыве Белинский: "Барышни, французский язык и обхождение высшего общества - в этом для него и смысл жизни, и кроме этого для него ничего не существует. Много попадается Анучкиных на белом свете: они-то громче всех хлопают актерам и вызывают их; они-то восхищаются всяким плоским и грубым двусмыслием в водевиле и осуждают пьесы за неприличный тон; они-то не любят ни на сцене, ни в книгах людей низкого звания и грубых выражений"^**.

^* (В. Г. Белинский, т. VI, стр. 574-575.)

^** (Там же, стр. 575.)

Не менее типичен и отставной моряк Жевакин. "Жевакин - не кривляка, не шут,- сказал о нем Белинский,- это старый селадон, а потому щеголь, несмотря на свой старинный мундир. Куда бы ни занесла его судьба, хоть в Китай, не только в Сицилию,--он везде заметит одно только: "розанчики этакие"^*. Пожалуй, один лишь Жевакин помимо возможности выгодной женитьбы интересуется самой невестой, но и его интерес относится лишь к наружности. Для него милы равно все женщины-"лакомый кусочек", "розанчики".

^* (В. Г. Белинский, т. VI, стр. 574-575.)

Следует отметить и великолепный по яркости жизненных красок образ свахи Феклы Ивановны, послуживший прототипом для многих образов комедий А. Н. Островского. Этот образ высоко оценил Белинский. "Лицо свахи в "Женитьбе",- писал он,- есть одно из самых живых и типических созданий Гоголя... Это баба, наметавшаяся в своем ремесле; ее не расстроит никакое обстоятельство, не смутит никакое возражение; у нее готов ответ на всякий вопрос"^*.. Сваха не только не лезет в карман за словом, но и прекрасно разбирается в нравах того общества, в котором вершит свои дела, знает истинную цену и промотавшимся дворянским женихам, и чиновнику, и купцу. Негодуя на вмешательство Кочкарева, она без стеснения характеризует свою профессию: "У людей только чтобы хлеб отымать, безбожник такой! В такую дрянь вмешался".

^* ( В. Г. Белииский, т. VI, стр. 576.)

Таким образом, мы видим, что особенность персонажей Гоголя состоит в том, что они наделены точными социальными признаками, характеры их психологически оправданы и в то же время сатирически заострены. Именно поэтому ставить комедии Гоголя в чисто бытовом, натуралистическом плане (что было свойственно спектаклям большинства театров в прошлом), так же как решать их внешне, по-сути формально (как получилось у Мейерхольда в постановке "Ревизора", когда при внешне сатирической форме пропадало психологическое обоснование характеров),- нельзя, так как в обоих этих случаях одинаково обедняется внутреннее содержание творений Гоголя.

Чем выше и прекраснее был для Гоголя идеал человека, тем требовательнее и беспощаднее он относился ко всему тому безобразному и уродливому, что унижало и искажало личность человека. Во имя этого нравственного идеала изобличал он "скопище уродов", с необычайной зоркостью и гневным презрением показал "пошлость пошлого человека", что, по признанию самого писателя, считал в его творчестве самым главным Пушкин. Гоголь показывал эту "пошлость", эту утрату человеческого в человеке крупным планом, словно сдирая грубую кору, наросшую на людях. Его персонажи при всей психологической и бытовой точности и проникновенности их изображения всегда кажутся гиперболически подчеркнутыми, типически обобщенными.

Он не разменивается на бытовизм и при всей, казалось бы, скрупулезной рисовке быта делает этот быт, эти "мелочи" почти фантасмагорическими в своей сатирической подчеркнутости и беспощадности обличения.

Незначительные подробности, бытовые сцены, бессодержательные реплики персонажей - все вместе сливаются в необычайно конкретный и в то же время типический образ. Герои Гоголя зрительно представимы, почти осязаемы в своей "вещности", в своей сверхпошлости поступков, слов, жестов, наружности. Городничий, Хлестаков, Подколесин, Кочкарев, Агафья Тихоновна и другие герои его пьес наделены совершенно точной социальной, сословной, профессиональной характеристикой, включены в исторически определенную эпоху, в конкретную социальную и бытовую среду, показанную с величайшей тщательностью. И в то же время это образы общечеловеческие, обладающие широчайшим содержанием, почти символической многозначностью, сохранившие свое непреходящее значение. В этом "секрет" мастерства Гоголя, гениальная сила его творчества, которое не может поэтому рассматриваться лишь применительно к его времени.