 |
|
|
Произведения Ссылки |
   
Мертвые души. КомментарииIИсточники текстаа. Печатные[МД] - Похождения Чичикова или Мертвые души. Поэма Н. Гоголя. М., 1842. [МД2] - Похождения Чичикова или Мертвые души. Поэма Н. Гоголя. Издание второе. М., 1846. б. Рукописные[РМ] - Первая сохранившаяся редакция (главы II-VI). Автограф. Государственная библиотека СССР им. В. И. Ленина в Москве. [РЛ] - Копия с многочисленными авторскими исправлениями. Почти полный текст поэмы; отсутствуют бóльшая часть первой главы и отдельные листы из других глав. Публичная библиотека им. М. Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде. [РК] - Текст поэмы, написанный в большей своей части под диктовку Гоголя, с многочисленными авторскими исправлениями. Ряд листов - автографы. Текст почти полный; отсутствуют лишь отдельные листы. Библиотека Академии наук УССР в Киеве. [РГ] - Глава XI (начиная с биографии Чичикова). Автограф. Редакция, близкая к печатной. Публичная библиотека им. М. Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде. [РП] - Копия с рукописи [РК], с поправками Гоголя. Полный текст поэмы. Публичная библиотека им. М. Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде. [РЦ] - Цензурный экземпляр. Копия с поправками Гоголя и цензурными искажениями. Научная библиотека им. М. Горького при Государственном университете в Москве. "Повесть о капитане Копейкине". Запрещенный цензурой текст (четыре листа, вырезанные из рукописи [РЦ]). Копия с поправками Гоголя. Главное архивное управление в Москве. Отрывки. Из бумаг А. А. Иванова. Черновые наброски к главам II, V, VI, VIII-XI и неполный текст гл. VIII. Автографы. Государственная библиотека СССР им. В. И. Ленина в Москве. Отрывки. Черновые наброски к главам VII-VIII, IX, размышления о героях "Мертвых душ", заметки к 1-й части. Автографы. Государственная библиотека СССР им. В. И. Ленина. Отрывок. Черновой набросок к главе VIII. Автограф. Областной архив в г. Горьком. Отрывок. Черновой набросок к главе IX. Автограф. Библиотека Академии наук УССР в Киеве (среди рукописей "Тараса Бульбы"). В настоящем издании печатается по первому изданию поэмы 1842 г., с поправками по всем рукописям. IIРабота над "Мертвыми душами" была начата осенью 1835 г. Рукописи первоначальной стадии работы не сохранились. Хронологически наиболее ранняя из дошедших до нас рукописей ([РМ]) находится в Государственной библиотеке СССР им. В. И. Ленина (из собрания А. А. Иванова; шифр 10-го издания*: [ИМ]). Она содержит часть поэмы от половины второй главы по шестую. После текста шестой главы написан карандашом заголовок: "Глава 7". Это тетрадь формата почтовой бумаги, без переплета, в сероватой обложке. Первые семнадцать листов вырваны и текст начинается со слов: "...крепко головою в кузов". Всего в рукописи 130 страниц. Она относится к 1836-1839 гг. В "Воспоминаниях" Анненкова имеется указание, что осенью 1839 г. Гоголь читал в Петербурге первые четыре главы по "тетради почтовой бумаги в осьмушку, мелко-на-мелко исписанную"**. Очевидно эту рукопись он и имел в виду. Затем весной 1840 г. автор читал "Мертвые души" в Москве. По свидетельству С. Т. Аксакова, Гоголь прочитал в этот раз уже и пятую и шестую главы***. Именно шестой главой заканчивается рукопись Ивановского собрания. В ней не сохранились ни первая глава, ни начало второй, нет последних пяти глав. Но можно предположить, что к началу работы над следующей рукописью были написаны еще какие-то не дошедшие до нас главы. Подтверждается это двумя соображениями. Первое: бóльшая часть следующей рукописи является копией с предшествующей, т. е. копией с Ивановской рукописи, причем в эту копию вошел текст не только сохранившегося автографа, но и других глав поэмы. Второе: среди отрывков, находящихся в том же собрании, имеется восьмая глава (неполная), написанная на такой же бумаге того же формата, как и [РМ], и разрозненные