Глава пятая

Петербургские повести. Петербург - город-мираж, город-фантасмагория, Петербург как художественный образ николаевской эпохи. Петербургские повести - трагический рассказ о страшной судьбе человека, обращаемого в фикцию. Разночинец - конкретный герой повестей. Бунт одиночки-разночинца против судьбы - содержание повестей. Расхождение мечты и существенности у Поприщина и Пискарева, совпадение ничтожной мечты с породившей ее ничтожной существенностью у Ковалева и Пирогова. "Портрет" (первая редакция) - повесть о роковой силе золота, враждебной искусству. Проблема отношения искусства к действительности: несостоятельность лжеискусства идеализации и искусства натуралистического копирования жизни. Тема мнимого патриотизма в повестях.

1

В Петербургских повестях перед нами не украинские крестьяне и казаки, не помещики и не уездное чиновничество, а петербургские чиновники всяких рангов, петербургские художники, петербургские ремесленники, петербургские офицеры - новый в творчестве Гоголя мир столицы империи.

Петербург у Гоголя - не только место действия, но и образ, выражающий сущность изображаемой жизни как миража, фикции.

Восприятие столицы империи Петербурга как города-фантасмагории возникло у Гоголя сразу же, как только он очутился на берегах Невы.

Характеристику Петербурга в письме к матери мы уже приводили. В статье о "Борисе Годунове" Гоголь так передавал впечатление, произведенное Петербургом: в нас мгновенно пробуждаются живые чувства, "когда чудный город гремит и блещет, мосты дрожат, толпы людей и теней мелькают по улицам и палевым стенам домов-гигантов, которых окна, как бесчисленные огненные очи, кидают пламенные дороги на снежную мостовую, так странно сливающиеся с серебряным светом месяца..." (АН, т. VIII, стр. 149.)

Эта картина повторена в "Ночи перед Рождеством".

"Боже мой! стук, гром, блеск; по обеим сторонам громоздятся четырехэтажные стены; стук копыт коня, звук колеса отзывались громом и отдавались с четырех сторон, домы росли и будто подымались из земли на каждом шагу; кареты летали; извозчики, форейторы кричали; снег свистел под тысячью летящих со всех сторон саней; пешеходы жались и теснились под домами, унизанными плошками, и огромные тени их мелькали по стенам, досягая труб и крыш".

В "Невском проспекте" этот образ Петербурга расширен, развит. "Какая быстрая совершается на нем фантасмагория в течение одного только дня", - восклицает Гоголь в начале описания Невского. А заканчивает повесть о нем патетическим призывом: "О, не верьте этому Невскому проспекту... Все обман, все мечта, все не то, чем кажется... Он лжет во всякое время, этот Невский проспект, но более всего тогда, когда ночь сгущенною массою наляжет на него и отделит белые и палевые стены домов, когда весь город превратится в гром и блеск, мириады карет валятся с мостов, форейторы кричат и прыгают на лошадях, и когда сам демон зажигает лампы, для того только, чтобы показать все в ненастоящем виде" (курсив мой.- М. Г.).

Все в ненастоящем виде - не только на Невском, но и в остальном Петербурге, во всей империи, все - обман, мираж...

Таков художественный образ николаевской эпохи, эпохи фикции, созданный Гоголем в гениальных Петербургских повестях.

Эпохи фикции? Да, именно так надлежит назвать время, когда венценосный глава империи хвастал, что в огромной стране создал административную машину, для управления которой достаточно одной головы, его головы. А один из губернаторов так разъяснял суть этой системы: "Закон обнародован, и ему повинуются... на бумаге, этого правительству довольно..."^*

^* (Кюстин, Николаевская Россия, М. 1930, стр. 263.)

Разве можно назвать иначе как режимом фикции такой режим, при котором министр просвещения считает своим долгом на полвека задержать умственное развитие народа, министр финансов видит в железных дорогах помеху, а в откупах - рычаг развития экономики страны, военный министр считает достаточным для подготовки войск к войне выдавать каждому солдату в год по... шести патронов для учебной стрельбы, министр иностранных дел - человек, у которого "нет ни отечества, ни родного языка... отец - немецкий авантюрист, мать - неведомо кто, в Берлине воспитан, в Москве служит"^*.

^* (Отзыв известного политического деятеля Пруссии в начале XIX века Карла Штейна о графе Нессельроде.)

Фиктивна была мощь Российской империи, этого воистину колосса на глиняных ногах, ибо фиктивна была политика укрепления и сохранения гибнущего феодально-крепостнического строя путем приспособления к нему и использования элементов новых, капиталистических порядков. Тридцать лет Николай упорно пытался сделать реальностью то, что было лишь фантазией, и гром пушек под Севастополем рассеял мираж и обнаружил фиктивность и политики Николая и ее результатов.

