6

В своей поэме писатель показал во всей их неприглядности "мертвые души" николаевской монархии, всех этих собакевичей, ноздревых, Плюшкиных, имена которых давно стали в русской литературе символами чудовищной жадности, тупости, наглости, отвратительного тунеядства. Но за этим страшным миром помещичьей России Гоголь почувствовал биение здорового народного пульса, разглядел живую душу России - ее народ. Герцен справедливо увидел в "Мертвых душах" Гоголя не только "историю болезни", не только "крик ужаса и стыда", но и протест, не один лишь "горький упрек современной Руси", но и веру писателя в свой народ, в его живые, творческие силы: "Там, где взгляд может проникнуть сквозь туман нечистых, навозных испарений, там он видит удалую, полную силы национальность"^*. Это и придало разящую силу его сатире, наполнило его поэму патриотическим и оптимистическим пафосом, который так явственно сказался там, где писатель говорит о своей родине, о своем народе, любящем вольную жизнь, таящем в себе огромные подспудные силы, связанные и скованные крепостническим режимом.

^* (А. И. Герцен, Избранные сочинения, М. 1937, стр. 177)

Именно в народе сохранилось то прекрасное и благородное начало, которое было искажено и изуродовано в жизни господствующих классов. Тем самым тянется нить к "Мертвым душам" от "Вечеров" и "Тараса Бульбы", предваривших тему народа в поэме Гоголя. Помещичьей и чиновничьей России писатель противопоставил в "Мертвых душах" образ родины, России, народа. Резкий контраст между Россией официальной, Россией помещиков и чиновников, и Россией народной проходит через всю поэму Гоголя, определяет ее идейный смысл, ее художественное построение.

Хотя Гоголь и не создал развернутых образов представителей народа, подобно типическим портретам помещиков, но народ, крестьянская масса присутствует все время в его поэме. Критики реакционного лагеря - С. Шевырев и К. Аксаков пытались объявить Селифана и Петрушку представителями русского народа. Шевырев увидел в Селифане "свежую, непочатую русскую природу"^*, ратуя за "смиренность", он доходил до прямой клеветы на русский народ. Белинский писал по этому поводу: "Один из критиков не шутя провозгласил, что все лица гадки (по отношению к ним самим, а не к искусству), кроме... кого бы вы думали?., не отгадаете!.. кроме Селифана! Критик видит в нем неиспорченную русскую натуру... В чем же состоит эта неиспорченная натура? В том, что она напивается пьяною не по грубой животности, а потому, что с хорошим человеком приятно выпить... Право, так! Впрочем, есть и другие доказательства неиспорченной натуры Селифана: это его готовность быть высеченным... Хороша неиспорченная натура!"^**

^* ("Москвитянин", 1812, № 7, стр. 219.)

^** (В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. VII, стр. 409.)

Петрушка - типичный представитель лакейства, порожденного крепостным рабством, барской праздностью и развращенностью, сказавшихся и на дворовых, оторванных от крестьянского труда, с малых лет приученных к лакейской жизни. Петрушка и одет в сюртук с барского плеча и, как иронически отмечает Гоголь, "имел даже благородное побуждение к просвещению", то есть читал любую подвернувшуюся ему книгу, но его занимал лишь механический процесс чтения, складывания из букв слов. Не менее беспощаден Гоголь и к Селифану, в котором осудил рабскую покорность, тупую примиренность со своим положением. В ответ на угрозу Чичикова его высечь Селифан миролюбиво соглашался. "Как милости вашей будет завгодно, - отвечал на все согласный Селифан, - коли высечь, то и высечь; я ничуть не прочь от того. Почему ж не посечь, коли за дело, на то воля господская. Оно нужно посечь потому, что мужик балуется, порядок нужно наблюдать".

