Глава 2. "Вечера на хуторе близ Диканьки"

1

Творчество Гоголя в основном связано с 30-ми и началом 40-х годов XIX века. В эти годы написаны почти все важнейшие произведения писателя - "Вечера на хуторе близ Диканьки", "Арабески", "Миргород", "Ревизор" и другие драматические произведения, завершена первая часть "Мертвых душ", а изданием собрания сочинений в 1842 году Гоголь как бы подытожил свою литературную деятельность.

Тридцатые годы ознаменованы были дальнейшим усилением кризиса феодально-крепостнических отношений, проникновением капиталистических тенденций, обострением и усилением недовольства крестьянских масс, выходом на историческую арену первых представителей демократической разночинной интеллигенции. Характеризуя дореформенную Россию, В. И. Ленин указывал, что основные противоречия эпохи сводились тогда к борьбе с крепостным правом: "...когда писали наши просветители от 40-х до 60-х годов, все общественные вопросы сводились к борьбе с крепостным правом и его остатками. Новые общественно-экономические отношения и их противоречия тогда были еще в зародышевом состоянии"^*. В значительной мере и в 30-е годы вопрос о крепостном праве и его проявлениях во всех областях общественной и духовной жизни являлся основным, определял направление идейной борьбы и размежевание реакционных и прогрессивных сил.

^* (В. И. Ленин, Сочинения, т. 2, стр. 473.)

Правительство с помощью бюрократического административного аппарата и полицейских мер стояло на страже интересов помещиков, сохраняя феодально-крепостнический "порядок". Однако усиление крестьянских волнений заставляло задумываться над более гибкими мерами. Стремясь сохранить незыблемым феодальную основу власти помещиков, правительство в то же время вынуждено было проявлять "заботу" о "смягчении" крепостного права. Один за другим учреждаются секретные комитеты по крестьянскому вопросу. Но даже самые куцые мероприятия, направленные к облегчению положения крестьянства, встречались крепостниками-помещиками в штыки. Характеризуя положение в стране, Белинский в своем позднейшем "Письме к Гоголю" со скорбью и гневом писал о царивших порядках, о том, что Россия "...представляет собою ужасное зрелище страны, где люди торгуют людьми, не имея на это и того оправдания, каким лукаво пользуются американские плантаторы, утверждая, что негр не человек, ...страны, где, наконец, нет не только никаких гарантий для личности, чести и собственности, но нет даже и полицейского порядка, а есть только огромные корпорации разных служебных норов и грабителей!"^*

^* (Г. Белинский, Собрание сочинений, т. 3, М. 1948, стр. 708.)

В обстановке реакции, деспотизма и жестокого гнета крепостническо-полицейского государства усиливается произвол властей, развращенность и корыстолюбие чиновничьего аппарата, во власть которого была отдана вся страна. Говоря о периоде, последовавшем за событиями 14 декабря 1825 года, Герцен писал: "На поверхности официальной России, "фасадной империи", видны были только потери, свирепая реакция, бесчеловечные преследования, усугубление деспотизма. Виден был Николай, окруженный посредственностями, солдатами парадов, балтийскими немцами и дикими консерваторами, - сам недоверчивый, холодный, с душою, недоступной высоким порывам, и посредственный, как и его окружение. Возле него, пониже, находилось высшее общество, которое при первом ударе грома, разразившегося над его головой 14 декабря, потеряло с трудом приобретенные понятия о чести и достоинстве"^*.

^* (А. И. Герцен, Избранные сочинения, М. 1937, стр. 397-393.)