Белинский в статье "Горе от ума", написанной осенью 1839 года с позиций правоверного гегельянства, говорил о человеке-призраке, о мире призраков, о призрачности как отрицании действительности. Но понятия эти имели идеалистический смысл: "...открывающийся самому себе дух есть действительность; тогда как все частное, все случайное, все неразумное есть призрачность, как противоположное действительности, как ее отрицание, как кажущееся, но не сущее. Человек ест, пьет, одевается - это мир призраков, потому что в этом нисколько не участвует дух его, человек чувствует, мыслит, сознает себя органом, сосудом духа, конечною частностью общего и бесконечного - это мир действительности"^*.

^* (В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., АН СССР, т. III, стр. 436.)

Конечно, и в этой идеалистической, мистифицированной форме отражались и выражались некоторые реальные отношения и явления жизни. Белинский называл человека призраком, говорил, что он ничто, хотя и кажется чем-то, в тех случаях, когда "...его сознание или его субъективно-объективное существование заключено только в смысле или конечном рассудке, наглухо заперто в соображении своих личных выгод, в эгоистической деятельности,- а не в разуме, как в сознании себя только через общее, как в частном и преходящем выражении общего и вечного..."^* В соответствии с таким пониманием призрачности человека Белинский относил к категории людей-призраков пустых, глупых людей, эгоистов.

^* (В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., АН СССР, т. III, стр. 437.)

Следовательно, для него кажущимся, мнимым был такой человек, который не хотел выйти из узкой сферы своих личных выгод в безграничный мир общечеловеческих чувств, деятельности, жизни.

Белинский сказал правду о людях-призраках, но далеко не всю правду: из-за идеалистической, гегельянской трактовки самой проблемы действительности вне пределов его рассмотрения остались те, кто объективно, вопреки своим стремлениям, лишен был возможности жить в мире действительности. А именно такие люди, которые хотели, но которым не давали возможности и сознавать себя частью общего и жить как часть общего, эти люди и становились призраками, превращались в фикцию человека.

Яркий пример такого кажущегося существования, на которое был обречен объективными общественными условиями человек, сознававший себя "органом, сосудом духа", дают нам записи в дневнике Никитенко^*.

^* (Приводимые далее выдержки были автором этой книги впервые использованы в 1935 г. в журнале "30 дней", № 9 и там же были сформулированы положения об "эпохе фикции" и "фикции человека" как явлениях, характерных для николаевской России.)

"1826, 14 января. Сегодня студенты собрались на квартире у Армстронга слушать мои объяснения практической философии... Кстати помещаю здесь характеристику некоторых из моих товарищей... Лингвист имеет вид человека, всегда погруженного в глубокие думы, но на самом деле у него немного мыслей в наличности, оттого, может быть, что он мало занимается наукой, которая дает для них материал. Он с энтузиазмом говорит о великих мужах, которым желал бы уподобиться, но, пренебрегая трудом, мало подает на то надежд. Он, должно быть, до конца жизни останется только великим мечтателем...

1826, 25 мая. Вчера вечером было студентское собрание в доме Лингвиста. Мы читали теорию уголовного права; я объяснил товарищам некоторые затруднительные места...

1828, 2 февраля. Славный день! Давно уже предлагал я товарищам, по окончании экзаменов, устроить дружеский прощальный обед, для чего каждый из нас должен был пожертвовать по 25 руб. (далее перечислены имена участников обеда, и среди них - Лингвист).

1831, 6 февраля. Обыкновенное наше годичное празднество... Лингвист. В голове его романтические затеи о величии. Герой его - Наполеон. Он способен к возвышенным идеям и даже соображениям. Жаль только, что он не понимает сам себя. От всех великих мужей Плутарха он отрывает по лоскутку их характера, взглядов и убеждений и из всего этого представляет смесь, в которой недостает только одного - самого Лингвиста. Однако о нем не так легко предвидеть, как о других, чем он кончит: он принадлежит судьбе, другие - обстоятельствам и отношениям света...

1833, 30 января. Вчера был на великолепном обеде у прекрасной вдовы, полковницы Зеланд...

Нас четверо: я, два Гебгардта и Лингвист составляли отдельный кружок, который занимался не столько ядением, сколько суждением о яствах и о тех, которые ели. Обед был бы очень хорош, если б последние сколько-нибудь соответствовали первым.

1836, 16 июля. Вчера мы все, то есть товарищи университетские, давали вечер Поленову в честь его приезда... Лингвист говорил о великих людях.

1845, 19 июня. Сегодня... хоронили Лингвиста. Это был один из благороднейших наших товарищей. Четыре года лежал он, пораженный параличом. Теперь его свалил последний удар. Вот и его нет, а он тоже был"^*.

^* (А. В. Никитенко, Указ. соч., т. I, стр. 136-137, 145, 182, 208-209, 229, 276, 362. )

Биография краткая, но выразительная. Лингвист хотел быть человеком в полном смысле слова, но суровая действительность не давала этой возможности. И Лингвисту не оставалось ничего иного, как отрывать, по меткому выражению Никитенко, по лоскутку характера, взглядов, убеждений от великих людей. Что из такой аморфной смеси не мог получиться человек, в том Лингвист виновен не был. Николаевская действительность сделала его фикцией человека.