Петрушка и Селифан представляют собой то дурное, отрицательное, что порождено было в народе веками крепостного гнета, развращающим воздействием личной зависимости от барина, от его милостей и щедрот. В отличие от славянофилов Гоголь не побоялся показать, какое губительное, тлетворное влияние оказало крепостничество на русского крестьянина, прежде всего на дворового, превратив известную часть крестьян в тупых и покорных исполнителей барской воли. Говоря о Селифане, Гоголь в то же время иногда заставляет читателя задуматься с грустным чувством над его неприкаянностью, безрадостной жизнью у Чичикова, который при всей своей "деликатности" не считал грехом по отношению к крепостному дать волю своим рукам или "посечь" его. Но, конечно, ни Петрушка, ни Селифан, приниженные и развращенные крепостной зависимостью, не знаменовали в глазах писателя положительных начал в русском народе, как это хотелось видеть Погодину и Шевыреву. Положительное, здоровое начало в русском народе Гоголь показал в тех его представителях, которые не мирились со своим положением, пытались освободиться от гнета помещика. Поэтому с подлинным сочувствием писатель говорит о беглых крепостных Плюшкина, об отпущенных на оброк крестьянах Собакевича, видя в их свободолюбии основную положительную черту русского характера.

Народ - это та здоровая жизнеутверждающая сила, которая противопоставлена в поэме Гоголя ничтожным и жалким "мертвым душам" помещичьего класса. Образ народа неразрывно слит у Гоголя с образом родины, он выступает прежде всего в лирических "отступлениях" поэмы, в описаниях неизмеримых просторов России.

Проблема народа, его роли в развитии страны особенно привлекала внимание Гоголя. Не случайно, что одновременно с работой над первой частью "Мертвых душ" он создает в эти же годы вторую редакцию "Тараса Бульбы", широко оттеняя в ней роль народа. Эпическим образам и описаниям "Тараса Бульбы", изображению в нем героического начала соответствуют лирические отступления в "Мертвых душах", посвященные народу. Именно в них сказался патриотический пафос поэмы, ее оптимистическое начало, раскрывается положительный идеал автора, увидевшего в народе силу, способную в будущем проявить заложенную в нем творческую энергию. С народом связано прежде всего представление о вольности, богатырстве, талантливости русского человека. "Здесь ли не быть богатырю, когда есть место, где развернуться и пройтись ему?" - восклицает Гоголь, восторженно рисуя необъятные просторы России, столь противоположные замкнутому и косному "миру" помещичьих усадеб и чиновничьих городов.

Вопрос о положении народа являлся для Гоголя одним из основных на всем протяжении его творчества. К нему он обращался не только в своих художественных произведениях, но и в своих заметках и статьях. Насколько серьезно интересовался Гоголь положением крестьян, состоянием помещичьего хозяйства, свидетельствует обширная рецензия его (предназначавшаяся для пушкинского "Современника") на книгу, изданную в 1836 году департаментом уделов "Обозрение сельского хозяйства удельных имений в 1832 и 1833 годах". Эту книгу Гоголь называет "замечательной во многих отношениях", отмечая в качестве итога собранных в ней материалов "глубоко младенческое состояние земледелия", техническую и экономическую отсталость сельского хозяйства. Причины этой отсталости и бедности Гоголь прежде всего видел в положении русского крестьянина, в его незаинтересованности результатами своего труда, "...главная причина заключается в людях", - заявляет Гоголь и рисует безотрадное положение крестьянина. "Что же такое русский крестьянин?" - спрашивает Гоголь и отвечает на свой вопрос: "Он раскинут, или, лучше сказать, рассеян нечасто, как семена по обширному полю, из которого будет густой хлеб, но только не скоро". Не скоро потому, что крестьянин живет бедно и "уединенно в деревнях", "мало развит и имеет самые бедные потребности": "Возьмите земледела северной и средней полосы. У него пища однообразна: ржаной хлеб и щи, - одни и те же щи, которые он ест каждый день. Возле дома его нет даже огорода". Гоголь прямо не говорит здесь, что причина этой нищеты и отсталости в крепостном праве, но это ясно вытекает из всей характеристики положения крестьянина. В то же время он указывает, что русский крестьянин одарен талантом, "живой, хлопотливой природой", "живостью и сметливостью" и "способен переменить вдруг свою жизнь, но только тогда, когда вокруг его явятся улучшения". Однако эту "перемену" Гоголь видит не в капиталистическом расслоении деревни, не в уходе крестьянина от земли.

