2

В начале 1833 года Гоголь начал работать над комедией, в которой хотел выразить многое из того, что накипело в нем за последнее время. "Я помешался на комедии", - писал он 20 февраля 1833 года Погодину. Комедия должна была называться "Владимир 3-й степени". В главном герое - надменном чиновнике Барсукове, возмечтавшем получить орден Владимира 3-й степени, - писатель хотел обобщить некоторые типичные черты бюрократического строя России. Замысел комедии не был, однако, осуществлен Гоголем. О причинах этого он писал в том же письме к Погодину: "...вдруг остановился, увидевши, что перо так и толкается об такие места, которые цензура ни за что не пропустит... Мне больше ничего не остается, как выдумать сюжет самый невинный, которым даже квартальный не мог бы обидеться. Но что комедия без правды и злости! Итак, за комедию не могу приняться. Примусь за историю..." (X, 262-263).

Неудача с "Владимиром 3-й степени", впрочем, ненадолго обескуражила Гоголя. В том же 1833 году он задумал новую пьесу - "Женихи". Хотя в 1835 году комедия была уже вчерне готова, Гоголь упорно продолжал перерабатывать ее - вплоть до 1842 года, когда она, наконец, вышла в свет - под названием "Женитьба".

Между тем замысел комедии "Владимир 3-й степени" не был вовсе оставлен. По-видимому, к ней было сделано много заготовок. Позднее, уже после "Ревизора", Гоголь на основе прежде сделанных набросков создал несколько вполне самостоятельных, законченных пьес - "Тяжба", "Лакейская", "Отрывок". К этому циклу также примыкает опубликованная прежде, еще в 1836 году, в первой книжке пушкинского "Современника" сцена "Утро делового человека". Все эти пьесы вошли в последний, четвертый том подготовленного самим Гоголем в 1842 году собрания сочинений, где они появились в разделе "Драматические отрывки и отдельные сцены".

"Отрывки", "сцены" - Гоголь искал новые жанровые обозначения для своих фрагментов, не укладывающихся, по его мнению, в традиционные жанровые формы. В каждой из четырех "сцен" - свой микромир, являющийся сколком большого светского, бюрократического мира. В каждой сцене Гоголь находил такие конкретные и емкие приметы личного и общественного бытия своих героев, что они воссоздавали вполне целостную картину русской действительности.

Сенатский обер-секретарь Пролетов сидит в своем уютном домашнем кабинете и, листая скуки ради "Северную пчелу", неожиданно натыкается на фамилию Павла Петровича Бурдюкова в списке удостоенных повышения по службе. Пролетов, сам отъявленный мздоимец, едва сдерживает себя от ярости: за что же судьба столь милостива к Бурдюкову - дважды судившемуся взяточнику, сыну казнокрада и гнуснейшего подлеца! Нет такой лютой кары, какую Пролетов не готов был бы обрушить на голову своего неприятеля Бурдюкова. И зачем только подсунули ему эту подлую газету! Неожиданно лакей докладывает: прибыл Бурдюков. Правда, не тот самый, а брат его, Христофор Петрович. Прибыл искать управу на "бестию" Павла, какими-то махинациями лишившего его законной части наследства. Надо же такую радость! Она словно с неба свалилась Пролетову: "Вот неожиданный клад! вот подарок! Просто бог на шапку послал". Ужо теперь он ему, Павлу Бурдюкову, покажет и все обиды ему вспомянет! "А уж коли из сенатских музыкантов наберу оркестр, так ты у меня так запляшешь, что во всю жизнь не отдохнут у тебя бока", - этой угрозой, которую произносит Пролетов в адрес Бурдюкова, и заканчивается "Тяжба".

Она занимает всего шесть страничек книжного текста. Непривычно называть это сочинение пьесой. Оно, действительно, нечто вроде отрывка, эпизода, сцены. И вместе с тем есть в нем та мера завершенности, глубины и обобщения, которая двойственна истинно значительному художественному произведению.