Пример Лингвиста нагляден: призрачность многих и многих людей этой эпохи не была чертой характера или свойством психологии, а была исторически обусловленной социальной трагедией.

Гоголь глубоко проник в эту важнейшую особенность своей эпохи, он под человеческой оболочкой многих и многих своих современников разглядел существа, только прикидывающиеся людьми. Такими человеками-призраками, которые только едят, пьют, одеваются, существование которых выражается только в эгоистической деятельности, были, например, описанные Гоголем завсегдатаи Невского проспекта.

Эти вполне благообразные господа, прекрасно одетые, с отличными бакенбардами, прогуливаясь на Невском, глядят не в лицо прохожих, а на их сапоги, затем оборачиваются назад и глядят на их фалды.

"Я до сих пор не могу понять, отчего это бывает. Сначала я думал, что это сапожники, но, однако же, ничуть не бывало: они большею частию служат в разных департаментах, - многие из них превосходным образом могут написать отношение из одного казенного места в другое, - или же люди, занимающиеся прогулками, чтением газет по кондитерским, словом, большею частию все порядочные люди".

Распознать, что такие люди суть призраки людей и состоят из одного сюртучка да бакенбардов, было не так трудно, да и не так важно, как увидеть другой, более страшный, трагичный тип человека-призрака - человека, которого действительность против его воли обращает в призрак, делает фикцией человека.

Об этом и рассказали впервые в русской литературе гениальные Петербургские повести Гоголя.

2

Проблема обращения человека в призрак рассматривается в Петербургских повестях конкретно-исторически, как проблема судьбы разночинцев, представителей нового социального слоя в России 30-х годов XIX века.

Одни подымались до положения разночинца - вольноотпущенные крепостные, получившие образование мещане, мелкие купцы. Другие, наоборот, опускались до разночинства - захудалые, обедневшие дворяне. Все они, независимо от их официального положения (мещане, почетные граждане, купцы, дворяне), составляли слой межеумочный, находившийся на стыке нескольких классов.

Вопрос о разночинце из дворян вынес на страницы литературы Пушкин. Герой "Медного всадника" - бедный дворянин, опустившийся до положения мелкого чиновника. Его предтечей был у Пушкина герой начатой и неоконченной поэмы Езерский. В одном из черновых вариантов - это прозябающий в конурке на пятом этаже "чиновник, бедный, задумчивый, худой и бледный". В перебеленном тексте сказано, что он коллежский регистратор, но принадлежащий к древнему знатному роду, отмеченному на многих страницах истории России. Родословную Езерского, изложенную в II-V строфах неоконченной поэмы, Пушкин в 1836 году превратил в "Родословную моего героя" и как "отрывок из сатирической поэмы" напечатал в "Современнике".

Пушкин задумывался над вопросом о будущей политической роли этого разночинского слоя из дворян. В откровенном разговоре с братом царя Михаилом он сказал: "Что касается до tiers etat (третье сословие), что же значит наше старинное дворянство с имениями, уничтоженными бесконечными раздроблениями, с просвещением, с ненавистью противу аристокрации и со всеми притязаниями на власть и богатство? Этакой страшной стихии мятежей нет и в Европе. Кто были на площади 14 декабря? Одни дворяне. Сколько же их будет при новом возмущении? Не знаю, а кажется, много"^*.

^* (А. С. Пушкин, Дневник, М. 1923, стр. 65-66.)

Тогда, когда Пушкин задумывался над будущей революционной ролью дворянства, в первую очередь разночинцев из дворянства, Герцен и Огарев начали идейную подготовку передовой части дворянства к участию "в новом возмущении".

Эта же проблема волновала и молодого Лермонтова. За "Вадимом", романом о дворянине-пугачевце, последовал роман "Княгиня Литовская", в котором светскому денди Печорину противопоставлен чиновник из бедных дворян, типичный разночинец Красинский.

Гоголь раздвинул рамки картины, изображающей судьбы разночинцев. У него выведен не только подобный Красинскому и Езерскому чиновник из бедных дворян, Поприщин, но и Башмачкин, потомственный мелкий чиновник из мещан, Чертков и Пискарев - разночинцы-художники.

Евгений в "Медном Всаднике" поднял бунт против неумолимой силы исторического развития, воплотившейся для него в Медном всаднике, и погиб. Протестует против невыносимой для него действительности художник Пискарев и гибнет. Погибает Поприщин, также возмутившийся против условий своего существования. Терпит поражение в схватке с обществом и Чертков, который, казалось, был так близок к победе.

Их гибель - неотвратима, потому что они против общественных порядков подымают бунт одиночки. А всякий бунт одиночки - бессмыслен и безнадежен.

Прежде чем в лице своих лучших представителей стать сознательной общественной революционной силой, разночинство мучительно искало путей и средств борьбы за свою личную судьбу, за свое освобождение от бесчеловечных условий, за свое счастье. Эти люди искали выхода, но не находили его и погибали...

