7

В "Мертвых душах" Гоголь выступил как художник-новатор, создав произведение глубоко национальное и вместе с тем совершенно своеобразное по своей художественной форме. Продолжая реалистические традиции русской литературы, Гоголь осуществил новые формы социального романа, ставившего важнейшие проблемы современности. Белинский неоднократно подчеркивал национальный характер поэмы Гоголя, ярко выраженную ее самобытность и народность. В "Мертвых душах" - писал критик, - Гоголь "стал русским национальным поэтом во всем пространстве этого слова. При каждом слове его поэмы читатель может говорить:

 Здесь русский дух, здесь Русью пахнет!

Этот русский дух ощущается и в юморе, и в иронии, и в выражении автора, и в размашистой силе чувств, и в лиризме отступлений, и в пафосе всей поэмы..."^*

^* (В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. VII, стр. 254.)

Глубоким национальным своеобразием отличается и самая форма произведений Гоголя, в первую очередь его поэмы "Мертвые души", его художественный метод. Гоголь создавал свои произведения, широко пользуясь художественными приемами народного творчества, в то же время продолжая и расширяя традиции русской литературы. Английские писатели во главе с Джоном Гол- суорси в своем обращении в столетие со дня рождения писателя отметили эти новаторские, глубоко национальные черты его творчества, видя их "в бесстрашии выбора и обработки сюжета, в презрении к правилам износившейся традиции и к узким вкусам самодовольного общества, для которого всякое нарушение его покоя ненавистно"^*. Художественное своеобразие "Мертвых душ" высоко оценил Лев Толстой. "Я думаю, - говорил он, - что каждый большой художник должен создавать и свои формы. Если содержание художественных произведений может быть бесконечно разнообразно, то также и их форма. Как-то мы с Тургеневым... припоминали все лучшее в русской литературе, и оказалось, что в этих произведениях форма совершенно оригинальная. Не говоря уже о Пушкине, возьмем "Мертвые души" Гоголя. Что это? Ни роман, ни повесть. Нечто совершенно оригинальное"^**.

^* (Гоголевские дни в Москве, М. 1910, стр. 251. )

^** (А. Гольденвейзер, Вблизи Толстого, т. I, М. 1922, стр. 93.)

Так Гоголь еще в самом начале работы над "Мертвыми душами" указывал на необычайно широкое, эпическое значение своего произведения, на социальный характер его замысла, не вмещающегося в традиционные рамки повести или романа. В письме к М. П. Погодину от 28 ноября 1836 года Гоголь говорил: "Вещь, над которой сижу и тружусь теперь, и которую долго обдумывал, и которую долго еще буду обдумывать, не похожа ни на повесть, ни на роман, длинная, длинная, в несколько томов, название ей "Мертвые души"..." Гоголь не пошел путем романистов, сосредоточивающих свое внимание на судьбах отдельного человека, на конфликте индивидуума и общества, на раскрытии частной, семейной жизни героя, его личной судьбы. Для Гоголя важна не судьба "частного", отдельного человека, а судьбы социальных слоев и групп, прежде всего судьба всего народа. Поэтому ему и оказались тесны традиционные рамки как авантюрного, так и семейно-бытового романа, сложившегося в западноевропейской литературе в начале XIX века. Этот новаторский характер "Мертвых душ", их широкую эпическую форму и огромную роль для последующего развития русского романа отметил М. Е. Салтыков-Щедрин. Указывая на ограниченность возможностей традиционного "семейного романа" для изображения общественной жизни, Щедрин писал: "Мне кажется, что роман утратил свою прежнюю почву с тех пор, как семейственность и все, что принадлежит к ней, начинает изменять свой характер... Борьба за неудовлетворенное самолюбие, борьба за оскорбленное и униженное человечество, наконец, борьба за существование - все это такие мотивы, которые имеют полное право на разрешение... арена, на которой происходит борьба... существует, и... очень настоятельно стучится в двери литературы. В этом случае я могу сослаться на величайшего из русских художников, Гоголя, который давно провидел, что роману предстоит выйти из рамок семейственности"^*.

^* (Н. Щедрин (М. Е. Салтыков), Полн. собр. соч., т. X, Гослитиздат, М. 1935, стр. 55-56.)