Побывавши в городе, русский крестьянин, - по мнению Гоголя, - бросает земледелие и делается "промышленником" и "в непродолжительное время богатеет". В этом превращении крестьянина в "промышленника" и купца Гоголь видит отрицательную сторону, начало враждебного ему буржуазно-капиталистического развития России. Купец - "человек продажный", а промышленник - "человек подвижный", и они не могут явиться с точки зрения Гоголя опорой государства, тогда как "земледелец - добрый, крепкий корень государства в политическом и нравственном отношении", Итак, "корень государства" - крестьянин, а не помещик, развращенный рабским трудом, разоряющий своих крестьян и свое имение, не "продажный" и плутоватый купец, не промышленник, пекущийся только о своей прибыли.

В "Мертвых душах", - как уже указывалось, - Гоголь не дал подробного изображения крестьянской жизни. Но те краткие характеристики и картины, которые он приводит, правдиво и ярко рисуют безрадостное и нищее существование крепостного крестьянина, наглядно показывают, что судьба мужика "скверна и вредна". Грустью и запустением веет от тех печальных деревушек, которые попадаются на глаза Чичикову по выезде из губернского города: "...Попадались вытянутые по шнурку деревни, постройкою похожие на старые складенные дрова, покрытые серыми крышами с резными деревянными под ними украшениями в виде висячих шитых узорами утиральников". Несколькими скупыми точными штрихами передана унылая и безрадостная жизнь таких деревень: "...Бабы с толстыми лицами и перевязанными грудями смотрели из верхних окон; из нижних глядел теленок или высовывала слепую морду свою свинья. Словом, виды известные..."

Гоголь не приводит непосредственно сцен жестокого обращения, истязаний помещиками крепостных, но в ряде зарисовок, казалось бы в беглых сценках, он глубоко раскрывает бесчеловечность и безобразие этих отношений. Крестьяне в имении "прекраснодушного" Манилова полностью предоставлены попечению приказчика, пользующегося неограниченным доверием своего барина и обдирающего их как липку. Запущенность и заброшенность всего хозяйства Ноздрева также свидетельствует о полном его пренебрежении к своим крепостным, которых он по своей страстишке к мене и продаже, вероятно, менял и продавал столь же часто, как лошадей и собак. Но и у рачительного хозяина Собакевича положение крепостных также незавидное. Собакевич выжимал из них, сколько только мог. Отпуская крестьян на оброк, он увеличивал размеры этого оброка, доводя его до пятисот рублей с человека, что по тем временам являлось предельно высокой суммой.

Наиболее яркой иллюстрацией горькой доли крестьянина является описание положения крепостных у Плюшкина, у которого "горячки" и голодные эпидемии "выморили" "здоровенный куш мужиков". Дворовые Плюшкина вынуждены пользоваться, одной парой сапог, находящихся в сенях, которые они надевают при входе в барский дом, а по двору в осеннюю грязь и стужу "отплясывают" босиком.

Уже в первой части "Мертвых душ" имеются непосредственные отклики на те крестьянские волнения, которые стихийно вспыхивали в эти годы. Рассуждения чиновников и разговоры, возникшие в городе по поводу покупки Чичиковым крестьян "на вывод", проникнуты откровенной тревогой. Страх перед крестьянскими волнениями, который испытывало дворянское общество, документально засвидетельствован в "Нравственно-политическом отчете" за 1841 год III отделения, которое, характеризуя "внутреннее состояние России", с нескрываемой боязнью сообщало, что "...мысль о свободе крестьян тлеет между ними беспрерывно. Эти темные идеи мужиков все более и более развиваются и сулят нечто нехорошее"^*. "Нравственно-политические отчеты" III Отделения ежегодно отмечали все возраставшее количество крестьянских волнений, случаев убийства помещиков и суровых вооруженных расправ с крепостными карательных отрядов.

^* (Крестьянское движение 1827-1869 гг. вып. 1, М. 1931, стр. 44.)

Гоголь показывает распространение панических слухов, толков, опасений как явление, типическое для тогдашней жизни, выразительно передавая напряженную атмосферу, в которой жили помещики и чиновная верхушка, опасаясь народного гнева. Вы все время чувствуете стоящую за порогом помещичьих усадеб, за пределами тусклой и ничтожной жизни чиновников и обывателей провинциальных городов, чей покой охраняется всяческими держимордами, угрюмую и бурлящую народную, крестьянскую, Русь. Злая ирония, с которой он говорит равно как о мерах "военной жестокости", так и "кротости" предложений губернских "политиков" для приведения в покорность крестьян Чичикова, свидетельствует, что Гоголь понимал бесплодность и нереальность этих предложений.