Манера письма Гоголя всегда отличалась необыкновенной интенсивностью. Как редко кто из русских писателей XIX века, он умел многое сказать на малом пространстве, минимальными изобразительными средствами создать яркий характер. Драматические сцены Гоголя в этом отношении весьма примечательны. Оба персонажа в "Тяжбе" - Пролетов и Христофор Петрович Бурдюков - мошенники и прохвосты. Но у каждого из них - свои приметы, свой, так сказать, стиль. Сенатский обер-секретарь Пролетов внешне благообразен, важен, солиден; Бурдюков, напротив того, шустр и резок. Иной раз он даже не владеет собой и готов сгоряча сказать лишнее. Учуяв в Пролетове "своего человека", обнявшись с ним и расчувствовавшись, он тут же готов признаться своему собеседнику, что по его физиономии никак нельзя было подумать, что он "путный человек". Кажется, еще одна такая откровенность - и дружбе новоявленных приятелей тут же пришел бы конец. Гоголь любит столкнуть внешне несхожие характеры, ибо в этой ошибке резко оттеняется каждый из них. Что общего между "Евдокией" и "обмокни"? Но ошибка тетушки, начертавшей на завещании вместо своего имени "Евдокия" нелепое "обмокни", эта странная ошибка еще резче оттеняет всю странность нелепого мира, в котором происходят самые несусветные истории.

"Тяжба" - самый ранний в гоголевской драматургии сатирический опыт изображения нравов чиновничества. Ядром сцены явился один из эпизодов первого акта "Владимира 3-й степени". Эта маленькая сцена была начинена большой взрывчатой силой. Случилось так, что даже после "Ревизора" попытка Гоголя ее напечатать была решительно пресечена резолюцией самого Дубельта, управляющего делами III отделения. Только настойчивые хлопоты Щепкина спасли эту драматическую сцену от запрета.

А вот другая сцена, иронически озаглавленная "Утро делового человека".

"Завязать бумажку на зюзюшкин хвост" - эта фраза давно служит выражением пустопорожнего дела или, вернее, паразитического безделья. Именно за таким малопочтенным занятием застаем мы сидящего в своем кабинете важного сановника Ивана Петровича Барсукова. Вся сцена состоит из пяти миниатюрных эпизодов. И в каждом из них раскрывается какая-то деталь характера главного персонажа. Завязывание бумажки на хвост Зюзюшки прерывается визитом значительного лица. Встреча двух сановников посвящена воспоминаниям о вчерашнем, затянувшемся почти до утра "вистице". В разговор вклинивается новая тема: была ли, на руках у Лукьяна Федосеевича "пиковка", а затем еще: о "его превосходительстве". И с каждым новым поворотом этой пустопорожней беседы все явственней предстает перед нами вся ужасающая пошлость этих людей и того пошлого мира, который они представляют.

Существенная подробность. Послушать обоих приятелей - нет на всем божьем свете ничего сильнее их дружбы. Но в действительности дружба-то эта призрачна, как все призрачно в этом насквозь фальшивом мире. Послушать Ивана Петровича - так никаких ему ни орденов, ни других отличий не надобно, был бы порядок на службе и торжествовал бы закон. Стремись он к наградам - места бы у него на груди не нашлось для орденов. Такой уж характер - не взыщите! И вы уже готовы с почтением отнестись к этому самоотверженному и бескорыстному служаке. Но повремените малость! Еще одно мгновение, и вы узнаете об Иване Петровиче нечто новое. Он, пожалуй, и не против "орденка на шею". Нет, он даже положительно хотел бы его получить - и не ради самого ордена, "но единственно, чтобы видели только внимание... начальства". И он уже нижайше просит прибывшего к нему с "деловым" визитом Александра Ивановича "при случае, натурально мимоходом, намекнуть его высокопревосходительству", какой-де редкий у Барсукова в канцелярии порядок... "С большим удовольствием", - отвечает гость. И в самом деле, что ему стоит при случае замолвить словцо о ближайшем друге... Но не тут-то было! "Ближайший" - на словах, а на деле - никакой и не друг! Распростившись с хозяином, надевая в лакейской шубу, Александр Иванович дает волю своим чувствам: "Не терплю я людей такого рода. Ничего не делает, жиреет только, а прикидывается, что он такой, сякой, и то наделал, и то поправил. Вишь чего захотел! ордена! И ведь получит, мошенник! получит! Этакие люди всегда успевают. А я? ведь пятью годами старее его по службе, и до сих пор не представлен. Какая противная физиономия! И разнежился: ему совсем не хотелось бы, но только для того, чтобы показать внимание начальства. Еще просит, чтобы я замолвил за него. Да, нашел кого просить, голубчик! Я таки тебе удружу порядочно, и ты таки ордена не получишь! не получишь! (Подтвердительно ударяет несколько раз кулаком по ладони и уходит.)" (V, 108).