Далеко не случайно назвал Гоголь "Мертвые души" не романом, а поэмой. Этим он определил эпический характер своего произведения, противопоставляя его в известной мере современному роману. Современный роман в представлении Гоголя берет более узкий круг явлений, чем эпопея, которую Гоголь считал "полнейшим" и "многостороннейшим" "из всех созданий драматико-повествовательных". Роман же, по его словам, "скорей можно назвать драмой", так как он "не берет всю жизнь, но замечательное происшествие в жизни". Кроме того, роман - "сочинение слишком условленное", основанное на занимательности сюжета, на искусных, но условных, нарушающих жизненную правду ситуациях: "Он заключает в себе строго и умно обдуманную завязку. Все лица, долженствующие действовать... должны быть взяты заранее автором; судьбою всякого из них озабочен автор и не может их пронести и передвигать быстро", тогда как в своей поэме Гоголь поставил грандиозную задачу - "показать всю Русь". Эта задача требовала и новой художественной формы.

В своей "Учебной книге словесности для русского юношества", говоря о "меньших родах эпопеи", Гоголь определял их "как бы средину между романом и эпопеей", героем которой бывает "частное и невидное лицо". Это понимание эпопеи лучше всего определяет и жанровый характер "Мертвых душ". "Автор ведет его жизнь (то есть героя эпопеи. - Н. С.) сквозь цепь приключений и перемен, - писал Гоголь, - дабы представить с тем вместе вживе верную картину всего значительного, в чертах и нравах взятого им времени, ту земную, почти статистически схваченную картину недостатков, злоупотреблений, пороков и всего, что заметил он во взятой эпохе и времени..." Пример такой эпопеи, "замечательной частными явлениями", он видел - в "Дон Кихоте" Сервантеса. Для Гоголя "поэма" и являлась таким эпическим жанром, в котором главное место занимает не "герой", а "верная картина" времени.

В своем анализе "Мертвых душ" Белинский, отмечая художественное новаторство Гоголя, писал: "Мертвые души" не соответствуют понятию толпы о романе, как о сказке, где действующие лица полюбили, разлучились, а потом женились, и стали богаты и счастливы. Поэмою Гоголя могут вполне насладиться только те, кому доступны мысль и художественное выполнение создания, кому важно содержание, а не сюжет; для восхищения всех прочих остаются только места и частности... мы скажем только, что не в шутку назвал Гоголь свой роман "поэмою" и что не комическую поэму разумеет он под нею. Это нам сказал не автор, а его книга. Мы не видим в ней ничего шуточного и смешного... все серьезно, спокойно, истинно и глубоко"^*. Гоголь в "Мертвых душах" осуществлял новый тип социального романа, в котором он стремился показать судьбы своей страны, коренные противоречия социальной жизни.

^* (В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. VII, стр. 256.)

Своеобразие сюжета "Мертвых душ" особенно остро подчеркивает типичность тех отношений, которые установились в условиях крепостнического строя, когда продажа "душ" крепостных крестьян являлась совершенно законной и не вызывавшей даже морального осуждения. Для этого, казалось бы, маловероятного сюжета крепостническая действительность давала реальное основание. Ряд мемуаристов указывает на случаи спекуляции "мертвыми душами". Так, например, П. И. Бартенев сообщает о случае, рассказанном Пушкину: "В Москве Пушкин был с одним приятелем на бегу. Там был также некто П. (старинный франт). Указывая на него Пушкину, приятель рассказал про него, как он скупил себе мертвых душ, заложил их и получил большой барыш. Пушкину это очень понравилось. "Из этого можно было бы сделать роман, - сказал он между прочим"^*. Об аналогичных случаях свидетельствует и ряд современников, в частности дальняя родственница Гоголя М. Анисимо-Яновская, по словам которой мысль о "Мертвых душах" подал писателю его дядя К. П. Пивинский, скупавший "мертвые души" с тем, чтобы приобрести ценз на винокурение. По словам Анисимо-Яновской, Гоголь бывал в имении Пивинского, "да, кроме того, и вся Миргородчина знала про мертвые души Пивинского"^**. Подобный эпизод встречается и в повести В. Даля "Вакх Сидоров Чайкин", напечатанной годом позже "Мертвых душ".