Надо сказать, что жалобы чиновников третьего отделения и по своему характеру и по слогу мало чем отличаются от толков чиновников губернского города, опасающихся "буйства" крестьян, купленных Чичиковым: "...Многие сильно входили в положение Чичикова, и трудность переселения такого огромного количества крестьян их чрезвычайно устрашала; стали сильно опасаться, чтобы не произошло даже бунта между таким беспокойным народом, каковы крестьяне Чичикова. На это полицеймейстер заметил, что бунта нечего опасаться, что в отвращение его существует власть капитан-исправника, что капитан-исправник, хоть сам и не езди, а пошли только на место себя один картуз свой, то один картуз погонит крестьян до самого места их жительства. Многие предложили свои мнения насчет того, как искоренить буйный дух, обуревавший крестьян Чичикова".

Проявление крестьянского недовольства передано Гоголем с наибольшей остротой в рассказе об убийстве крестьянами заседателя земской полиции Дробяжкина. Это "происшествие", так сильно взволновавшее чиновников губернского города, является прямым откликом на стихийно возникавшие вспышки и выступления, не раз кончавшиеся убийствами ненавистных крестьянам помещиков и их ставленников.

Полицейский чиновник "земский заседатель" Дробяжкин заслужил особую ненависть к себе наглым произволом, постоянными преследованиями деревенских баб и девок. Гоголь рассказывает, что крестьяне "снесли с лица земли" "земскую полицию в лице заседателя", потому что "заседатель Дробяжкин повадился уж чересчур часто ездить в их деревню, что в иных случаях стоит повальной горячки, а причина-де та, что земская полиция, имея кое-какие слабости со стороны сердечной, приглядывался на баб. и деревенских девок". В своих показаниях крестьяне "выразились прямо, что земская полиция был-де блудлив как кошка, и что уже не раз они его оберегали и один раз даже выгнали нагишом из какой-то избы, куда он было забрался". Дело об "убиении" чиновника постарались замять, так как неизвестно было, "кто из крестьян именно участвовал, а всех их много". Но факт оставался фактом, что "земскую полицию нашли на дороге, мундир или сюртук на земской полиции был хуже тряпки, а уж физиогномии и распознать нельзя было". История о Дробяжкине рассказана Гоголем как типичный случай, она возникает как грозное предостережение, напоминая о том настроении крестьянских масс, которое сказалось не в холуйской "философии" Селифана, а в проявлениях крестьянского недовольства. Эти зарницы народного гнева, проявления стихийного протеста, который созревал в недрах крепостного закабаленного крестьянства, нашли свое отражение в поэме.

Однако сам писатель не стоял на позициях крестьянской революции, он боялся ее, страшился новой пугачевщины. Это сказалось и в передаче эпизода крестьянского бунта, в истории с Дробяжкиным. Гоголь показал всю гнусность и безобразие насилий, чинимых представителями полицейско-крепостнической власти, справедливость возмущения доведенных до крайности крестьян. Но сам он считает расправу с Дробяжкиным стихийным проявлением народного бунта, отнюдь не одобряя подобных вспышек крестьянского гнева. Даже названия сел, крестьяне которых учинили эту расправу: Вшивая-спесь и Боровки - Задирайлово-тож, подчеркивают дикость, дурную их славу.