Вся сцена, начиная с заглавия, пронизана характерной гоголевской иронией, портреты двух сановников нарисованы с точным сатирическим прицелом.

И вот тот же барский мир, показанный иным способом, - не непосредственно, а, так сказать, отраженно сквозь призму лакейской. Эта сцена так и называется - "Лакейская". Раскрыты некоторые черты ее быта, психологии ее обитателей. То, что происходит в лакейской, во многом отражает порядки, установленные в господской. Здесь действует, например, своеобразная иерархия чинов и званий, пародийно отражающая систему, которая бытует в "свете". В среде крепостного холопства есть своя табель о рангах, зависящая от чинов и титулов господ, которым оно принадлежит. Горничная Аннушка беспокоится, какое "общество" приглашено на лакейский бал. Дворецкий с важностью отвечает ей: "у нас будет общество хорошее", именно - "камердинер графа Толстогуба, буфетчик и кучера князя Брюховецкого, горничная какой-то княгини..." И каждое упоминание нового имени с громким титулом, которому принадлежит тот или иной слуга, наполняет сердце тщеславной горничной гордыней. Правда, кокетливой и надменной Аннушке не нравятся кучера - уж очень они необразованны и невежественны, да еще сильно несет от них запахом простого табака или водки. Иерархия среди слуг носит комический характер и служит целям сатирического осмеяния общества, в котором ценится не человек, а его титул или звание. Это давнишняя мишень гоголевской сатиры, и она получила здесь, в драматической сцене, еще одно очень точное "попадание".

В первоначальной редакции этой сцены есть один дополнительный мотив, выраженный в горестной судьбе маленького, скромного чиновника Петрушкевича. Его появление в лакейской кажется несколько неожиданным. Но душевное потрясение, переживаемое этим персонажем, ставит его почти в один ряд со всеми теми обездоленными, с коими мы встречаемся в лакейской. Его приглашают на бал. Но какой для него нынче бал! "Служил, служил и что ж выслужил?" Видно, выгнали со службы. "Что скажет моя Марья Григорьевна?" Возможно, это первый эскиз той человеческой драмы, которую писатель воссоздаст позднее, в образе Акакия Акакиевича Башмачкина.

Сцены этого драматургического цикла весьма разнообразны по материалу, а также по способу его художественного освещения. Из одной недописанной пьесы извлечены сюжеты для четырех маленьких комедий! И в каждой - свой поворот темы, свои характеры, свой особый уголок современной действительности. И это удивительно, что Гоголь нигде не повторяется, каждая миниатюра представляет вполне самостоятельный и замкнутый в себе художественный мир, совершенно законченное, цельное произведение.

Одна из самых интересных и выразительных миниатюр называется "Отрывок". В ней нет никакого действия. Ее драматургия основывается на остром, необыкновенно динамичном диалоге. Его ведут мать и сын. Марья Александровна, сестра Барсукова, - богатая, уже в летах дама, воображающая себя светской львицей и причисляющая себя к высшему, аристократическому сословию. Невежественная и глупая в своем наивном чванстве и тщеславии, она хочет, чтобы ее тридцатилетний сын, уже имеющий чин титулярного советника, перешел на военную службу. Героиня этой пьесы сродни дамам фамусовского круга. Она требует, чтобы ее Михаил женился на княжне Шлепохвостовой, а чтобы расстроить его отношения с полюбившейся ему дочерью небогатого чиновника, подговаривает некоего проходимца Собачкина, чтобы тот поволочился за этой девушкой и таким образом "немножко замарал" ее в глазах сына.