^* ("Русский архив", 1865, стр. 745.)

^** (В. Гиляровский, На родине Гоголя, М. 1902, стр. 47-49.)

Сосредоточивая действие поэмы вокруг покупки "мертвых душ" умерших крестьян, не вычеркнутых еще из "ревизских списков", по которым помещик вносил налоги, сюжет поэмы тем самым заострял внимание на главном вопросе тогдашней жизни - крепостном праве, на взаимоотношениях помещиков и крестьян. Самая возможность продажи крестьян, как любого другого товара, все безобразие и аморальность этого явления особенно резко подчеркнуты продажей "мертвых душ". Название и сюжет поэмы раскрывают ее идейный замысел - намерение автора показать, что подлинно "мертвыми душами" были сами владельцы их, помещики-крепостники. Иносказательный смысл заглавия поэмы и ее сюжета расширял и углублял ее идейное и социальное содержание, превращал сюжет о продаже "душ" умерших крестьян в глубокое философское обобщение эпохи "омертвения" дворянско- крепостнического общества^*.

^* (Существенно отметить, что по цензурным причинам заглавие "Мертвые души", звучавшее слишком одиозно для реакционных кругов, было изменено на более приглушенное: "Похождения Чичикова, или Мертвые души".)

Эта глубокая содержательность основного конфликта поэмы давала возможность наиболее простого сюжетного и композиционного ее построения. Такая эпическая простота сюжетной схемы - поездка Чичикова по окрестным помещикам - позволила сосредоточить внимание читателей не на занимательности самих событий, а на типичности изображения социальной среды.

Сюжет "Мертвых душ", основанный на разъездах Чичикова по России с целью покупки "мертвых душ" крепостных крестьян, давал Гоголю большую свободу для включения в поэму самых разнообразных эпизодов и персонажей. "Пушкин находил, - указывал впоследствии сам писатель, - что сюжет "Мертвых душ" хорош для меня тем, что дает полную .свободу изъездить вместе с героем всю Россию и вывести множество самых разнообразных характеров". В своих поездках Чичиков встречается с различными представителями помещичьего и чиновничьего общества, а его покупки служат поводом для самых разнообразных ситуаций.

Чичиков один движется среди неподвижности прочих героев - Манилова, Коробочки, Собакевича. Но его движение ложно по самому существу своему, оно лишь разоблачает его душевную пустоту, эгоизм, хищничество и "пошлость", так же как статичность окружающих его персонажей передает духовную косность и мертвую неподвижность всей социальной среды. Покупка "мертвых душ" служит своего рода символом крепостнической России, идейным "фокусом" поэмы, в котором с особенной остротой и наглядностью выражена сущность общественных отношений в крепостническом обществе. Именно поэтому подобный "анекдот" и стал сюжетным центром, к которому стягиваются все нити произведения. Со всем идейным содержанием тесно связано и композиционное построение поэмы Гоголя: в эпизодах продажи "мертвых душ" с наибольшей полнотой раскрываются характеры "героев". Самый момент покупки "мертвых душ" Чичиковым становится кульминационным в каждом эпизоде. Так Манилов, услыхав просьбу Чичикова о продаже ему "мертвых душ", "сконфузился и смешался", решив, что Чичиков "изволил выразиться так для красоты слога". Его недоумение разрешается туманной, но высокопарной фразой Чичикова о "законе".