листы, часть которых имеет пагинацию, связанную с пагинацией тетради. * (Томы I-V десятого издания, под редакцией Н. С. Тихонравова, вышли в 1889 г., а томы VI и VII, под редакцией В. И. Шенрока, в 1896 г.) ** (П. В. Анненков, "Н. В. Гоголь в Риме летом 1841 года" (последнее издание в книге: П. В. Анненков, "Литературные воспоминания", Л., 1928, стр. 28).) *** (С. Т. Аксаков, "История моего знакомства с Гоголем", М., 1890, стр. 34.) Эта рукопись дает текст первой известной нам редакции "Мертвых душ". Дальнейшая работа Гоголя над "Мертвыми душами" протекала значительно интенсивнее. Непосредственно вслед за окончанием первой сохранившейся редакции ([РМ]) поэма стала переписываться начисто переписчиками. Создалась следующая по времени рукопись [РЛ] (шифр 10-го изд.: [ИБ]), хранящаяся в Государственной публичной библиотеке имени М. Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде. Рукопись размером в четверть листа в переплете с кожаным красноватым корешком. На нем тиснение золотом: "Н. В. Гоголь. Мертвые души. т. 1"; марка библиотеки: И. Б. На обороте переплета шифр: XV Q 46. Всего в рукописи нумерованных 154 листа, в действительности же листов 166, так как двенадцать листов занумерованы дважды одной цифрой (вторая с литерой). Книга открывается двумя вшитыми листами (автографами), относящимися к первой главе; 1-й лист начинается: "Между тем, как приезжий господин осматривал...", 2-й лист: "Вошедши, Чичиков зажмурил глаза..." Основной текст рукописи обозначен по первоначальной пагинации л. 13, следовательно, первые двенадцать листов начала поэмы в этой рукописи не сохранились. Первые слова ее: "<весе>лыми разговорами расположил к себе почти всех". Дальше текст сохранился до конца, лишь с несколькими пропусками. Окончание рукописи, начиная с л. 106, - автограф. В рукопись вшиты в разных местах листы с отдельными набросками (тоже автографы). Текст [РЛ], соответствующий шести первым главам поэмы, является в основном копией [РМ]. Следует, однако, учесть, что между этими двумя рукописями встречаются разночтения; иногда они незначительны и их можно объяснить обычными ошибками переписчика; иногда же разночтения существенные и дают основание предположить, что [РЛ] переписывалась в какой-то мере при участии автора, в процессе создания копии изменявшего текст (быть может, он частично диктовал, а возможно, делал предварительные наброски на отдельных листках, впоследствии утраченных). Общий объем разночтений настолько невелик, что ставить вопрос о существовании полной промежуточной рукописи едва ли имеется основание. Рукопись [РЛ] начата в 1840 г., закончена в начале 1841 г. Она является почти полной редакцией "Мертвых душ". Гоголь подверг всю рукопись серьезнейшей правке. Во время этой работы он писал: "Я здоров, чувствую даже свежесть, занимаюсь переправками, выправками". "Я теперь приготовляю к совершенной очистке первый том "Мертвых душ". Переменяю, перечищаю, многое перерабатываю вовсе и вижу, что их печатание не может обойтись без моего присутствия. Между тем дальнейшее продолжение его выясняется в голове моей чище, величественней, и теперь я вижу, что может быть современем кое-что колоссальное, если только позволят слабые мои силы. По крайней мере, верно, немногие знают, на какие сильные мысли и глубокие явления может навести незначащий сюжет"*. * (Письма М. П. Погодину и С. Т. Аксакову от 28 декабря 1840 г.) Творческая работа отразилась на всем тексте; рукопись испещрена большим количеством собственноручных исправлений, записей на полях, переработками на отдельных листах, подшитых к этой книге. На протяжении всей рукописи появился второй слой текста - новая редакция поэмы. Наиболее значительной переделке подверглась вторая глава: расширено описание комнат Манилова, введен новый текст об отношениях Манилова с женой; краткий диалог Чичикова с Маниловым о покупке