Момент этих трагических поисков Гоголь и запечатлел в гениальной художественной форме.

Расхождение мечты и "существенности" (выражение Гоголя) - такова основная причина трагических переживаний героев Петербургских повестей Пискарева и Поприщина. Они восстают против реальности во имя мечты и гибнут из-за того, что не удается им преодолеть расхождение между их мечтой и существенностью; их мечты неосуществимы: действительность не позволяет им быть людьми.

Пирогов и Ковалев преуспевают, потому что у них, собственно, и мечты нет,- ибо нельзя назвать мечтой стремление лучше есть, пить, одеваться и преуспевать в "сфере эгоистической деятельности". Поэтому у них и не может быть трагического расхождения между мечтой и "существенностью".

3

Авксентий Иванович Поприщин - разночинец из дворян. Он беден и обречен на жизнь жалкую. Ничтожность существования возмущает Поприщина, рождает в нем протест против несправедливости судьбы.

"Отчего я титулярный советник и с какой стати я титулярный советник?" - задает самому себе вопрос Поприщин.

Он негодует на судьбу, что она отвела ему место в самом низу иерархии общества, в котором ранг определяет судьбу человека, в котором большой чин - все, а человек без чина или с маленьким чином - ничто.

Мечта Поприщина навязчива: "Да разве я не могу быть сию же минуту пожалован генерал-губернатором, или интендантом, или там другим каким-нибудь".

Чем далее отстоит его мечта от "существенности", тем более ему хочется преодолеть роковой разрыв между ними. "Нет, хотел бы я быть генералом для того только, чтобы увидеть, как они будут увиваться и потом делать все эти придворные штуки и экивоки, и потом оказать им, что я плюю на вас обоих" - на директора департамента и его дочь.

Он утешает себя: "Что ж, и я могу дослужиться",- и твердит самому себе, что он не хуже других, он - потомственный дворянин.

Но в минуты просветления Поприщин отдает себе отчет в тщетности своих мечтаний: "Все, что есть лучшего на свете, достается или камер-юнкерам, или генералам", а ему, титулярному советнику без гроша, не быть ни камер-юнкером, ни генералом.

Его мечта начинает переходить в манию, муки самолюбия и честолюбия стирают грани между мечтой и существенностью, игра воображения превращается в безумие. Поприщин сходит с ума: его бунт против действительности безнадежен.

Ковалев - коллежский асессор. В табели о рангах его чин соответствовал военному чину майора, однако майорский чин давал потомственное дворянство, а чин коллежского асессора его не давал. Вот почему Платон Кузьмич именует себя майором: он, очевидно, не происходил из дворян и этим отличался от Поприщина. Так Гоголь тонким штрихом вводит нас в самую суть конфликта между мечтой Ковалева и "существенностью": ему хочется поскорее взобраться наверх, занять солидное место вице-губернатора или экзекутора в видном департаменте, взять двести тысяч приданого, а для этого ему нужно стать потомственным дворянином, получить приличный чин. И вдруг случившееся несчастье нарушает его планы. У него исчезает нос...

Конец мечте! Какой же вице-губернатор без носа, какой жених богатой невесты без носа!

О генеральстве мечтал Поприщин, генералом безусловно видит себя в своих снах Ковалев. И вот почти генералом, в парадном мундире, шитом золотом, с большим стоячим воротником, в замшевых панталонах и шляпе с плюмажем, со шпагой на боку, предстает перед Ковалевым его собственный нос в чине статского советника.

Нос, у которого нет ничего, кроме формы - формы в буквальном смысле, как мундира, и формы в смысле одной только внешней видимости человека. Под мундиром нет ни сердца, ни ума, ничего, ровно ничего человеческого нет...

Чистый ранг как таковой! Ковалев гонится за ним, то есть за своим носом...

Фантасмагория? Нет, воплощение мечты Ковалевых и Поприщиных!

Фантастическое происшествие, но в его невероятности - доведенная до гротеска пародия на действительность!

...Нос возвращается на положенное ему место на лице Ковалева. Ковалев вновь способен пуститься в погоню за солидным местом и приданым, и можно не сомневаться, что его мечта не разойдется с "существенностью" и будет он, будет статским советником, а может быть, и выше.

Так фарсом предстает перед нами история погони Ковалева за рангом, которая для несчастного Поприщина обернулась трагедией.

4

Пискарев, подобно Хоме Бруту, столкнулся с трагическим расхождением между внешней красотой и внутренним безобразием человека. Красавица на Невском обладает божественными чертами, но она - олицетворенная грязь, нечисть жизни, а внешность ее напоминает облик панночки-ведьмы.

Чело, прекрасное, нежное как снег, как серебро, казалось, мыслило; брови - ночь среди солнечного дня, тонкие, ровные, горделиво приподнялись над закрытыми глазами, а ресницы, упавшие стрелами на щеки, пылавшие жаром тайных желаний, уста - рубины, готовые усмехнуться...