В сцене с Коробочкой разговор о "мертвых душах" с особенной наглядностью раскрывает тупость старухи, ее жадность и расчетливость. Коробочка представляет это дело весьма конкретно: "Да как же я, право, в толк-то не возьму? Нешто хочешь ты их откапывать из земли?" Узнав в чем дело, Коробочка больше всего беспокоится о том, что она "мертвых никогда не продавала", и боится продешевить в цене непривычный для нее товар. Ноздрев предлагает разыграть "мертвых" в карты, в "банчишку" или хотя бы в шашки. Его не смущает ни необычность сделки, ни неожиданность предложения. Жуликоватая азартная натура Ноздрева, его "нюх" на всяческие малозаконные делишки почуял возможность еще одной спекуляции, на которые так падок Ноздрев. Чичикову именно от Ноздрева привелось услышать весьма неприятные замечания: "Ведь ты большой мошенник, позволь мне это сказать тебе по дружбе! Если бы я был твоим начальником, я бы тебя повесил на первом дереве". Здесь коса нашла на камень - мошенник встретился с другим мошенником. Для Ноздрева продажа "мертвых душ" - очередной повод к мене или игре, составляющих "поэзию" его жизни. Иное дело у Собакевича: продажа "мертвых душ" для него естественное коммерческое дело, в котором он стремится получить набольшую выгоду. Торг между Собакевичем и Чичиковым, взаимная недоверчивость и упорство с особенной наглядностью обнаруживают в них кулаческое начало. Умершие крепостные выступают в качестве "товара". "Вы давайте настоящую дену!" - настаивает Собакевич, а Чичиков, проклиная его в душе, думает: "По полтине ему прибавлю, собаке, на орехи". "Извольте, по полтине прибавлю". - "Ну, извольте, и я вам скажу тоже мое последнее слово; пятьдесят рублей! право, убыток себе, дешевле нигде не купите такого хорошего народа!" Этот бесстыдный торг "душами" умерших крестьян как бы символизирует весь тот "порядок" вещей, когда люди становятся "товаром", средством наживы для алчных приобретателей.

Гоголь ставил задачей провести своего героя через разнообразные социальные сферы с тем, чтобы в конечном итоге показать "всю Русь". Если в первом томе поэмы похождения Чичикова ограничены кругом провинциальных помещиков и чиновников, то по сохранившимся главам и отрывкам второго тома можно судить, что Чичиков все более расширяет сферу своих знакомств, попадая в более высокие общественные круги - к генералу Бетрищеву, к откупщику Муразову и т. д. Такое построение сюжета позволило создать галерею ярких типических образов.

"Мертвые души" самому писателю рисовались не только как произведение сатирическое, разоблачающее крепостнический уклад, мертвенную косность помещичьей России, но и как произведение, обращенное в будущее, намечающее путь возрождения. Им было задумано произведение, рисующее судьбы России, произведение широкого социального охвата. Первую часть поэмы сам писатель рассматривал лишь как "крыльцо" к будущему зданию. "Она, в отношении к ним (то есть к последующим частям. - Я. С.), - писал Гоголь Жуковскому 26 июня 1842 года, - все мне кажется похожею на приделанное губернским архитектором крыльцо к дворцу, который задуман строиться в колоссальных размерах..." Вполне возможно, что Гоголь представлял себе замысел поэмы в трех частях по образцу "Божественной комедии" Данте.

"Божественная комедия" Данте была одним из наибот лее высоко ценимых Гоголем произведений. По свидетельству П. В. Анненкова, в 1841 году Гоголь во время пребывания в Риме "перечитывал любимые места из Данте, "Илиады" Гнедича..."^* Следует напомнить, что в зтб время подъема освободительной борьбы в Италии, деятельности итальянских "карбонариев" поэма Данте, проникнутая мечтой о возрождении родины, исполненная патриотического пафоса, приобрела особенно большое значение. В своей поэме Данте стремился показать, как через множество испытаний люди придут к светлой и счастливой жизни. Эта цель, хотя и в совершенно иных конкретно-исторических формах, ставилась и Гоголем, когда он намечал дальнейшие перспективы своей поэмы^**.

^* (П. В. Анненков, Литературные воспоминания, Л. 1928, стр. 84.)

^** (Указание на близость замысла "Мертвых душ" к "Божественной комедии" впервые было сделано ГТ. Вяземским. В дальнейшем об этом писал Алексей Веселовский (см. "Этюды и характеристики", 4-е изд., 1914) и С. Шамбинаго (см. "Трилогия романтизма", М. 1911, стр. 152-153). )

Писатель стремился к созданию такого монументального произведения, которое не только должно было дать широкую картину современной действительности, но и наметить пути преодоления застоя и косности крепостнических порядков. Трудно, конечно, сказать, как бы разрешилась эта задача, в конечном итоге так и не решенная Гоголем, пришедшим во втором томе к утверждению реакционно-патриархальных идеалов, с которыми он вел такую беспощадную войну на протяжении первого тома поэмы.