Царское правительство беспощадно расправлялось с малейшим проявлением протеста. Тысячи запоротых крепостных крестьян и солдат, каторжные остроги Сибири, в которых томились ссыльные декабристы, Пушкин и Лермонтов, затравленные светской чернью, Чаадаев, объявленный сумасшедшим; замученный солдатчиной и умерший на больничной койке Полежаев - таков страшный мартиролог царизма. Невиданную власть получило III Отделение "собственной его императорского величества канцелярии", а шеф жандармов сделался "руководителем" просвещения и литературы. Обнаглела грязная и бездарная нечисть булгариных и сенковских, травивших по его указке всякое проявление независимой мысли. Крепостники-помещики и именитое купечество, напуганные самой возможностью революционных потрясений, выступали совместно с самодержавием в защиту незыблемости крепостного строя. Под знаком охранительной формулы, "православие, самодержавие и народность", выдвинутой гасителем народного просвещения графом Уваровым, проводилась обработка общественного мнения платными агентами реакции, такими, как Булгарин и Греч, и "идеологами" и защитниками незыблемости монархических начал, вроде Загоскина и Кукольника.

Однако 30-е годы характеризуются не только наступлением правительственной реакции, но и продолжением и дальнейшим усилением борьбы с нею. Творчество Пушкина, деятельность Белинского, молодого Герцена, Огарева, исполненная протеста поэзия Полежаева - все это, хотя и в разной мере, выражало непрекращавшееся сопротивление передовых кругов свинцовому гнету самодержавно-крепостнического режима. Герцен, с горечью писавший о том, что "при взгляде на официальную Россию душу охватывало только отчаяние", противопоставлял ей другую Россию, Россию демократическую, тогда еще только подымавшуюся, собиравшуюся с силами. Под покровом "фасадной империи" совершалась "великая работа", как говорит Герцен о двадцатипятилетии, последовавшем за 1825 годом, - "работа глухая, безмолвная, но деятельная и непрерывная: всюду росло недовольство, революционные идеи за эти двадцать пять лет распространились сильнее, чем за целое столетие, которое им предшествовало"^*.

^* (А. И. Герцен, Избранные сочинения, М. 1937, стр. 407.)

Тридцатые и сороковые годы - переходный, промежуточный период, когда после поражения декабристов этап дворянской революционности в русском освободительном движении сменялся новым этапом - революционности демократической. Все яснее становилось для передовых людей, что изменить общественный строй без участия народа невозможно. На протяжении всего этого времени в общественной жизни и в литературе все большее и большее значение приобретает проблема народа. Обращение к народу, к крестьянским массам определяет демократический характер освободительного движения. Потому-то таким ярким явлением в русской литературе явились гоголевские "Вечера на хуторе близ Диканьки", книга о народе.

В Петербург Гоголь попал в конце декабря 1828 года. Он поселился вместе с Данилевским в дешевой квартирке на Гороховой улице, где ютились мелкие чиновники и прочий служилый люд. Петербург неласково встретил восторженно настроенного юношу, прибывшего из далекой провинциальной глуши. Мечты о "служении государству" при ближайшем знакомстве со столицей очень скоро потускнели и развеялись.

Из нежинской гимназии Гоголь вынес убеждение о свободе человеческой личности, враждебное отношение к деспотизму, веру в необходимость новых общественных форм в духе просветительных идеалов, хотя эти убеждения не имели еще конкретной политической целеустремленности. Но уже первые впечатления от Петербурга способствовали разочарованию Гоголя, познакомили его с суровой действительностью. Холодное бездушие чиновных верхов, безрадостное положение мелкого трудового люда, столичная дороговизна,- все это наполняет Гоголя недоумением и тревогой. В первом же письме к матери от 3 января 1829 года он сообщает: "Скажу еще, что Петербург мне показался вовсе не таким, как я думал, я его воображал гораздо красивее, великолепнее, и слухи, которые распускали Другие о нем, также лживы. Жить здесь не совсем по-свински, т. е. иметь раз в день щи да кашу, несравненно дороже, нежели думали... Это все заставляет меня жить, как в пустыне; я принужден отказаться от лучшего своего удовольствия видеть театр. Если я пойду раз, то уже буду ходить часто, а это для меня накладно, т. е. для моего неплотного кармана".