Это очень интересный сатирический персонаж, Андрей Кондратьевич Собачкин. Редкостный плут, лгун и вымогатель, "мерзавец и картежник", по признанию Марьи Александровны, он, однако же, вхож в ее дом и привлекается ею для разного рода неблаговидных поручений, Согласившись выполнить щекотливое задание своей патронессы касательно любимой ее сына, Собачкин тут же выманил "взаймы" две тысячи и быстро начинает соображать, на какое дело можно использовать эти деньги. Он мечтает обзавестись новой коляской ("какого задам тогда эффекту!"), уповая на то, что-де тогда о нем "везде заговорят". Разбитной малый, готовый на любую авантюру, не сдерживаемый никакими нравственными тормозами, Собачкин в некотором отношении напоминает Хлестакова. Что-то хлестаковское определенно проглядывает в его облике. Особенно в последнем, блистательно написанном эпизоде, когда он вытаскивает из кармана и начинает читать адресованные ему письма обманутых им женщин. И в каждом письме бездна юмора и поразительное умение Гоголя в нескольких строках письма передать характер и сочинительницы и того, кому она адресовалась...

Обратим внимание в этой комедии на образ Михаила - совершенно новый и несколько даже неожиданный для Гоголя. Это человек совсем иного направления, чем его мать. Скромный чиновник, тихо и исправно исполняющий свой служебный долг, влюбленный в девушку из простой семьи и решительно отвергающий брак по расчету, он выламывается из той галереи сатирических персонажей, которая проходит перед нами в цикле гоголевских миниатюр. Это одна из первых попыток Гоголя создать образ человека, стремящегося активно противостоять тому праздному, своекорыстному, эгоистическому миру, который неутомимо разоблачает писатель. В первоначальной редакции сцены прогрессивная направленность этого характера откровенно подчеркнута существенной репликой матери, негодующей на сына за его намерение жениться вопреки ее воле на девушке из бедной семьи. "Ну, так! Я вот как будто предчувствовала. Все это масонские правила. Все это от рылеевских стихов" (V, 369). В окончательной редакции реплика Марьи Александровны звучит более умеренно: "Ну, так! Я вот как будто предчувствовала. Послушай, перестань либеральничать..." (V, 126). Стремясь как-то урезонить мать, Михаил в одной из черновых редакций пытается убедить ее в безосновательности ее подозрений. Он передразнивает матушку: "Не будьте похожи на тех старичков, которые имеют обычай колоть этим словцом в глаза всех, не рассмотревши хорошенько ни человека, ни слова, которым его колют... У кого, заметят они, только немного сшито не так платье, как у другого, как-нибудь иначе прическа, словом что-нибудь не то, что у других, они тотчас: "Либерал, либерал! Революционер!" (V, 126).

Убрав в окончательной редакции явно неподходящую в цензурном отношении фразу матери о масонах и рылеевских стихах, Гоголь должен был снять и возражение сына. Но общая концепция образа Михаила не претерпела в последней редакции комедии серьезных изменений.

Заслуживает быть отмеченным, что создание этого характера отнюдь не связано с тенденциями идеализации и отступлениями от жизненной правды, сопутствовавшими более поздним усилиям Гоголя в изображении положительного героя. Образ Михаила был задуман писателем как определенный нравственный, этический противовес всему этому пошлому миру Барсуковых, Пролетовых, Бурдюковых, Собачкиных. Вместе с тем этот образ вызывает ассоциации не с пылким в своей любви и страстным в своей ненависти Чацким, но с человеком хотя и благородных, однако более умеренных порывов и менее стойких нравственных принципов - Жадовым. Михаил, несомненно, один из предшественников этого честного, но слабого духом героя Островского.

У Михаила есть свой взгляд на жизнь, свое отношение к людям. Но ему явно не хватает душевной твердости и способности энергично отстаивать свои нравственные устои. Марья Александровна оказалась куда более сильным человеком, нежели он. Она требовала, чтобы ее сын перешел на военную службу - он перешел, она каждодневно учит его своим правилам морали - и он внемлет ей. Она постоянно призывает его унять свой "либеральный" дух - и он унимает. Чего бы, казалось, ей еще нужно! Михаил - весь в ее власти!

Таким людям очень трудно противостоять окружающему их жестокому, злобному миру. Гоголь раскрыл здесь драму слабого духом человека, отчетливо понимающего несправедливость повсеместно торжествующих порядков жизни, желающего идти против течения, но не имеющего воли и душевной крепости, необходимых для успешной борьбы с силами зла. Этот характер долго будет занимать Гоголя. Мы позднее встретимся с ним во втором томе "Мертвых душ" - отчасти в Тентетникове, отчасти в его учителе - Александре Петровиче. Это был чрезвычайно интересный общественно-психологический тип, весьма примечательный для переходной эпохи русской действительности 30-40 годов. Гоголь художнически выследил, открыл его и пытливо, с самых разных сторон исследовал.