Поэма Гоголя - грандиозная социальная эпопея, произведение глубоко оригинальное и новаторское. В известной мере "Мертвые души" перекликаются с романом "Евгений Онегин", который Белинский называл "энциклопедией русской жизни". Для обоих этих произведений характерна широта социального замысла, сюжетная свобода повествования, не стесненная условной интригой, и, наконец, то своеобразное сочетание эпического повествования и авторского лиризма, голоса самого автора, которое наложило глубокий отпечаток на все призведение.

"Смысл, содержание и форма "Мертвых душ", - писал Белинский, - есть "созерцание данной сферы жизни сквозь видный миру смех и незримые, неведомые ему слезы". В этом и заключается трагическое значение комического произведения Гоголя, это и выводит его из ряда обыкновенных сатирических сочинений..."^* В поэме Гоголя поэтому так остро сталкиваются и сочетаются в неразрывном единстве два стилевых плана: сатирический, обличительно-бытовой и патетико-лирический, в котором страстно и гневно звучит голос самого автора. Этим определяется и своеобразие композиции всей "поэмы" Гоголя, в которой выдающаяся идейно-смысловая роль принадлежит авторским "отступлениям". Гоголь через всю поэму проносит идею родины и народа, высокий идеал человека-гражданина, не изувеченного и не приниженного мерзостью крепостнического строя. Именно поэтому горек "смех" писателя, сквозь который так остро чувствуются "неведомые" миру слезы, слезы горечи и сожаления о попранном достоинстве человека. Патетическое начало "Мертвых душ" выражает страстное патриотическое чувство, веру писателя в свой народ, в человека, тогда как сатира и ирония разоблачают духовное уродство и зоологический эгоизм собакевичей и чичиковых.

^* (В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. VII, стр. 434.)

"...Истинная критика должна раскрыть, - по словам Белинского, - пафос поэмы, который состоит в противоречии общественных форм русской жизни с ее глубоким субстанциальным началом..."^* Это глубокое определение, данное Белинским, и должно быть положено в основу понимания как идейного смысла, так и художественного своеобразия "Мертвых душ". Все усиливающееся и обостряющееся противоречие между омертвевшими формами общественной жизни, сковывавшими развитие русской нации, и ее живыми творческими силами создавали основное противоречие "общественных форм" с "субстанциальным", то есть заложенным в народе, в национальном характере, началом, пользуясь терминологией Белинского. Наличие положительного идеала и делало сатиру Гоголя социально целеустремленной, придавало ей жизнеутверждающую силу.

^* (Там же, стр. 444.)

Повествовательная структура поэмы отличается многообразием приемов и стилей авторской речи: автор выступает здесь то как всеведущий эпический рассказчик, то как суровый обвинитель, то как лирик. Лирические отступления Гоголя чаще всего имеют автобиографический характер, раскрывая тему родины, народа, проясняя высокий гражданский идеал писателя. "Я думал, - писал Гоголь в "Авторской исповеди", - что лирическая сила, которой у меня был запас, поможет мне изобразить так эти достоинства, что к ним возгорится любовью русский человек, а сила смеха, которого у меня также был запас, поможет мне так ярко изобразить недостатки, что их возненавидит читатель, если бы даже нашел их в себе самом". "Лирическая сила", дополняя воздействие сатиры, придает поэме Гоголя внутреннюю глубину. Писатель с горечью говорил о том, что современной критикой этот авторский замысел не был понят: "Я предчувствовал, что все лирические отступления в поэме будут приняты в превратном смысле. Они так неясны, так мало вяжутся с предметами, проходящими перед глазами читателя, так невпопад складу, и замашке всего сочинения, что ввели в равное заблуждение как противников, так и заступников".