Горячим панегириком русскому крестьянину является характеристика крепостных крестьян, купленных Чичиковым (хотя этот панегирик вложен в уста Чичикова, но Гоголь выражает в нем свои мысли). Паразитическим, "пошлым" и ничтожным "мертвым душам" дворянского общества писатель противопоставил "живую душу", широкую и талантливую натуру русского крестьянина, его терпение, его любовь к труду, ело внутреннюю стойкость. Перечисляя умерших и беглых крестьян Коробочки, Собакевича, Плюшкина, Гоголь говорит с восхищением и любовью о богатырских силах представителей русского народа. Вот "богатырь" плотник Степан Пробка, который "в гвардию годился бы"; замечательный мастер, честный труженик, он "все губернии исходил с топором за поясом и сапогами на плечах, съедал на грош хлеба да на два сушеной рыбы" и "притаскивал всякий раз домой целковиков по сту". Или сапожник Максим Телятников, бесхитростная история которого тут же рассказана: и ученье у немца, бившего его ремнем, и то, что Телятников стал "чудо, а не сапожник", и попытку его уйти на оброк и разбогатеть, и безрадостный конец - обычная судьба русского крестьянина, оброчного мастерового. Во всех этих характеристиках подчеркнута одаренность, терпение, удаль и в то же время безвыходность положения крепостного человека, все попытки которого выбиться из крепостной неволи кончаются кабаком или гибелью. Эта бесприютность, неустроенность крестьянина, гнет крепостного права обрекали его на подневольную или бродяжную жизнь, заглушая его природную талантливость. Гоголь показывает типическую судьбу русского крестьянина, рисуя одного из крепостных Собакевича, ушедшего на оброк: "Ты что был за человек? Извозом ли промышлял и, заведши тройку и рогожную кибитку, отрекся навеки от дому, от родной берлоги, и пошел тащиться с купцами на ярмарку. На дороге ли ты отдал душу богу, или уходили тебя твои же приятели, за какую-нибудь толстую и краснощекую солдатку, или пригляделись лесному бродяге ременные твои рукавицы и тройка приземистых, но крепких коньков, или, может быть, и сам, лежа на полатях, думал, думал, да ни с того, ни с другого заворотил в кабак, а потом прямо в прорубь, и поминай как звали". Такова судьба русского крестьянина, для которого лишь одна дорога из помещичьей кабалы - в кабак или тюрьму.

Особенной поэтической силы и пафоса достигает Гоголь, рисуя образ беглого крепостного - бурлака Абакума Фырова, "взлюбившего вольную жизнь". Этот образ приобретает обобщенный символический смысл, передавая вольнолюбивую и широкую натуру, талантливость и могучую природу русского человека. Здесь Гоголь от иронически насмешливого отношения к своим героям, от горького смеха сквозь слезы переходит к изображению подлинно героического образа русского богатыря. Меняется самый стиль и слог повествования, приобретая ту эпическую силу и яркость, которые напоминают героический эпос "Тараса Бульбы": "И в самом деле, где теперь Фыров? Гуляет шумно и весело на хлебной пристани, порядившись с купцами. Цветы и ленты на шляпе, вся веселится бурлацкая ватага, прощаясь с любовницами и женами, высокими, стройными, в монистах и лентах; хороводы, песни, кипит вся площадь, а носильщики между тем при криках, бранях и понуканьях, нацепляя крючком по девяти пудов себе на спину, с шумом сыплют горох и пшеницу в глубокие суда, валят кули с овсом и крупой, и далече виднеют по всей площади кучи наваленных в пирамиду, как ядра, мешков, и громадно выглядывает весь хлебный арсенал, пока не перегрузится весь в глубокие суда-суряки и не понесется гусем вместе с весенними льдами бесконечный флот. Там-то вы наработаетесь, бурлаки! и дружно, как прежде гуляли и бесились, приметесь за труд и пот, таща лямку под одну бесконечную, как Русь, песню".

Образ бурлака в условиях крепостнической, дореформенной России неоднократно являлся для русских писателей своего рода символом вольнолюбивого начала в русском народе, зревшего в крепостном крестьянстве стихийного протеста против рабства. Еще Радищев видел в бурлаке эту нераскрывшую себя силу истории, которая должна определить будущее России. В Абакуме Фырове Гоголь показал вольнолюбивую, удалую натуру русского крестьянина, который не мирится с гнетом и унижением крепостной неволи, предпочитая ей трудную, но свободную жизнь бурлака.

Гоголь не случайно назвал "Мертвые души" не романом, а поэмой, подчеркнув этим жанровое своеобразие своего произведения, значение в нем. лирического начала. Авторские монологи, лирические отступления, пейзажи - не только дополняют поэму Гоголя, но и утверждают ее "лирическую тему", тот "подтекст" ее, который противостоит "пошлой" действительности, выражая то поэтически прекрасное, что заключено в народе, в чувстве родины.

