2

Продолжая традиции Белинского, Чернышевский ставил вопрос о необходимости их дальнейшего развития в соответствии с условиями современной жизни и задачами освободительного движения.

Характеризуя в 1855 году положение в русской критике за последнее семилетие, Чернышевский говорит о ее совершенно неудовлетворительном состоянии, ее неспособности проникнуть в сущность тех явлений, которые происходят в действительности и литературе, "ее мелочности и вялости". Она уже не возглавляла общественное мнение, а была лишь "слабым отголоском его". От такой критики, указывает он дальше, было бы напрасно "ожидать широкой и проникающей в массу оценки Гоголя, то есть целой литературной эпохи, можно сказать, целой исторической эпохи в развитии русского самопознания" (III, 771).

Перед нами одно из самых ранних суждений Чернышевского о Гоголе, свидетельствующее о том, какое большое значение придавал он этому писателю, сколь важным и насущным считал правильное осмысление его творчества.

Гоголь играл исключительно важную роль в жизни Чернышевского, в истории его духовного развития. Произведения Гоголя способствовали пробуждению в молодом Чернышевском интереса к социальным вопросам современности, ненависти ко всему строю жизни самодержавно-помещичьей России.

Уже юношеские дневники Чернышевского вводят нас в атмосферу его напряженных раздумий над вопросами русской литературы, и в особенности творчества Гоголя. В этих подневных записях, тщательно фиксирующих размышления автора, содержание его бесед и споров с товарищами, перечень прочитанных книг, имя Гоголя встречается постоянно и в самой различной связи. Например, 2 августа 1848 года двадцатилетний Чернышевский заносит в свой дневник: "Литература: Гоголь и Лермонтов кажутся недосягаемыми, великими, за которых я готов отдать жизнь и честь" (I, 66). Несколько дней спустя, в связи с чтением "Мертвых душ", появляется новая запись: "Дивился глубокому взгляду Гоголя на Чичикова... Велико, истинно велико! ни одного слова лишнего, одно удивительно! вся жизнь русская, во всех ее различных сферах исчерпывается ими..." (I, 68-69).

Для Чернышевского Гоголь - "чрезвычайный" человек, сравнение с которым никто не в состоянии выдержать в русской и западноевропейской литературе, ибо он "выше всего на свете, со включением в это и Шекспира и кого угодно" (I, 353). Гоголь становится в его глазах как бы художественным и нравственным критерием в оценке самых различных явлений искусства и жизни. Подобное восприятие Гоголя у Чернышевского складывается под влиянием Белинского. С первых же своих выступлений в печати Чернышевский широко пропагандирует творчество Гоголя и борется за гоголевское направление в литературе.

В 1855 году, в связи с выходом посмертного собрания сочинений Гоголя и отрывков из второго тома "Мертвых душ", Чернышевский написал статью. Она не была напечатана автором и явилась своего рода предварительным эскизом его знаменитых "Очерков гоголевского периода русской литературы".

Здесь Чернышевский впервые указал на то, что проблема гоголевского творчества имеет в современных исторических условиях исключительную общественную и теоретическую злободневность. Он видел, какой огромной помощью в подготовке русской революции могут явиться обличительные произведения гениального писателя. Но для того чтобы помощь стала реальной, действенной, надо было неустанно разъяснять широким массам значение Гоголя. Это было необходимо еще и потому, что, по словам Чернышевского, "последним памятным для публики приговором о Гоголе" остались суждения, вызванные его "Перепискою с друзьями". Разумеется, они оставляли впечатление, невыгодное для Гоголя, и, таким образом, "убеждение в его величии было во многих его почитателях ослаблено" (III, 772).

Подвергнув очень резкой критике "Выбранные места из переписки с друзьями", Белинский не терял надежды на возвращение Гоголя в прогрессивный лагерь. Это побуждало его с тем большей определенностью раскрыть писателю ошибочность выраженных в его книге идей. Как писал Добролюбов в статье "О степени участия народности в развитии русской литературы" - хотя Гоголь и издал "Переписку", но все же "надежды на него не покидали его почитателей". Для Белинского не имел большого значения вопрос о том, сколь искренни были заблуждения Гоголя; для него, так же как и для Герцена, был существен прежде всего их объективный политический результат. К середине 50-х годов положение стало иным. "Выбранные места" уже утратили свою злободневность, сохранившись лишь в качестве трагического факта биографии писателя.