мертвых душ переработан, и, наконец, более подробно описано впечатление, которое произвела на Манилова необычная просьба Чичикова. в главе пятой окончание сильно изменено и дополнено размышлениями автора о том, что "русский народ мастер метко выражаться" и "нет слова, которое было бы так замашисто, бойко, так сметливо бы вырывалось и вместе так бы кипело и живо трепетало, как метко сказанное русское слово". Совершенно заново написано начало шестой главы. Первые страницы текста этой главы утрачены. Сохранившаяся часть начинается с описания усадьбы Плюшкина. Вся глава подверглась большой правке, особенно в местах, посвященных описанию внешности Плюшкина и его комнаты. Для контраста со скупостью Плюшкина введен образ помещика, который "веселится во всю ширину русской удали и барства". Этот последний отрывок несколько раз перерабатывался Гоголем на отдельном листе (вшит в [РЛ]). Главы седьмая, девятая - одиннадцатая появляются в [РЛ] впервые. Начало седьмой главы характеризуется большим количеством исправлений; текст восьмой главы сильно отличается от первоначального текста сохранившейся части этой главы, примыкавшего, очевидно, к [РМ]. Промежуточный вариант, повидимому, утрачен, и установить последовательность правки не представляется возможным; однако видно, что некоторые выражения первоначального текста полностью перешли в [РЛ]. Много работал Гоголь над описанием бала у губернатора; отдельные места этого текста переделывались несколько раз. Глава девятая вся подверглась чрезвычайно большим исправлениям; кроме вписанного между строк нового текста, в рукописи есть записи на полях, наброски на отдельных листах. Написано новое начало десятой главы; этот автограф заменил не сохранившиеся листы с предыдущим текстом. Довольно много исправлений внесено в "Повесть о капитане Копейкине"; в конце десятой главы на отдельном, вклеенном в тетрадь, листе рукой Гоголя написан несколько измененный текст окончания этой главы, но предыдущий остался незачеркнутым. Приводим его в вариантах под строкой. В последней, одиннадцатой, главе большое внимание уделил Гоголь лирическому обращению к Руси: "Русь! Моя пустынно раздольная родная Русь... Что слышится мне в тоскливой твоей песне, несущейся по тебе от моря до моря. Что слышится в ней и зовет и хватает меня на сердце, какие лобзающие звуки несутся мне в душу и вьются около моего сердца... Чего ты хочешь от меня, какая непостижимая связь, что глядишь ты мне в очи, и всё, что ни есть в тебе, вперило на меня очи". Этот отрывок, кроме исправленного вписанного между строк текста, сохранился в автографе на отдельном листе, вклеенном в [РЛ]. Много исправлений внесено в первоначальную историю Чичикова, а также в текст объяснений автора с читателями о том, почему "не избрал он в герои совершенного и добродетельного человека". Текст [РЛ] печатается полностью. Под строкой приведены зачеркнутые места, т. е. первый слой, являющийся в основном копией [РМ], и все авторские исправления, сделанные в процессе работы над [РЛ] и тогда же отвергнутые. Зачеркнутый первоначальный слой (необходимый в данном случае для восстановления всего творческого процесса) печатается без особого обозначения. Чтобы не дублировать в подстрочных вариантах больших отрывков первого слоя, совпадающих с публикуемой в этом же томе рукописью [РМ], вместо полного текста этих отрывков приводятся только их начальные и последние слова со ссылкой на соответствующие страницы. Исправления, сделанные в процессе создания [РЛ], приводятся с литерой а; если же к одному месту имеется несколько вариантов, то последовательно с литерами: а, б, в и т. д. Переработанная рукопись, по мысли автора представлявшая законченный текст произведения, потребовала переписки набело, и в марте 1841 г. стала создаваться следующая рукопись [РК] (шифр 10-го изд.: [НР]), законченная в августе того же года (даты указаны в воспоминаниях Анненкова). Эта рукопись находится в Библиотеке Украинской Академии наук в Киеве (до 1934 г. принадлежала Нежинскому историко-филологическому институту). Она представляет собою тетрадь в синем кожаном переплете с золотым тиснением: "Рукопись Гоголя. Мертвые души. 1". На форзаце круглая печать Гоголевского музея при Историко-филологическом институте кн. Безбородко и печать Библиотеки Историко-филологического института кн. Безбородко. В правом верхнем углу наклеен ярлык: "Библиотека И.