Гоголь узнал в эти годы лишения и нужду, испытываемую в Петербурге большей частью трудящегося, необеспеченного люда. "Умереннее меня вряд ли кто живет в Петербурге", - сообщает он в письме от 2 апреля 1830 года. Он не в состоянии не только обновить свое износившееся платье, но и вынужден зимой ходить в летней шинели: "Я немного привык к морозу, - с грустной иронией сообщает он матери, - и отхватил всю зиму в летней шинели..." Мечта Акакия Акакиевича о теплой шинели была хорошо знакома и самому писателю. Не менее грустный тон имеют и последующие письма домой. Молодой человек еще не теряет надежды на исполнение своих планов, на возможность найти такую должность, которая могла бы помочь осуществить его мечту о служении человечеству. Он готов перенести лишения и невзгоды во имя этой благородной цели, но уже понимает, что столица, ее бюрократическая верхушка так же погрязли в ничтожных делах, как и нежинские "существователи". Петербург рисуется ему прежде всего городом канцелярий, чиновников, департаментов: "Тишина в нем необыкновенная, никакой дух не блестит в народе, все служащие да должностные, все толкуют о своих департаментах да коллегиях, всё подавлено, всё погрязло в бездельных ничтожных трудах, в которых бесплодно издерживается жизнь их". В Петербурге молодого мечтателя поражает резкость социальных контрастов бедности и богатства, холодное равнодушие знатных "особ" и полуголодное существование, на которое обречен в столице нечиновный трудящийся человек. Уж в этом письме Гоголь обнаруживает зоркий и наблюдательный взгляд художника, давая описание Петербурга, его социальной сущности. Впоследствии это ощущение от столицы им раскроется с такой полнотой в петербургских повестях.

Издание "Ганца Кюхельгартена" не оправдало надежд Гоголя. Книга не только не привлекла к себе сочувственного внимания, но вызвала в "Московском телеграфе" резко насмешливый отзыв Н. Полевого, побудивший Гоголя уничтожить почти весь тираж.

Подавленный этой неудачей, писатель неожиданно решил уехать из России. Но за границей Гоголь пробыл недолго. В августе 1829 года он доехал до Любека и, проведя там около месяца, вернулся обратно. В поисках работы Гоголь делает попытку поступить в театр, но и эта попытка не имела успеха: подлинное реалистическое дарование Гоголя как актера оказалось чуждым заученноусловной, напыщенной манере, которая требовалась от поступающих театральной дирекцией. Эти неудачи обескуражили Гоголя. Приходилось рассчитывать лишь на место рядового чиновника в одной из столичных канцелярий. В письме к родным от 24 июля 1829 года Гоголь с горечью говорит об этой чиновничьей "карьере", которая ему ненавистна, но тем не менее он вынужден ее добиваться: "Что за счастие дослужить в пятьдесят лет до какого-нибудь статского советника, пользоваться жалованием, едва стающим себя содержать прилично, и не иметь силы принесть на копейку добра человечеству". В "угодность" матери он готов "служить", примириться со скромной участью мелкого чиновника и "переписывать старые бредни и глупости господ столоначальников и прочих". В конце 1829 года Гоголю, наконец, удалось поступить на службу в департамент государственного хозяйства и публичных зданий. Он недолго пробыл на этом месте и в апреле 1830 года перешел на должность писца в департамент уделов. На "прошение" студента Николая Гоголь-Яновского об определении его в число чиновников департамента уделов последовала резолюция: "Означенного студента Гимназии высших наук князя Безбородко Гоголь-Яновского, определив на ваканцию писца во 2-е отделение с жалованьем по шести сот рублей в год и приведя его на верность службы к присяге, обязать подпискою о непринадлежности его к масонским ложам..."^* Вот чем увенчались мечты Гоголя о службе высокого государственного значения! Почти год прослужил Гоголь в департаменте, достигнув должности помощника столоначальника. Переписывание и составление служебных бумаг, вся казенная бюрократическая атмосфера департаментской канцелярии на личном опыте познакомили писателя с нравами столичного чиновничества, ставшими с этих пор ему особенно чуждыми и враждебными. Его попрежнему привлекают искусство и литература, именно здесь он видит теперь возможность того служения человечеству, о котором мечтал.

^* ("Н. В. Гоголь, Материалы и исследования", т. I, М.-Л. 1936, стр. 296.)