Главная же задача, состоявшая в том, чтобы осмыслить сильные стороны творчества Гоголя и" использовать их в качестве оружия против самодержавия и крепостничества, еще острее встала теперь перед революционно-демократической критикой.

Критически изучив многочисленные материалы - письма Гоголя, мемуары о нем, - Чернышевский категорически отметает выдвигавшиеся против автора "Выбранных мест" обвинения в "двуличности, притворстве, ханжестве". Эту книгу он считает результатом "странных заблуждений" Гоголя, которые, в свою очередь, объясняются различными обстоятельствами. "Можно только понять из его жизни, - пишет Чернышевский, - каким образом дошел он, вовсе не по своей воле, до странных заблуждений, которые казались ему истиной" (III, 535). В трагедии, постигшей писателя, критик прежде всего винит крепостнический строй России, жертвой которого он явился. Аргументируя свою мысль, Чернышевский говорил: "Но кто поручится за человека, живущего в нашем обществе? Кто поручится, что самое горячее сердце не остынет, самое благородное не испортится? Мы имеем сильную вероятность думать, что Гоголь 1850 г. заслуживал такого же уважения, как и Гоголь 1835 г.; но положительно мы знаем только то, что во всяком случае он заслуживал глубокого скорбного сочувствия" (IV, 663-664).

Этот вывод Чернышевского, который мог быть истолкован как желание снять с Гоголя ответственность за издание реакционной книги, нуждается в объяснении. Здесь, несомненно, отразились свойственные великому критику просветительные иллюзии^*. Однако Чернышевский вполне разделяет возмущение Белинского "Выбранными местами из переписки с друзьями". Он ни в малейшей степени не пытается смягчить политическую оценку этой книги, которую решительно считает "пятном на имени Гоголя". "Книгу его нельзя оправдать: она лжива" (III, 534, 535), - снова подчеркивает ой. Но сколь ни лживы и отвратительны идеи, которые проповедовал Гоголь, сколь ни тяжка вина его, "Выбранные места", утверждает вслед за Белинским Чернышевский, не могут поколебать исторического значения великого художественного подвига писателя. "И если чем смутил нас он, - писал Чернышевский, - все это миновалось, а бессмертны остаются заслуги его" (IV, 665).

^* (Глубоко вскрывая объективные причины духовной драмы Гоголя, Чернышевский вместе с тем недостаточно акцентировал момент личной слабости писателя. Уже будучи в ссылке, критик пытался внести корректив в свою точку зрения. В письме к А. Н. Пыпину от 14 августа 1877 года он указывал, что согласен с его критическими замечаниями в свой адрес, и в частности относительно своих прежних мнений о Гоголе (т. XV, с. 87). Семь лет спустя в письме к сыну - Михаилу Николаевичу - Чернышевский снова коснулся этого вопроса. Он советует сыну просмотреть статьи Пыпина и добавляет: "В двух или трех местах находятся там заметки, имеющие целью раскрытие ошибок в том, что случилось мне писать о Гоголе; я совершенно согласен с этими поправками моих прежних ошибочных суждений" (там же, с. 512). Речь идет о работе А. Н. Пыпина "Характеристики литературных мнений от двадцатых до пятидесятых годов", печатавшейся в 1871 -1873 годах на страницах "Вестника Европы" и в 1873 году вышедший отдельным изданием. В главе, специально посвященной Гоголю, Пыпин между прочим говорит о "личном характере" автора "Выбранных мест", в котором "было гораздо меньше наивной искренности и гораздо больше рассчитанной эгоистической хитрости, чем предполагал автор статьи", т. е. Чернышевский (Спб., 1873, с. 350). Ссылаясь на это рассуждение Пыпина, Чернышевский отнюдь не разделял пафоса его психологических изысканий. Чернышевский лишь имел в виду подчеркнуть, что в издании "Выбранных мест" сказалась и личная слабость Гоголя.)