Этот подлинный патриотизм писателя был глубоко чужд реакционному лжепатриотизму консервативных кругов. Гоголь резко полемизируете "квасным патриотизмом" правительственных борзописцев и славянофилов. Давая заранее отпор всем тем реакционным кругам, которые в свое время выступали против "Ревизора", упрекая писателя в искаженном изображении действительности, Гоголь противопоставляет им подлинный патриотизм, основанный на любви к народу и родине, патриотизм, направленный на обличение и борьбу с теми темными сторонами действительности, которые препятствуют развитию народных сил. "Еще падет обвинение на автора со стороны так называемых патриотов, - писал Гоголь, - которые спокойно сидят себе по углам и занимаются совершенно посторонними делами, накопляют себе капитальцы, устраивая судьбу свою на счет других; но как только случится что-нибудь, по мнению их, оскорбительное для отечества, появится какая-нибудь книга, в которой скажется иногда горькая правда, они выбегут со всех углов, как пауки, увидевшие, что запуталась в паутину муха, и подымут вдруг крики: "Да хорошо ли выводить это на свет, провозглашать об этом? Ведь это все, что ни описано здесь, это все наше, - хорошо ли это? А что скажут иностранцы? Разве весело слышать дурное мнение о себе? Думают, разве это не больно? Думают, разве мы не патриоты?"

Гоголь, однако, не ограничивается этой отповедью лже-"патриотам". Он приводит рассказ о Кифе Мокиевиче и Мокие Кифовиче, несомненно имея в виду славянофилов и сторонников "официальной народности", которые идеализировали отсталые стороны русского быта, патриархальность национального характера. Кифа Мокиевич - "человек нрава кроткого", проводивший всю свою жизнь в безделье, или, как говорит Гоголь, "халатным образом", - любитель пофилософствовать. Однако "умозрительная сторона" его философии, вопросы, его занимавшие, - бесплодны и бессмысленны. Кифа Мокиевич больше всего размышляет над тем, почему зверь родится "нагишом", а не вылупляется, как птица, из яйца. Здесь полемический выпад против увлечения славянофилов шеллингианством, идеалистической философией, потерявшей всякую связь с действительной жизнью. Но пока Кифа Мокиевич занимается этим бесплодным философствованием, его сынок Мокий Кифович ведет удалую жизнь, пробует свою непомерную "богатырскую" силушку, никому не дает покоя, переломав все в доме, избив всех окружающих. Такое понимание "русской натуры", такой "патриотизм", свойственный славянофилам, Гоголь высмеивает, отрицательно относясь к попытке замкнуться в своем "отдаленном уголке", противопоставить требованиям времени неподвижность и отсталость или бесшабашное удальство "широкой русской натуры" Васьки Буслаева.

Гоголь не ошибся в своих предположениях, и реакционный лагерь по выходе первой части "Мертвых душ" обрушился на него, обвиняя писателя в недостатке "патриотизма". Как раз притча о Кифе Мокиевиче вызвала особенно резкие нападки на Гоголя. Так Н. Полевой, перешедший в это время в лагерь правительственной реакции, писал: "Берем на себя кажущееся смешным автору название патриотов, даже "так называемых патриотов", пусть назовут нас Кифами Мокиевичами, - но мы спрашиваем его: почему в самом деле современность представляется ему в таком неприязненном виде, в каком изображает он ее в своих "Мертвых душах", в своем "Ревизоре"..."^*

^* ("Русский вестник", 1842, № 5-6, цитирую по сб. "Русская критическая литература о произведениях Н. В. Гоголя", собрал В. Зелинский, ч. I, М. 1910, стр. 208.)

Где же здесь "поэма феодального возрождения", как пытались охарактеризовать "Мертвые души" некоторые исследователи? Не в "дворянское возрождение" верил Гоголь, хотя и призывал дворянство к нравственному перевоспитанию (что и было проявлением его идейной ограниченности), а в возрождение народа, в котором он видел подлинно богатырское начало. Это и дало ему возможность, показать с такой правдивостью те косные социальные силы, которые связывали и сковывали народ.