С мая 1830 года Гоголь посещает Академию художеств и занимается там живописью, познакомившись с кругом художников и учеников академии. В письме от 3 июня 1830 года он сообщает матери: "В 9 часов утра отправляюсь я каждый день в свою должность и пробываю там до 3-х часов, в половине четвертого я обедаю, после обеда в 5 часов отправляюсь я в класс, в академию художеств, где занимаюсь живолисью, которую я никак не в состоянии оставить..." Гоголь восхищен и своим знакомством с кругом художников: "Не говоря уже об их таланте, я не могу не восхищаться их характером и обращением; что это за люди! Узнавши их, нельзя отвязаться от них навеки, какая скромность при величайшем таланте! Об чинах и в помине нет..." 29 сентября 1830 года Гоголь в восторженных тонах рассказывает М. И. Гоголь об открытии осенней выставки картин в Академии художеств, имевшей крупный успех. На выставке были представлены картины К. П. Брюллова, П. Е. Егорова, В. К. Шебуева и других русских художников, высоко оцененных Гоголем.

Гоголь приехал в Петербург в годы, ознаменованные такими литературными событиями, как появление последних глав "Евгения Онегина", "Полтавы" и "Бориса Годунова" Пушкина, выход "Литературной газеты". издававшейся пушкинским окружением, ожесточенные споры о романтизме и народности. Это оживление в литературной среде способствовало размежеванию сил, формированию прогрессивного направления в литературе. Гоголь сразу же определяет свое место в лагере Пушкина. "Борис Годунов" заставил молодого писателя по-новому взглянуть на жизнь и литературу. Народностью и глубиной идейного содержания, правдивостью характеров трагедия Пушкина оказалась для Гоголя знаменем нового направления. Восторженная оценка, которую Гоголь дал "поэме" Пушкина в статье о "Борисе Годунове" (сохранившейся в рукописи, опубликованной лишь после смерти писателя), являлась своего рода клятвой в верности Пушкину и тем высоким и благородным идеалам, которые в глазах Гоголя олицетворял Пушкин. В этой статье Гоголь определил свой путь писателя-гражданина как бескорыстное служение правде: "Великий! над сим вечным творением твоим клянусь!.. - писал Гоголь. - Еще я чист, еще ни одно презренное чувство корысти, раболепства и мелкого самолюбия не заронялось в мою душу. Если мертвящий холод бездушного света исхитит святотатственно из души моей хотя часть ее достояния; если кремень обхватит тихо горящее сердце; если презренная, ничтожная лень окует меня; если дивные мгновения души понесу на торжище народных хвал; если опозорю в себе тобой исторгнутые звуки... О! тогда пусть обольется оно немолчным ядом, вопьется миллионами жал в невидимого меня, неугасимым пламенем упреков обовьет душу..."

Гоголь мечтал о встрече с писателем, возглавившим в эти годы все передовое и лучшее в литературе. Личное знакомство с Пушкиным состоялось однако почти через полтора года по приезде Гоголя в Петербург. К этому времени Гоголь жил на Малой Морской в двух небольших комнатах. По вечерам у него собирались на чаепитие друзья, бывшие воспитанники нежинской гимназии. Это были преимущественно начинающие литераторы, художники, мелкие чиновники, учителя. А. В. Никитенко отметил в дневнике (запись от 22 апреля 1832 года) о своем посещении Гоголя: "У него застал я человек до десяти малороссиян, все почти воспитанников нежинской гимназии"^*. Среди них были Данилевский, Прокопович, Пащенко, Базили, Гребенка, Мокрицкий и др., здесь появлялся и уже получивший литературную известность представитель реакционного романтизма Н. Кукольник. В дружеском кружке "нежинцев" велись горячие споры о литературе и искусстве. Гоголь насмешливо относился к высокопарной ходульности Кукольника, его псевдо-романтическому пафосу. В письме к А. С. Данилевскому от 30 марта 1832 года Гоголь, сообщая о том, что "делается у нас, в этом водяном городе" (то есть Петербурге), иронически говорил о приезде "Возвышенного", как он называл Кукольника: "Возвышенный все тот же, трагедии его все те же. Тассего (романтическая трагедия "Торквато Тассо". - Н. С.)... необыкновенно толст, занимает четверть стопы бумаги. Характеры все необыкновенно благородны, полны самоотверженья... А сравненьями играет, как мячиками; небо, землю и ад потрясает, будто перышко... Пушкина все попрежнему не любит. Борис Годунов ему не нравится". Гоголь не может простить Кукольнику, что тот "не любит" Пушкина.