Либеральная критика, как мы видели, отвергая Гоголя, искусственно противопоставляла ему Пушкина. В одной из самых ранних своих статей, посвященных разбору трактата Аристотеля "О поэзии", Чернышевский сравнивает творчество этих двух русских писателей. "Кто, по вашему мнению, выше: Пушкин или Гоголь?" - спрашивает Чернышевский. Решение этого вопроса, отвечает он, "зависит от понятия о сущности и значении искусства" (II, 267).

Вопрос о пушкинском и гоголевском направлении в русской литературе был поставлен впервые Белинским после выхода в свет "Мертвых душ". Признавая Пушкина величайшим поэтом, подготовившим все последующее развитие русской литературы, Белинский вместе с тем видит теперь уже в Гоголе "более важное значение для русского общества, чем в Пушкине: ибо Гоголь более поэт социальный, следовательно, более поэт в духе времени" (VI, 259).

Само собой разумеется, что Белинский нисколько не имел в виду принизить значение Пушкина. Он сопоставляет обоих писателей лишь в одном, хотя и очень существенном, плане: кто из них больше соответствует нынешнему духу времени, кто из них дает более эффективное оружие, необходимое для борьбы с ненавистной действительностью. Таким сильнейшим оружием явилась, по мнению критика, сатира Гоголя, более непосредственно подрывавшая устои крепостничества.

Эту мысль развивает дальше Чериышевский. Общественный и нравственный критерий в оценке произведений искусства - главный для Чернышевского. Поэтому бичующая сатира Гоголя в его глазах имеет преимущество перед проникнутой гуманностью, художественно совершенной, но объективной поэзией Пушкина. Не отрицая огромного исторического значения Пушкина, Чернышевский, однако признает Гоголя писателем, более соответствующим потребностям современной жизни.

Это положение было подробно развернуто в "Очерках гоголевского периода русской литературы", появившихся на страницах "Современника" в 1855-1856 годах.

Следует, впрочем, заметить, что, обоснованно полемизируя с "эстетической" критикой, противопоставлявшей пушкинское направление - гоголевскому, Чернышевский и сам давал повод для упрека в известной односторонности его позиции в этой полемике. Любое противопоставление Гоголя и Пушкина, какими бы намерениями оно ни диктовалось, объективно вело к принижению исторической роли одного или другого писателя. Этой опасности, надо сказать, не избежал и Чернышевский.

"Очерки" занимают одно из центральных мест в литературнокритическом наследии Чернышевского. Они были задуманы как монументальное исследование, посвященное существеннейшим проблемам русской литературы 30-50-х годов.

Характерно прежде всего само название работы. Именем Гоголя Чернышевский определяет целый период русской литературы, притом один из наиболее важных и плодотворных в ее истории. Творчество Гоголя он считает главным событием русской литературы за последнюю четверть века.

"Очерки гоголевского периода" должны были состоять из двух частей. Первая из них посвящена истории критики "гоголевского периода", во второй предполагалось подробное рассмотрение творчества Гоголя и других писателей. Чернышевский успел осуществить лишь первую половину своего замысла. Последняя глава исследования заканчивалась так: "Если обстоятельства позволят нам исполнить во всем размере план, по которому начаты наши "Очерки" и первая часть которого - обозрение критики - нами кончена, то мы должны будем обозревать во второй части нашего труда деятельность русских поэтов и беллетристов, начиная с Гоголя до настоящего времени".

Хотя Гоголю Чернышевский предполагал специально посвятить вторую часть своих "Очерков", однако и в первой части содержится много страниц, проницательно освещающих различные стороны его творчества. И важно отметить, что оно рассматривается критиком в свете наиболее актуальных теоретических проблем искусства. В этом смысле "Очерки гоголевского периода" явились прямым продолжением идей, выраженных в диссертации "Эстетические отношения искусства к действительности".