Ослепительной белизны прелестнейший лоб осенен был прекрасными как агат волосами. Они вились, эти чудные локоны, и часть их, падая из-под шляпки, касалась щеки - тронутой тонким свежим румянцем, проступившим от вечернего холода. Уста были замкнуты целым роем прелестнейших грез.

Как и панночка-ведьма, красавица Пискарева - совсем не то, чем она кажется.

Под ее красотой скрывается грубая пошлость. Пискарев не смог перевести этого рокового для него расхождения между мечтой и действительностью.

Класс художников в Петербурге - "довольно странное явление и столько же принадлежит к гражданам Петербурга, сколько лицо, являющееся в сновидении, принадлежит к существенному миру". Художник и николаевский Петербург - вещи несовместимые, ибо серенький колорит города на болоте в самом зародыше глушит искусство...

Душит Петербург, город фантасмагорий, и художника Пискарева, грозит обратить и его в фикцию человека. Пискарев сопротивляется, ищет спасения в красоте. Когда же ему показалось, что он нашел то, что искал - мечту, воплотившуюся в красавице, - оказалось, что Невский проспект сыграл с ним злую шутку. То, что он принял за воплощенный идеал красоты, оказалось поруганием красоты.

От реальности Пискарев бежит в мир иллюзий и в сновидениях ищет спасения от противоречия "существенности" с мечтой. Но и там он его не находит.

Пискарев наложил на себя руки, предпочтя смерть прозябанию в действительности, в которой нет и не может быть слияния мечты с реальностью.

Пискареву противопоставлен Пирогов. В этом поручике нетрудно разглядеть эскиз к портрету Хлестакова. Поручик Пирогов - пустышка, фитюлька, не человек, а видимость человека в том смысле, какой вкладывался в это понятие Белинским.

Несколько офицеров собрались пить; двое тут же поссорились, и компания решила: чем выходить на поединок, лучше разделаться кулаками... Они надавали друг другу пощечин и... помирились^*.

^* (А. В. Никитенко, Указ. соч., т. I, стр. 275-276.)

Это пироговское представление о чести человека!

Высеченный немцами-ремесленниками, он быстро утешился, съев в кондитерской два пирожка и прочитав "Северную пчелу", и вечером лихо отплясывал мазурку на "суаре", вроде тех, на которых блистал и Иван Александрович Хлестаков.

Пирогов на этих вечеринках щеголял эполетом (он очень высокого мнения о своем чине!), разговором о Булгарине, Орлове, Грече, Пушкине, уменьем рассмешить в высшей степени хладнокровных, бывалых питерских девиц-невест. Быть может, завидуя лоску Пирогова, Хлестаков и заимствовал у него те рассказы о бароне Брамбеусе, о Пушкине, которыми развлекал Анну Андреевну и Анну Антоновну...

Смерть Пискарева раскрывает глубину и трагичность его переживаний. Поведение поручика Пирогова в его трагикомическом любовном происшествии свидетельствует о пошлости, о потере способности к истинно человеческим чувствам. Люди подобного типа не знают расхождения мечты и "существенности", так как их мечты столь же низменны, как и порождающая их действительность.

5

О роковой силе золота рассказал Гоголь в "Портрете".

Он написал повесть о том, как золото погубило художника Черткова, отняв у него сперва талант, затем разум, наконец жизнь. Он написал трагическую повесть о страшном талисмане - портрете, который сперва дал Черткову золото, чтобы затем уничтожить его самого.

... Чертков увидел, как старик вышел из портрета, рассыпал кучу золота, стал его пересчитывать. "Глаза Черткова горели; казалось, его чувства узнали в золоте ту неизъяснимую прелесть, которая дотоле ему была непонятна".

Ненасытная жажда золота овладела им. "Золото сделалось его страстью, идеалом, страхом, наслаждением, целью". Какой ураган определений: золото, как идеал, но и как страх, золото - наслаждение, золото - цель жизни...

Гоголь называл XIX век - веком-банкиром, когда погоня за богатством, за золотом стала решающей силой, главным побудителем человеческой деятельности. А Гоголь не любил денег, был бессребреником в полном смысле слова. Найденное после его смерти имущество было оценено в ... 43 рубля 88 копеек.

Он прожил свою жизнь, не имея ничего, кроме чемодана с небогатым скарбом, а деньги, когда они у него были, он пересылал родным и тайно раздавал нуждающимся студентам. Гоголь ненавидел золото...

В новеллах "Вечеров" и "Миргорода" сверхъестественная сила вмешивается в жизнь человека один раз: черт вынужден был помочь В акуле и на том отношения их и закончились.

В "Портрете" сверхъестественная сила сопровождает Черткова неотступно. Очень выпукло это показано в первой редакции повести.