Образ России - это образ родины, в котором приоткрывается не Россия "мертвых душ", уродов-крепостников, а Россия народная, Россия будущего. Именно этот образ родины возникает из знаменитого лирического уподобления несущейся "тройки-птицы" России. Заключительная картина первой части "Мертвых душ" полна глубокого смысла. Свободолюбивое значение этого символа "птицы-тройки", воплощающей лучшие чаяния народа, Гоголь подчеркнул и противопоставлением ему образа фельдъегерской тройки, мчащейся навстречу. После лирического отступления о русском богатырстве и "могучем пространстве" России автор, как бы возвращаясь от своих мечтаний к действительности, вводит краткий, но многозначительный эпизод. Навстречу зазевавшемуся Селифану несется другая, фельдъегерская тройка. "Вот я тебя палашом! - кричал скакавший навстречу фельдъегерь с усами в аршин.- Не видишь, леший дери твою душу: казенный экипаж!" И, как призрак исчезнула с громом и пылью тройка". "Казенный экипаж" с фельдъегерем - зловещий символ николаевского режима - исчезает как призрак, как наваждение среди бескрайных просторов России^*.

^* (В первоначальной редакции противопоставление двух троек было еще более отчетливо: "С громом и пылью пронеслись оба экипажа, один мимо другого, в разные стороны. Облако пыли осталось после исчезнувшей как призрак вдали тройки".)

Образ стремительно летящей вперед по бесконечным пространствам тройки передает устремленность в будущее, ликующее чувство простора, воли, движения, широты размаха и удали русского характера: "И какой же русский не любит быстрой езды? Его ли душе, стремящейся закружиться, загуляться, сказать иногда: "Черт побери все!", его ли душе не любить ее?" Напомним полные глубокого смысла образы тройки в "Путешествии..." Радищева, в стихах Пушкина, - в них также запечатлены черты национального характера. "Эх, тройка, птица тройка! Кто тебя выдумал? знать, у бойкого народа ты могла только родиться, - в той земле, что не любит шутить, а ровнем гладнем разметнулась на полсвета, да и ступай считать версты, пока не зарябит тебе в очи". "Расторопный" ярославский мужик "снарядил" и "собрал" эту "птицу-тройку". Отвага, "бойкость", уменье и расторопность - таковы коренные свойства русского характера, лирически выраженные в образе тройки.

Потому-то такое большое значение приобретает в поэме и образ дороги. В нем передана вера автора в будущее, пафос движения - в противовес застою, неподвижной косности "мертвых душ". Образ дороги возникает в авторских лирических отступлениях как напоминание об иной жизни, чем тусклая и косная жизнь помещичьих усадеб, чем пошлое прозябание обывателей города. Тема дороги проходит через всю поэму, намечаясь уже во второй главе, в описании поездки Чичикова в имение Манилова: "Едва только ушел назад город, как уже пошли писать по нашему обычаю чушь и дичь по обеим сторонам дороги: кочки, ельник, низенькие жидкие кусты молодых сосен, обгорелые стволы старых, дикий вереск и тому подобный вздор". Все настойчивее и шире звучит в дальнейшем лирическая тема дороги, как тема выхода за пределы гнусной и тусклой сферы существования "мертвых душ". В начале пятой главы, после описания встречи Чичикова с губернаторской дочкой, Гоголь сравнивает дорогу, лежавшую перед Чичиковым, "гладь и пустоту окрестных полей", с жизнью: "Везде, где бы ни было в жизни, среди ли черствых, шероховато-бедных и неопрятно-плесневеющих низменных рядов ее, или среди однообразно-хладных и скучно-опрятных сословий высших, везде хоть раз встретится на пути человеку явление, не похожее на все то, что случалось ему видеть дотоле... Везде поперек каким бы ни было печалям, из которых плетется жизнь наша, весело промчится блистающая радость, как иногда блестящий экипаж с золотой упряжью, картинными конями и сверкающим блеском стекол вдруг неожиданно пронесется мимо какой-нибудь заглохнувшей бедной деревушки..."