Либеральная критика в борьбе против революционных демократов обычно обвиняла их в непримиримости к инакомыслящим, в том, что, оценивая явления искусства, они руководствуются "духом партии". Свое отрицательное отношение к гоголевскому направлению Дружинин мотивировал, между прочим, тем, что оно также чуждо "примирительному началу". В условиях обостренной идейно-политической борьбы 50-х годов подобный аргумент означал призыв к тому, чтобы искусство отказалось от своей общественной роли, призыв к примирению с действительностью.

Дружинин упрекал Гоголя в антигуманизме, в проповеди человеконенавистничества. Он противопоставлял ему не только Пушкина, который якобы не помнил зла в жизни и прославлял одно благо, но и Тургенева - "пленительнейшего идеалиста и мечтателя, художника с незлобной и детской душой".

Революционно-демократическая критика решительно отвергала эту философию примирения, разоблачая ее фальшь и одновременно раскрывая подлинно гуманистическую основу негодующей гоголевской сатиры.

Еще до "Очерков гоголевского периода", в год смерти Гоголя, Некрасов написал знаменитое стихотворение "Блажен незлобивый поэт", в котором поставил вопрос о двух типах искусства. Спокойному и незлобивому поэту, самодовольному и чуждому творческих мук, любящему "беспечность и покой", противопоставлен "благородный гений", бесстрашно карающий пороки и заблуждения людей, проповедующий "любовь враждебным словом отрицанья". Гоголь со своей "карающей лирой" и является воплощением этого истинного искусства, озаренного чувством любви к народу и ненависти к его врагам:

 И веря и не веря вновь
 Мечте высокого призванья, 
 Он проповедует любовь
 Враждебным словом отрицанья... 

 Со всех сторон его клянут, 
 И, только труп его увидя, 
 Как много сделал он, поймут, 
 И как любил он - ненавидя!

В 1847 году Белинский писал К. Д. Кавелину: "... ненависть иногда бывает только особенною формою любви" (XII, 433). Пока повсеместно не уничтожена социальная несправедливость, пока благородным порывам человека противостоят хищничество, ложь, злоба эксплуататоров, - до тех пор будет совершенно естественна форма любви-ненависти. Чем сильнее ненависть к уродливым, ненормальным явлениям действительности, тем полнее и ярче любовь к тому, что воплощает силу и здоровье этой действительности.

Отсутствие ненависти в писателе свидетельствует о его равнодушии к жизни. А оно - самый опасный враг искусства. В этом пункте эстетические воззрения Гоголя наиболее близко подходили к эстетике революционных демократов.

Ни одно истинное произведение искусства, по мысли Гоголя, не может быть создано, если писатель не проникнут горячим стремлением к искоренению безобразий действительности.

Этот уже известный нам эстетический принцип Гоголя и выразил Некрасов в стихотворении "Блажен незлобивый поэт", творчески развивая его затем во многих своих произведениях.

И Чернышевский ставит вопрос: почему "до сих пор еще остается много людей восстающих против Гоголя"? И отвечает: потому, что Гоголь принадлежит к той категории писателей, "любовь к которым требует одинакового с ними настроения души, потому что их деятельность есть служение определенному направлению нравственных стремлений". В обществе, раздираемом социальными противоречиями, не может быть единодушия в оценке таких художников, как Гоголь, творчество которого служит определенному направлению идей. Чернышевский пишет: "Но если у них есть враги, то есть и многочисленные друзья; и никогда "незлобивый поэт" не может иметь таких страстных почитателей, как тот, кто, подобно Гоголю, "питая грудь ненавистью" ко всему низкому, пошлому и пагубному, "враждебным словом отрицанья" против всего гнусного "проповедует любовь" к добру и правде. Кто гладит по шерсти всех и все, тот, кроме себя, не любит никого и ничего, кем довольны все, тот не делает ничего доброго, потому что добро невозможно без оскорбления зла. Кого никто ненавидит, тому никто ничем не обязан" (III, 21-22).