Портрет ростовщика Петромихали, купленный Чертковым и оставленный в лавчонке, таинственно перенесся на его квартиру. Ночью старик, отделившись от портрета, обратился к Черткову:

"Не бойся меня, мы с тобой никогда не разлучимся",- так начинает он и рисует перед молодым художником две перспективы: либо отдаваться искусству бескорыстно и повеситься на первом попавшемся гвозде, либо же выбросить из головы эти глупые бредни: "Бери же скорее свою кисть и рисуй портреты со всего города; бери все, что ни закажут; но не влюбляйся в свою работу, не сиди над нею дни и ночи; время летит скоро, и жизнь не останавливается. Чем более смастеришь ты в день своих картин, тем больше в кармане будет у тебя денег и славы. Брось этот чердак и найми богатую квартиру. Я тебя люблю и потому даю тебе такие советы; я тебе и денег дам, только приходи ко мне. Мы с тобою никогда не разлучимся". Действительно, портрет ростовщика Петромихали навсегда вошел в жизнь Черткова как талисман. Он дал ему первую сотню червонцев, он приводит к нему первую заказчицу. В первой редакции 1835 года Чертков еще не успел дать объявления в газетах, как дама узнала о нем буквально чудом. "Чертков удивился такой скорой своей славе..."

Так действовала таинственная сила талисмана. Чертков задумался над этим. "Все привело его к тому, что какая-нибудь история соединена с существованием портрета и что даже, может быть, его собственное бытие связано с этим портретом". Тут Гоголь выносит на поверхность повествования его лейтмотив: портрет как талисман Черткова дает ему, казалось бы, всемогущее золото, но в действительности отнимает у него все.

Во второй части раскрыта тайна талисмана: в портрете воплощен страшный ростовщик, в котором в свою очередь воплощен антихрист.

О Гобсеке Бальзак сказал: "Иезуит в услужении бога золота, наслаждающийся лишь могуществом этого бога и смакующий слезы несчастных, источник коих хорошо ему ведом" ("Крестьяне").

У Гоголя ростовщик - сам бог-золото, антихрист, повелитель всей нечистой, враждебной человеку силы.

Бальзак в "Шагреневой коже" (о которой положительно отозвался в 1832 году Пушкин, которою зачитывались Герцен, Станкевич, Белинский) тоже говорил о роковой силе золота. Без золота человек - ничто. Золото сулит ему всемогущество. Но чтобы добыть золото, необходимо отдать жизнь. Таков безысходный, замкнутый круг, в котором обречен вращаться человек. И золото приходит к Рафаэлю с помощью талисмана - куска волшебной шагреневой кожи. Чем больше золота получает человек, тем короче его жизнь, тем ближе страшный конец.

Талисман-золото - художественный образ стихийной силы денег, созданных человеком, но стоящих над ним.

Бальзак задумал реалистически объяснить действие талисмана, то есть сверхъестественной силы; Рафаэль, пораженный первым исполнением его желаний, считал, что это естественное сплетение событий, а не результат магического влияния куска кожи. Однако Бальзаку не удалось органически сочетать элемент фантастики с реализмом новеллы в целом. Он не создал художественно-реалистического образа роковой силы золота.

Станкевич справедливо заметил: "Несмотря на искусство, с которым волшебная сила талисмана согласована с обыкновенным ходом дела, волшебство пустое, основанное на пустом поверье и окруженное действительною жизнью, разрушает свое очарованье"^*.

^* (Н. В. Станкевич, Указ. соч., стр. 278.)

Гоголю также не удалось согласовать волшебную силу портрета с "обыкновенным ходом дела". Но этот неуспех - иного рода, чем у Бальзака. Гоголь даже и не пытался дать реалистическое обоснование участия портрета в жизни Черткова, а прибег к религиозно-мистической трактовке роковой силы талисмана.

В таком решении мы не видим признаков того, что уже в то время Гоголя охватывали реакционные и религиозные идеи. Даже и три года спустя, в Риме, он еще был далек от религиозно-мистического экстаза. А в 1834 году Гоголь был настолько же мало проникнут религиозным настроением, как и тогда, когда писал "Вия". И в "Вие" церковно-религиозный элемент дан без всякого пиетета, без мистики и даже чуть-чуть насмешливо...

Гоголь попросту не нашел иного обоснования для включения талисмана в жизнь человека, кроме вмешательства "врага рода человеческого" - антихриста, а где появился антихрист, там должен был неминуемо выйти на сцену и святой, с помощью девы Марии одолевающий антихриста.

Но как ни противоречила церковно-религиозная мотивировка реалистическому содержанию повести о золоте, погубившем художника, идея "Портрета" звучала сильно и выразительно.

Золото в руках продавшего и предавшего талант свой Черткова стало орудием уничтожения того, что действительно непреходяще, - искусства. Ничего, кроме искромсанных полотен, не осталось ни от Черткова, ни от его золота...

6

"Портрет" - одно из немногих произведений мировой литературы, центральной темой которого является проблема искусства - проблема его отношения к действительности, решаемая в пользу реализма, против натурализма и лживой идеализации.