^* (А. В Никитенко, Записки и дневник, изд. 2-е, СПБ. 1904, т. I, стр. 222.)

В чиновно-бюрократической петербургской атмосфере Гоголю становится особенно дорога жизнь простого народа, нравы, предания, песни и сказки Украины, в которых он видит источник поэзии, подлинную человечность. Этот интерес начинавшего свой литературный путь писателя к народной жизни и фольклору и сказался прежде всего в повестях "Вечеров на хуторе близ Диканьки", к работе над которыми он приступает с весны 1829 года. Та жажда справедливости, тот вольнолюбивый энтузиазм, который Гоголь вынес из Нежинской гимназии высших наук под воздействием встречи с холодно-бесчеловечным, бюрократическим миром столицы - нашли выход в этих повестях, проникнутых горячей любовью к простому народу, хорошо знакомому писателю еще с детских лет, к цельным и ярким людям украинской деревни.

Однако было бы неверно объяснять причины обращения Гоголя к украинским темам чисто биографическими моментами. Украина и ее народ, с его героическим прошлым, к этому времени заняли видное место в произведениях русских писателей. В русской художественной литературе 20-х годов про Украину рассказывали повести О. Сомова, романы В. Нарежного ("Бурсак", "Два Ивана"), повести "Двойник, или Вечера в Малороссии" и "Монастырка" А. Погорельского. Поэмы Рылеева ("Войнаровский", "Наливайко") и прежде всего пушкинская "Полтава" - свидетельствовали об этом обостренном внимании к украинской теме. Русские писатели видели в судьбах украинского народа, в его героической борьбе за свою национальную независимость, в его демократической народной культуре много общего с русским народом. Эта прогрессивная, демократическая роль украинской темы в русской литературе и способствовала обращению молодого Гоголя к материалу, ему особенно близкому и хорошо знакомому.

О широком интересе русских читателей к украинской жизни сообщал Гоголь матери в письме от 30 апреля 1829 года, прося ее прислать комедии своего отца и ряд этнографических сведений и фольклорных материалов: "Здесь так занимает всех все малороссийское, - объяснял он свою просьбу. - ...вы много знаете обычаи и нравы малороссиян наших, и потому я знаю, вы не откажетесь сообщать мне их в нашей переписке. Это мне очень, очень нужно". Он указывает даже тех людей, которые могут эти сведения сообщить. Гоголь просит прислать ему "обстоятельное описание" украинской свадьбы, а также народных поверий и обычаев: "Еще несколько слов о колядках, о Иване Купале, о русалках. Если есть; криме того какие-либо духи или домовые, то о них подробнее с их названиями и делами; множество носится между простым народом поверий, страшных оказаний, поеданий, разных анекдотов и проч. и проч. и проч. Все это будет для меня чрезвычайно занимательно. На этот случай и чтобы вам не было тягостно, великодушная, добрая моя маменька, советую иметь корреспондентов в разных местах нашего повета". Требование этнографической достоверности знаменовало новый подход к собиранию фольклора и в то же время подчеркивало ту тщательность, с которой писатель подходил к своей задаче, стремясь придать подлинно народный характер своим повестям^*. Многое из того, что в ответных письмах присылалось матерью, вошло в художественную ткань повестей, уточнило бытовые и этнографические детали. Так, например, описание наряда сельского дьяка понадобилось Гоголю для образа одного из рассказчиков "Вечеров" - дьячка Ивана Григорьевича.

^* (О том, насколько Гоголь заботился о научной подлинности и точности своих фольклорных материалов, свидетельствует его письмо к матери от 8 февраля 1833 года, в котором он предупреждает о точности в записи сказок: "Очень благодарю вас за то, что приказали Антошке списывать сказки. Когда бы только он не умничал и не выбрасывал многого". Сам Гоголь собрал огромное количество песенных текстов, часть из которых им была передана М. Максимовичу.)