Чернышевский сформулировал здесь одну из значительнейших идей революционно-демократической эстетики. "Добро невозможно без оскорбления зла" - этот тезис означал не просто отрицательное отношение к торжествующему социальному злу: зло недостаточно отрицать или отвергать. Чернышевский зовет к активному, революционному действованию. Призыв к "оскорблению зла" означал не что иное, как признание необходимости устранения условий, при которых возможно существование зла.

Говоря о социальном значении произведений Гоголя, Чернышевский указывает, что писатель стоит "во главе тех, которые отрицают злое и пошлое". Вот почему Гоголю "многим обязаны те, которые нуждаются в защите". Отсюда - самый существенный вывод Чернышевского: "...давно уже не было в мире писателя, который был бы так важен для своего народа, как Гоголь для России" (III, 11). В своем творчестве Гоголь Отразил интересы народа; люди, которым ненавистны эти интересы, ненавидят и Гоголя. И лишь когда изменится и станет "здоровой" действительность, когда "исчезнет все пошлое и низкое", против чего боролся писатель, "тогда будут все единогласны в похвалах ему".

Так в подцензурных условиях Чернышевский вскрывал самую суть идейных споров вокруг Гоголя.

Усилия реакции ниспровергнуть Гоголя оказались безуспешными. Несмотря на цензурный террор и прямые полицейские преследования, писатели гоголевской школы имели все большее влияние на развитие русской литературы. Боткин с сожалением заявлял Дружинину: "...мы слишком поторопились решить, что гоголевское направление пора оставить в стороне, - нет и 1000 раз нет"^*. Эти строки писались в августе 1855 года, незадолго перед тем, как на страницах "Современника" стали печататься "Очерки гоголевского периода".

^* (Письма к А. В. Дружинину. - Летописи, кн. 9. М., 1948, с. 37.)

С тем большей запальчивостью обрушились либералы на работу Чернышевского.

В конце 1856 года в одиннадцатой и двенадцатой книжках "Библиотеки для чтения" Дружинин выступил со статьей "Критика гоголевского периода русской литературы и наши к ней отношения", полемически направленной против Белинского и Чернышевского. Смысл новой концепции Дружинина заключался в следующем: творчество Гоголя было якобы неверно истолковано критикой 40-х годов, взгляды которой теперь "во многом уже утратили свое значение". Это она, т. е. критика Белинского, создала Гоголя по своему образу и подобию, объявив его "поэтом отрицательного общественного воззрения". Но подобная репутация не заслужена Гоголем и сохранилась лишь в результате "критического фетишизма". "Гоголь не есть поэт отрицания, - писал Дружинин, - а между тем критика сороковых годов, сама вдавшись в одностороннее отрицательное направление, силилась видеть в Гоголе его полное воплощение". Гоголь, по мнению Дружинина, будто бы никогда не был поэтом современности, его художественные интересы вдохновлялись лишь "вечными" темами: "Гений Гоголя был богат истинами вечными, истинами, не зависимыми от взглядов известного поколения, истинами, никогда не преходящими, как всякая настоящая поэзия"^*.

^* (Библиотека для чтения, 1856, № 12. Критика, с. 55.)

Статья Дружинина не только искажала творчество Гоголя. Она преследовала еще одну цель: дискредитировать традиции Белинского, жизненность которых подтверждалась всем опытом прогрессивной русской литературы.

Ратуя за поэзию, отвлеченную от интересов современности и основанную на "одних идеях вечной красоты", Дружинин объявил традиции "критики гоголевского периода", то есть Белинского, устаревшими, а самого Белинского - "лицом подсудимым". Дружинин писал, что современная эпоха выдвинула новых писателей и иные критерии их оценки: "Новые художники порождают новых ценителей, и тот ценитель, который, не смея быть новым, станет робко повторять выводы своего предшественника, вдастся в мучительный фетишизм, как бы даровит ни был сошедший со сцепы человек, им выбранный вместо кумира"^*. Хотя имя Чернышевского здесь не было названо, но именно его имел в виду Дружинин.

^* (Там же, № 11. Критика, с. 2.)

Такова была эта статья, о которой Тургенев писал Герцену, что она "вышла тупая - точно птица без клева"^*.