В письме С. Т. Аксакову от 18 августа 1842 года по поводу лирических отступлений поэмы Гоголь предупреждает: "Не пугайтесь даже вашего первого впечатления, что восторженность во многих местах казалась вам доходившей до смешного излишества. Это правда, потому что полное значение лирических намеков может изъясниться только тогда, когда выйдет последняя часть". Мы видим, какое большое значение придавал сам писатель "лирическим намекам" в своей поэме, смысл и значение которых он полагал в том, что в них выступало положительное, утверждающее начало.

Это значение в "Мертвых душах" непосредственного выражения авторского начала, "субъективной" авторской оценки в отношении к своим героям и явлениям действительности отмечено было Белинским как "новый шаг" Гоголя: "Величайшим успехом и шагом вперед считаем мы со стороны автора то, что в "Мертвых душах" везде ощущаемо и, так сказать, осязаемо проступает его субъективность. Здесь мы разумеем не ту субъективность, которая, по своей ограниченности или односторонности, искажает объективную действительность изображаемых поэтом предметов; но ту глубокую, всеобъемлющую и гуманную субъективность, которая в художнике обнаруживает человека с горячим сердцем, симпатичною душою и духовно-личною самостию, - ту субъективность, которая не допускает его с апатическим равнодушием быть чуждым миру, им рисуемому, но заставляет его проводить через свою душу живу явления внешнего мира, а через то и в них вдыхать душу живу... Это преобладание субъективности, проникая и одушевляя собою всю поэму Гоголя, доходит до высокого лирического пафоса и освежи-тельными волнами охватывает душу читателя..."^* Белинский здесь глубоко и верно определил то новое, чем отличалась позиция автора в "Мертвых душах". Он говорит о гуманизме Гоголя, "человека с горячим сердцем", протестующего против чуждого ему мира собствен-нического хищничества и крепостнического угнетения, о глубокой, всеобъемлющей и гуманной "субъективности" его поэмы, как о важнейшем ее художественно-идейном качестве.

^* (В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. VII, стр. 253-254.)

В лирических отступлениях автора, то гневно-негодующих, то проникнутых чувством безграничного восторга и восхищения простором и величием родины, верой в ее будущее, в творческие силы народа, сказывается основная утверждающая, патриотическая идея гоголевской эпопеи. Духовной опустошенности "мертвых душ" поместной России Гоголь в своих лирических высказываниях противопоставляет другую Россию - народную. Лирическая тема безгранично протянувшейся в даль дороги, символически-обобщенный образ лихо мчащейся тройки, описание сада Плюшкина - все это передает неизменно прекрасный образ родины и народа, благородный патриотический идеал самого автора. Картины окружающей пошлости и духовного распада, рисуемые Гоголем, тем острее и ярче, чем глубже это лирическое чувство, эта лирическая интонация, с которой Гоголь говорит о своем подлинном отношении к миру.

В "Мертвых душах" в отличие от повестей "Миргорода" или "Вечеров", в которых автор как бы передоверял свое повествование рассказчику, авторский голос, авторское отношение даны непосредственно, открыто. Это и создает резкий контраст двух планов повествования, двух стилистических тенденций - сатирического, объективно эпического описания мира "мертвых душ", и взволнованного, субъективно-эмоционального выражения своего отношения к этому миру, данному в авторских отступлениях, в лирических описаниях и пейзажах.