Итак, четыре самостоятельных комедии выросли из одного корня. Лишь одна из них была известна современникам - "Утро делового человека". Прочитав эту миниатюру, Белинский отметил присущую ей "необыкновенную оригинальность" и "удивительную верность". Фрагмент давал критику основание судить о возможных художественных достоинствах всей пьесы, если она будет завершена: "Если вся комедия ("Владимир 3-й степени". - С. М.) такова, то одна она могла бы составить эпоху в истории нашего театра и нашей литературы" (II, 180). Известен и более ранний отзыв Пушкина, который был знаком в рукописи с некоторыми первоначальными фрагментами комедии "Владимир 3-й степени". 30 октября 1833 года он писал В. Ф. Одоевскому: "Кланяюсь Гоголю. Что его комедия? В ней же есть закорючка" (15, 90). Своеобразна интонация этой фразы - убеждающая или полемическая: "в ней же есть закорючка". Пушкин словно с кем-то спорил или кого-то убеждал - Одоевского или, возможно, самого Гоголя?!

Художественные достоинства четырех драматических сцен не вызывают ни малейших сомнений. Почему же Гоголь не довел до конца работу над комедией "Владимир 3-й степени"?

Цензура? Да, она могла служить серьезным препятствием появлению пьесы в печати или на сцене. Гоголь не питал на этот счет никаких иллюзий. Он ясно отдавал себе отчет: цензура ни за что не пропустит этой пьесы. "Задушенная комедия" - так выразительно назвал когда-то один из исследователей свою статью о несостоявшейся пьесе Гоголя^*.

^* (Дурылин С. Задушенная комедия Гоголя. - Лит. газ., 1934, 30 марта.)

Но только ли цензура повинна в драматической судьбе этой комедии? Разве это единственный случай цензурных затруднений, которые испытал Гоголь? А "Невский проспект" и "Записки сумасшедшего"? А "Ревизор" и "Мертвые души"? Многие его сочинения были искалечены цензурным ведомством. Но ни разу опасения касательно цензуры не возбуждали в писателе сомнений в необходимости завершить работу над произведением. Что же случилось с "Владимиром 3-й степени"? Почему автор утратил интерес к этой комедии?

Комментатор академического собрания сочинений Гоголя пишет, что, помимо цензурных затруднений, к неудаче "Владимира 3-й степени" привела еще сложность композиции" (V, 480). Это уж вовсе странный аргумент. Словно бы другие произведения Гоголя отличались менее сложными композиционными структурами!

Думается, в самой художественной природе "Владимира 3-й степени" что-то не устраивало Гоголя, что-то активно мешало ему. Эта самая ранняя гоголевская комедия была, несомненно, связана еще с традициями предшествующей литературной эпохи. Было в ней много того, что шло от прямолинейного обличительства просветительской комедиографии XVIII века. Возможно, не хватало здесь Гоголю целостной художественной идеи, в результате чего пьеса лишалась внутреннего единства и подвергалась угрозе воздействия центробежных сил.

Не зная первоначального текста пьесы, мы сегодня с трудом можем представить себе, как четыре вполне самостоятельные сцены могли бы составить единый художественный организм. Гоголь был всегда обостренно чуток к требованиям единства произведения. Отсутствие этого единства, по его убеждению, никогда ничем не может быть возмещено. А здесь-то и заключалась ахиллесова пята "Владимира 3-й степени" - пьесы необычайно талантливой, острой, реалистически очень достоверно рисующей различные стороны чиновничьего, великосветского быта, но в чем-то и очень уязвимой, лишенной единого, сквозного драматургического нерва. Именно это обстоятельство, видимо, имел в виду П. А. Плетнев, когда писал Жуковскому, что комедия Гоголя "не пошла из головы". Почему? Плетнев тут же отмечает и причину: "Он слишком много хотел обнять в ней..."^*

^* (Соч. и переписка П. А. Плетнева, т. III, с.528.)

Во "Владимире 3-й степени" нелегко ощутить главный композиционный стержень, который цементировал бы вокруг себя все события и человеческие судьбы. Она многотемна, а структура ее многослойна. Видимо, именно это обстоятельство побудило автора взорвать первоначальный замысел пьесы и создать на ее основе несколько самостоятельных сценических этюдов.