В главе о Плюшкине Гоголь опять вспоминает о дороге, о своих юношеских впечатлениях, связанных с нею. Дорога напоминает ему о свежести и чистоте юношеских стремлений и чувств, и размышление о ней завершается грустной лирической фразой: "О моя юность! О моя свежесть!" - говорящей об одиночестве автора на его жизненном пути. И здесь дорога - лирический образ неустанного стремления к лучшему. Но с особенной полнотой этот образ дороги, как своего рода символ жизни, чаяния лучшего будущего, раскрывается в лирическом отступлюнии последней главы. Рисуя дорожные впечатления, автор дает как бы обобщенный поэтический облик России, придавленной самодержавно-крепостническим режимом. "И опять по обеим сторонам столбового пути пошли писать версты, станционные смотрители, колодцы, обозы, серые деревни с самоварами, бабами и бойким бородатым, хозяином, бегущим из постоялого двора с овсом в руке, пешеход в протертых лаптях, плетущийся за 800 верст, городишки, выстроенные живьем, с деревянными лавчонками, мучными бочками, лаптями, калачами и прочей мелюзгой, рябые шлагбаумы, чинимые мосты, поля неоглядные, и по ту сторону, и по другую, помещичьи рыдваны, солдат верхом на лошади, везущий зеленый ящик с свинцовым горохом и подписью: такой-то артиллерийской батареи, зеленые, желтые и свеже-разрытые черные полосы, мелькающие по степям; затянутая вдали песня, сосновые верхушки в тумане, пропадающий далече колокольный звон, вороны, как мухи, и горизонт без конца..." Все эти образы дороги, возникающие в поэме, уже подготавливают заключительный образ птицы-тройки, несущейся по широкому простору, который выражает веру автора в творческую силу и будущее народа.

Россия в дороге - это Россия, пришедшая в движение, хотя конкретные цели и характер этого движения писателю не ясны. Картина, нарисованная Гоголем, проникнута чудесным видением мира, взволнованным лирическим дыханием автора. Завершается она упоминанием о "горизонте без конца". В бесконечном просторе видит писатель знаменье будущего, спасение от свинцовой тяжести мира "мертвых душ". Печальное описание дороги сменяется полными оптимизма и веры впечатлениями: "А воздух, а небо, далекое, высокое там, в недоступной глубине своей, так необъятно, звучно и ясно раскинувшееся!.." И автор восторженно восклицает: "Боже! как ты хороша подчас, далекая, далекая дорога! Сколько раз, как погибающий и тонущий, я хватался за тебя, и ты всякий раз меня великодушно выносила и спасала! А сколько родилось в тебе чудных замыслов, поэтических грез, сколько перечувствовалось дивных впечатлений!" И стрелою несущаяся тройка, и кони, "заслышавшие с вышины знакомую песню", и "чудным звоном заливающийся колокольчик" - все эти поэтические образы передают веру в будущее, в богатырскую мощь народа, оптимистический пафос поэмы.

Гоголь-лирик, Гоголь-жизнелюбец вдохновенно выразил свою любовь к родине, свою веру в народ в этих лирических описаниях природы, в своих "лирических отступлениях", которые правильнее было бы назвать "лирическим наступлением" автора. Это не только пейзажи и бытовые зарисовки, дополняющие и обрамляющие ход действия. В них и лирически-философские размышления, и взволнованная авторская исповедь, и утверждение всего того прекрасного и гармонического, что противостояло страшному миру "мертвых душ". Такое лирическое начало и делает произведение Гоголя поэмой, придает ей внутреннюю глубину, смысловой "подтекст", раскрывая положительный идеал, одушевлявший автора. Потому-то "лирические отступления" написаны с той вдохновенной патетикой, с тем волнением, которые делают их своего рода "стихотворениями в прозе", даже интонационно и ритмически приближая к поэтической речи. Фразы в таких "лирических отступлениях" взвихрены этим взволнованным выражением авторского переживания. Образы приобретают ту благородную, светлую красоту, которая увидена писателем в родной природе, в прекрасном и высоком идеале народной жизни, не мирящейся с господством стяжателей, бездушных "существователей", угнетателей народа.

Если в дальнейшем, в период духовного кризиса, Гоголь потерпел неудачу в попытке конкретно определить свои положительные идеалы, то в первой части поэмы ее устремление в будущее, ее патриотический и оптимистический пафос рождались из веры в народ, из горячей любви писателя к своей родине. Поэтому таким вдохновенным, взволнованным призывом к будущему, непоколебимой верой в творческие силы народа, которым суждено проявиться в историческом развитии России, звучат заключительные слова поэмы о "птице-тройке" - о России: "Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть на земли, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства". Это летит в свое великое будущее не Россия "мертвых душ" крепостнического государства, а Россия народная, Россия, обретшая свою силу в народе.