Существенно отметить, что в более ранней редакции текста "Мертвых душ" авторские отступления имели в ряде случаев еще более личный характер, были еще резче подчеркнуты. Так в начале восьмой главы Гоголь не описывал туалета Чичикова перед балом, как это сделано в окончательном тексте, а включал резкий полемический обличительный монолог, непосредственно выражавший отрицательное отношение самого писателя к угодливой гибкости всевозможных чичиковых: "Много поэтов, широких кистью, глубоких и великих, занимались описаниями убранства и костюма своих героев. В старину Гомер, позже Сервантес, Вальтер Скотт и Пушкин любили живописать туалеты. Очень знаю, что читателю хотелось бы страшно видеть, как Чичиков надевает фрак брусничного цвета с искрой и станет умываться. Но просто не хочу говорить об этом. Я теперь решительно без всяких чинов и церемоний. Было время, когда и я старался угадывать желания тех, с которыми мы привыкли быть до приторности учтивыми. А теперь, как унесло меня море из нашей просторной империи, все благоговение, которое питалось в душе к разным правителям канцелярий и многим другим достойным лицам (первоначальный вариант: "правителям канцелярий и министрам". - Н. С.), испарилось совершенно. Теперь и кланяться не умею. Нет той гибкости в костях, которую сохраняют в своем хребте до глубокой старости многие дельные и деловые люди. Я упрям, не хочу видеть тех физиогномий, которые мне не нравятся". Характерно, что первоначально эта фраза читалась: "физиогномий, на которые нужно плевать, несмотря на все их декорации, как бы они ловко ни шаркали ногою". Эти слова во многом перекликаются с раздраженными словами Гоголя о "людях, рожденных для оплеухи, для сводничества... и перед этими людьми... мимо, мимо их..." в письме к М. П. Погодину. Вместе с тем упоминание о "ловко шаркающих ногою" относится непосредственно к Чичикову, вернее к тем чичиковским "физиогномиям", которые столь ненавистны автору. Это авторское отношение к происходящему сказалось в "Мертвых душах" не только в непосредственном "вмешательстве" автора, в его лирических или публицистических "отступлениях"-монологах, но и в том ироническом тоне, в том насмешливом "подтексте", который снимает ореол благополучия и порядочности со всех явлений дворянско-бюрократического общества, обнажает фальшь и лицемерие его представлений, его фразеологии.

Ирония - острейшее оружие Гоголя в деле разоблачения фальши и лицемерия окружающей действительности. Ею пронизано все повествование. Она помогает срывать маски добропорядочности и пристойности с дворянского общества. Особенно охотно пользуется Гоголь приемом гиперболического сравнения, которое приобретает у него резко сатирический характер. Такие иронические сравнения разрастаются в типическую картину, новым светом озаряя все содержание. Напомним место, когда Чичиков, уже прослывший "миллионщиком", появляется на балу у губернатора. Гоголь одним лишь сравнением раскрывает лицемерие и "беспристрастную, чистую подлость" представителей избранного общества, старающихся понравиться "миллионщику": "Не было лица, на котором бы не выразилось удовольствие или по крайней мере отражение всеобщего удовольствия. Так бывает на лицах чиновников во время осмотра приехавшим начальником вверенных управлению их мест: после того как уже первый страх прошел, они увидели, что многое ему нравится, и он сам изволил, наконец, пошутить, то есть произнести с приятною усмешкой несколько слов. Смеются вдвое в ответ на это обступившие его приближенные чиновники; смеются от души те, которые от него подалее и которые, впрочем, несколько плохо услышали произнесенные им слова, и, наконец, стоящий далеко у дверей, у самого выхода, какой-нибудь полицейский, отроду не смеявшийся во всю жизнь свою и только что показавший перед тем народу кулак, и тот, по неизменным законам отражения, выражает на лице своем какую-то улыбку, хотя эта улыбка более похожа на то, как бы кто-нибудь собирался чихнуть после крепкого табаку".

Гипербола придает особенную наглядность, изобразительную силу тем явлениям, которые писатель хочет выставить на осмеяние перед "всенародные очи". Так, рассказывая о казенно-бюрократической атмосфере в канцелярии гражданской палаты, Гоголь подчеркивает видимость занятости, передает бесконечную канцелярскую волокиту и крючкотворство иронической гиперболой: "Шум от перьев был большой и походил на то, как будто несколько телег с хворостом проезжали лес, заваленный на четверть аршина иссохшими листьями". Все описание "присутствия" в палате сделано так, что за каждым словом чувствуется авторская ирония, до конца развенчивающая общепризнанные представления о значительности и незыблемости бюрократического "порядка". Говоря о приходе Чичикова с Маниловым в "присутственные места", автор едко замечает: "большой трехэтажный каменный дом, весь белый, как мел, вероятно, для изображения чистоты душ помещавшихся в нем должностей".

Эпически-торжественный стиль описаний, предполагающий значительность тех явлений, о которых говорится, еще сильнее обнажает их безобразие, бессодержательность и пустоту. Гоголь сатирически раскрывает несоответствие между внешней, фальшивой видимостью крепостнического общества и его подлинной убогой и уродливой сущностью.