Чертков наказан за то, что трудному пути правдивого искусства он предпочел легкий путь приобретения богатства и славы с помощью лжеискусства, фальшивого изображения жизни, идеализации и возвеличения ее мерзостей. Это - путь бездарного и продажного Булгарина, даровитого, но продавшего свой талант Бенедиктова, насквозь фальшивого Кукольника.

В угоду Николаю эти люди прославляли его бесчеловечный, жестокий, лицемерный режим, прибегая к трескучим фразам, неестественно-ярким краскам, всевозможным эффектам приукрашивания. О таком лжеискусстве с его отвратительными приемами Гоголь гневно говорил в черновике статьи "Последний день Помпеи", написанный примерно в одно время с повестями "Арабесок": "Эти эффекты отвратительнее всего в литературе, когда они сделаются целью бесстыдных торгашей, а не людей, дышащих искусством. Следствия их вредны, потому что простодушная толпа принимает блестящую ложь" (АН, т. VIII, стр. 762). И Гоголь к этой выразительной оценке присовокупил замечание, что подобные эффекты в искусстве отвратительны, "как отвратителен подлый человек, украшенный знаками отличия".

Из текста статьи в "Арабесках" Гоголь удалил эти строчки - они были явно нецензурны: они прямо метили в лжепатриота от литературы Кукольника, как раз тогда облагодетельствованного царскими милостями за пакостную пьесу "Рука всевышнего отечество спасла"...

Подлецом в искусстве стал и Чертков, когда, отравленный жаждой наживы, предал искусство и сделался модным живописцем. Он так набил руку в изготовлении того, чего от него требовали заказчики, что, "казалось, кисть его сама приобрела, наконец, ту бесцветность и отсутствие энергии, которою отличались его оригиналы" - не люди, а фикции людей...

Чертков продал свой талант, свою душу и приобрел славу, богатство. Но вот настал миг, когда пред ним во всей наготе предстала страшная правда, и Чертков не вынес ее и умер в страшных душевных и физических мучениях...

В "Портрете" осужден также и натурализм, это бескрылое, бездумное копирование природы, действительности.

Разглядывая портрет старика, его, казалось, живые глаза, молодой художник думал:

"Что это? искусство или сверхъестественное какое волшебство, выглянувшее мимо законов природы? Какая странная, какая непостижимая задача, или для человека есть такая черта, до которой доходит высшее познание и через которую шагнув, он уже похищает несоздаваемое трудом человека, он вырывает что-то живое из жизни, одушевляющей оригинал. Отчего же этот переход за черту, положенную границей для воображения, так ужасен, или за воображением, за порывом, следует, наконец, действительность, та ужасная действительность, на которую соскакивает воображение со своей оси каким-то посторонним толчком, та ужасная действительность, которая представляется жаждущему ее тогда, когда, желая постигнуть прекрасного человека, вооружается анатомическим ножом, раскрывает его внутренность и видит отвратительного человека? Непостижимо! такая изумительная, такая ужасная живость! или чересчур близкое подражание природе так же приторно, как блюдо, имеющее чересчур сладкий вкус?"

Вот в этих последних словах - вся суть: близкое подражание, копирование природы так же антихудожественно, как подслащивание, идеализация жизни! Таким образом, в "Портрете" была поставлена основная проблема искусства - проблема его отношения к действительности. Гоголь решил ее в пользу реализма, осудив и натуралистическое, рабское копирование действительности и лживую ее идеализацию.

Одновременно с Гоголем ставил проблему реализма и натурализма Бальзак в "Неведомом шедевре".

Художник Френхофер пытался перейти черту, отделяющую искусство от действительности, он хотел, чтобы у него на полотне явился не художественный образ женщины, а сама женщина... Как ростовщик с его живыми глазами!..

Он затратил десять лет труда, и его картина стала нагромождением мазков и пятен... Перед этим трупом картины Порбус говорил молодому Никола Пуссену: "Задача искусства не в том, чтобы копировать природу, а в том, чтобы ее выразить".

Таков закон реализма. Его нарушил автор портрета ростовщика - и был жестоко наказан. Его нарушил Френхофер - и был жестоко наказан.

7

Гоголь обличал и преследовал бичом сатиры коллежских асессоров и тайных советников, начальников отделений и директоров департаментов, квартальных и камер-юнкеров - всех тех мнимых патриотов, которые готовы были продать отца, мать, родину ради чина, ордена, денег.

"А вот эти все, чиновные отцы их, вот эти все, что юлят во все стороны и лезут ко двору и говорят, что они патриоты, и то и се: аренды, аренды хотят эти патриоты^*. Мать, бога, отца продадут за деньги, честолюбцы, христопродавцы!"

^* (Аренда была одной из форм денежного награждения крупных бюрократов: получившему ее казна в течение двенадцати и более лет выплачивала значительные суммы как плату за предоставленные в пользование земли и угодья.)

Гневную, беспощадную эту тираду Гоголь вложил в уста сходящему с ума Поприщину, чтобы легче было провести эту страшную правду через цензурные рогатки.