Повести, входившие в состав "Вечеров", были написаны в сравнительно короткий промежуток времени: между апрелем-маем 1829 и январем 1832 года. Одновременно писатель работал над оставшимся незаконченным историческим романом "Гетьман". К концу мая 1831 года была готова не только первая книжка повестей, но и часть второй. До появления отдельного издания "Вечеров на хуторе близ Диканьки" Гоголь напечатал в тогдашних журналах лишь "Вечер накануне Ивана Купала" (в "Отечественных записках" 1830 года) и отрывки из незавершенных повестей "Страшный кабан" (в "Литературной газете" 1831 года) и "Гетьман" (в "Северных цветах на 1831 год"). К этому времени относятся и первые литературные знакомства Гоголя: с писателем и критиком О. М. Сомовым, соредактором А. А. Дельвига по "Литературной газете", с В. А. Жуковским, П. А. Плетневым. Они приняли дружеское участие в молодом писателе и помогли ему поступить в марте 1831 года в Патриотический институт преподавателем истории. П. А. Плетнев оказался и посредником при знакомстве Гоголя с Пушкиным. В письме к Пушкину от 22 февраля 1831 года Плетнев горячо рекомендует ему Гоголя: "Надобно познакомить тебя с молодым писателем, который обещает что-то очень хорошее..." Сообщая Пушкину сведения о Гоголе, Плетнев отмечает в нем положительные стороны его характера, его преданность литературе и науке: "Сперва он пошел было по гражданской службе, но страсть к педагогике привела его под мои знамена: он перешел также в учители. Жуковский от него в восторге. Я нетерпеливо желаю подвести его к тебе под благословение. Он любит науки только для них самих и как художник готов для них подвергать себя лишениям. Это меня трогает и восхищает"^*.

^* (А. С. Пушкин, Полн. собр. соч., изд. АН СССР, т. 14, стр. 153.)

Наконец, 20 мая 1831 года состоялось долгожданное знакомство с Пушкиным, перешедшее вскоре в тесную дружескую и творческую близость обоих писателей^*. Гоголь нашел в Пушкине идейного и литературного руководителя. Сближению с Пушкиным способствовал переезд Гоголя в Павловск, по соседству с Царским Селом, где проводил лето 1831 года Пушкин. Гоголь устроился в Павловске домашним учителем и постоянно ходил по вечерам за четыре километра в Царское Село. "Почти каждый вечер, - рассказывал он впоследствии, - собирались мы: Жуковский, Пушкин и я". Пушкин и Жуковский работали в это время над созданием народных сказок, а Гоголь заканчивал первую книгу своих "Вечеров". Выражая свое восхищение "сказками" Пушкина ("Сказкой о царе Салтане" и "Сказкой о попе и работнике его Балде"), он писал Жуковскому: "...Пушкин окончил свою сказку! ("Сказка о царе Салтане". - Н. С.). Боже мой, что-то будет далее? Мне кажется, что теперь воздвигается огромное здание чисто русской поэзии, страшные граниты положены в фундамент, и те же самые зодчие выведут и стены и купол на славу векам!.. Как прекрасен удел ваш, Великие Зодчие!.. Когда-то приобщусь я этой божественной сказки?.." Гоголь видит уже величественные очертания русской литературы, выражающей национальный характер народа и широко приобщившейся к народным источникам - сказке, песне, ко всему богатству народного творчества. Эту задачу ставил перед собой и сам писатель в работе над "Вечерами на хуторе близ Диканьки". Его увлечение Украиной, ее чарующей природой, ее вольнолюбивым народом, ее героическими преданиями и легендами, хорошо знакомыми писателю с детских лет, - все это рассматривалось самим Гоголем, как участие в постройке величественного здания русской литературы, осуществляемой под руководством Пушкина.

^* (В. В. Гиппиус, Литературное общение Гоголя с Пушкиным, "Ученые записки Пермского госуд. университета", вып. 2, Пермь 1931, стр. 61-126.)