^* (Тургенев И. С. Собр. соч. М., 1958, т. 12, с. 257.)

Группа Дружинина не отличалась абсолютным единством во взглядах на искусство. Было немало различий в толковании его друзьями общих эстетических проблем и тем более в оценке конкретных явлений литературы^*. Тем не менее взгляды Дружинина во многом разделялись Анненковым и Боткиным. Отношение последнего к Гоголю и гоголевскому направлению нередко истолковывалось в исследовательской литературе таким образом, словно он занимал в критическом "триумвирате" какую-то "особую" позицию.

^* (См.: Егоров Б. Эстетическая критика без лака и дегтя. - Вопросы литературы, 1965, № 5.)

В печати Боткин действительно не выступал против Гоголя со столь откровенными нападками, как Дружинин. Связанный в прошлом годами дружбы с Белинским, он не считал для себя удобным публично клеймить писателя, которого великий критик сделал своим знаменем. Отсюда характерные для Боткина желание подчеркнуть свою "объективность", лавирование и поиски некоего "компромисса"-

В августе 1855 года он пишет Дружинину: "Нет, не протестуйте, любезный друг, против гоголевского направления - оно необходимо для общественной пользы, для общественного сознания"^*. Но истинная сущность идейно-литературной позиции Боткина совершенно ясно раскрывается в его проповеди "чистого искусства", в его выпадах против эстетики революционной демократии. Внушая Дружинину в другом письме, что он "вовсе не враг гоголевского направления", Боткин тут же корит Тургенева за увлечение "дидактикой" и видит в этом результат того, что его "сбил с толку Гоголь"^**. Вслед за Дружининым Боткин стремится выхолостить обличительное содержание из произведений Гоголя, представляя его бесстрастным бытописателем. Он пишет Дружинину, что чичиковы, ноздревы, коробочки привлекали Гоголя лишь своей колоритностью и писатель "нисколько не думал об исправлении нравов"^***.

^* (Письма к А. В. Дружинину, с. 37.)

^** (Там же, с. 39.)

^*** (Там же, с. 42.)

Боткин резко выступает против увлечения художника политическими идеями - этой, как он выражается, "могилой искусства". Подобные теории он развивал и в частных письмах, и в своих статьях.

Как видим, позиция Боткина в отношении Гоголя мало чем принципиально отличалась от дружининской. Характерно также его отношение к "Очеркам" Чернышевского. По свидетельству Е. Я. Колбасипа, они вызывали в Боткине и Анненкове "остервенелое бешенство"^*. В борьбе против Гоголя и гоголевского направления либеральная критика действовала единым фронтом, по существу смыкаясь с силами реакции.

^* (Тургенев и круг "Современника". М. - Л., 1930, с. 284.)

Статья Дружинина "Критика гоголевского периода и наши к ней отношения" не осталась без ответа. В четвертой книжке "Современника" за 1857 год Чернышевский напечатал рецензию на "Очерки из крестьянского быта" Писемского, в которой основательно и остроумно развенчал всю концепцию Дружинина, вскрыл ее фактическую недостоверность и теоретическую несостоятельность.

Пытаясь изобразить гоголевское направление в литературе как явление, вовсе не связанное с реальными условиями русской действительности, реакционная и либеральная критика прибегала еще к одному аргументу. Она утверждала, будто бы гоголевское направление обязано своим существованием лишь Белинскому и Чернышевскому.

Революционные демократы не прошли мимо и этой фальсификации. "Есть ли другое - живое и честное (направление. - С. М.), кроме обличения и протеста? - писал Н. А. Некрасов И. С. Тургеневу. - Его создал не Белинский, а среда, оттого оно и пережило Белинского, а совсем не потому, что "Современник" - в лице Чернышевского - будто бы подражает Белинскому" (X, 308). Так снова и снова революционные демократы защищали мысль об исторической закономерности возникновения гоголевского направления, о глубокой связи его с живыми потребностями русской действительности. Гоголь, по убеждению Чернышевского, содействовал развитию в русской литературе тех начал, которые сделали ее орудием не только исследования действительности, но и борьбы за ее революционное преобразование.