Аренды, то есть денег, золота, хотят христопродавцы, прикрывающиеся личиной патриотов.

Так в творчестве Гоголя появляется тема ложного патриотизма, во весь рост поставленная в знаменитом рассуждении в конце первого тома "Мертвых душ".

"Записки сумасшедшего" открываются сопоставлением губернского и столичного христопродавчества.

"Я не понимаю выгод служить в департаменте. Никаких совершенно ресурсов. Вот в губернском правлении, гражданских и казенных палатах совсем другое дело: там, смотришь, иной прижался в самом уголку и пописывает. Фрачишка на нем гадкий, рожа такая, что плюнуть хочется, а посмотри ты, какую он дачу нанимает! Фарфоровой вызолоченной чашки и не неси к нему: "Это, говорит, докторский подарок": а ему давай пару рысаков, или дрожки, или бобер рублей в триста. С виду такой тихенькой, говорит так деликатно: "Одолжите ножичка починить перышко", а там обчистит так, что только одну рубашку оставит на просителе. Правда, у нас зато служба благородная, чистота во всем такая, какой вовек не видать губернскому правлению: столы из красного дерева, и все начальники в ы. Да признаюсь, если бы не благородство службы, я бы давно оставил департамент".

Чиновник с гадкой рожей, в гадком фрачишке - тот самый судья в плюгавом фраке, о котором Гоголь говорил в статье о Пушкине.

Открытого лихоимства, каким занимается этот с виду невзрачный, но страшный "патриот", в столице нет. Тут действуют благородно и обчищают в белых перчатках, в модных фраках и тридцатирублевых сапогах (в каких ходит ненавистный Поприщину начальник отделения).

"Я укажу,- писал Пельчинский,- на дам, самого высокого происхождения, которые предлагают свои услуги в отношении министров, членов государственного совета и сенаторов на условиях самых низких"^*. Дамы эти и придавали столичному лихоимству и грабежу то "благородство обхождения", которое прельщало Поприщина...

^* (В. Пельчинский, Указ. соч., стр. 32.)

Да что департамент! Даже и Полицейские брали взятки "необычайно благородно". Вот, например, частный пристав в "Носе": он был "большой поощритель всех искусств и мануфактурностей, но государственную ассигнацию предпочитал всему". "Это вещь,- обыкновенно говорил он, - нет ничего лучше этой вещи: есть не просит, места займет немного, в кармане всегда поместится, уронишь - не расшибется".

Так рассуждает этот философ лихоимства!

Гоголь на языке искусства рассказал ту правду, которую во всей ее прозаической наготе выложил петербургский полицейский в откровенной беседе с Никитенко:

"Мы обыкновенно начинаем службу в полиции совершенными невеждами. Но у кого есть смысл, тот в два-три года сделается отменным чиновником. Он отлично будет уметь соблюдать собственные выгоды и ради них уклоняться от самых прямых своих обязанностей или же, напротив, смотря по обстоятельствам, со всей строгостью применять законы там, где, казалось бы, они неприменимы. И при этом они не подвергаются ни малейшей ответственности. Да и что прикажете нам, полиции, делать, когда нигде нет правды"^*.

^* (А. В. Никитенко, Указ. соч., т. I, стр. 221.)

Нигде нет правды - вот к какому выводу из жизненных наблюдений приходит даже квартальный надзиратель, коллега того полицейского чина, который доставил Ковалеву его нос...

Нигде нет правды для Поприщина и Пискарева, для маленьких людей, которые безуспешно бьются за свое маленькое счастье, поднимают бунт против страшной действительности и погибают в неравной, безнадежной борьбе.

Нет правды для человека в мире, в котором преуспевают камер-юнкеры и майоры Ковалевы, поручики Пироговы и художники Чертковы.

Юмор, побеждаемый грустью, - так после выхода "Миргорода" и "Арабесок" Белинский определил сущность художественного метода Гоголя. Сам Гоголь впоследствии эту мысль передал словами: "Видный миру смех и незримые, неведомые ему слезы..."

В сочетании юмора с грустью, смеха со слезами выразилось гоголевское восприятие окружавшей его действительности, гоголевское отношение к ней.

Как смешна и нелепа эта Русь, в которой Иван Иванович ссорится с Иваном Никифоровичем, майор Ковалев гоняется за собственным носом, высеченный поручик Пирогов утешается двумя пирожками...

И как страшна и ужасна эта Русь, в которой славный, честный Хома Брут погибает от "нечистой силы" - паненки-ведьмы, художник Пискарев гибнет от пошлости жизни, поругавшей красоту, Русь, в которой тайные советники и камер-юнкеры готовы продать отца, мать, родину ради чина, ордена, аренды...

Как нелепа, смешна и страшна такая Русь и как больно, невыразимо больно, что она такая! Но если ты гражданин земли своей, а не христопродавец, не карьерист, не поручик Пирогов, то не мирись со злом, а восстань и борись против него!

Вот что говорили читателям книги Гоголя...