-Ф. института кн. Безбородко. Рукописн. отд. 59". Там же шифр: (А.28 I 2)/3303. Первые три листа чистые и ненумерованные, но один из них в общий счет страниц вошел. С четвертого начинается первая глава "Мертвых душ" (заглавия нет; начало рукописи: "Глава 1"). Всего в рукописи 406 страниц (занумеровано 383). Первые 154 написаны рукою В. А. Панова, следующие рукою П. В. Анненкова. Стр. 197-202, ненумер. стр. после 300 и стр. 359-383 - автограф. Несколько стр. рукой неизвестного. В нескольких случаях вшиты листы с переработанным текстом. Рукопись содержит полный текст поэмы, нехватает лишь нескольких страниц. В конце подшиты 16 листов разного формата. Это разрозненные черновики, появившиеся в результате переделки отдельных мест. Третья по счету рукопись "Мертвых душ" в первоначальном своем виде является уже не механической копией предыдущей, а новой редакцией произведения: переписчик писал под диктовку Гоголя, значительно изменявшего текст в процессе этой работы. Сначала Гоголь диктовал Панову. Вскоре Панова сменил приехавший в Рим Анненков, который продолжал писать под диктовку автора. Анненков вспоминает: "<Ежедневно после завтрака> отправлялись мы в разные стороны до условного часа, когда положено было сходиться домой для переписки поэмы. Тогда Гоголь крепче притворял внутренние ставни окон от неотразимого южного солнца, я садился за круглый стол, а Николай Васильевич, разложив перед собой тетрадку на том же столе подалее, весь уходил в нее и начинал диктовать мерно, торжественно, с таким чувством и полнотой выражения, что главы первого тома "Мертвых душ" приобрели в моей памяти особенный колорит. Это было похоже на спокойное, правильно разлитое вдохновение, какое порождается обыкновенно глубоким созерцанием предмета. Николай Васильевич ждал терпеливо моего последнего слова и продолжал новый период тем же голосом, проникнутым сосредоточенным чувством и мыслию. Превосходный тон этой поэтической диктовки был так истинен в самом себе, что не мог быть ничем ослаблен или изменен. ...Случалось, что он прекращал диктовку на моих орфографических заметках, обсуживал дело и, как будто не было ни малейшего перерыва в течении его мыслей, возвращался свободно к своему тону, к своей поэтической ноте". Далее Анненков вспоминает, как он при некоторых сценах разражался хохотом. Гоголь обычно останавливал его, хотя иногда и сам не выдерживал и вторил Анненкову "сдержанным полусмехом". "Когда по окончании повести <о капитане Копейкине> я отдался неудержимому порыву веселости, - пишет Анненков, - Гоголь смеялся вместе со мною и несколько раз спрашивал: "Какова повесть о капитане Копейкине?"... Еще гораздо сильнее выразилось чувство авторского самодовольствия в главе, где описывается сад Плюшкина. Никогда еще пафос диктовки, помню, не достигал такой высоты в Гоголе, сохраняя всю художническую естественность, как в этом месте. Гоголь даже встал с кресел (видно было, что природа, им описываемая, носится в эту минуту перед глазами его) и сопровождал диктовку гордым, каким-то повелительным жестом. По окончании всей этой изумительной VI главы я был в волнении и, положив перо на стол, сказал откровенно: "Я считаю эту главу, Николай Васильевич, гениальной вещью". Гоголь крепко сжал маленькую тетрадку, по которой диктовал, в кольцо и произнес тонким, едва слышным голосом: "Поверьте, что и другие не хуже ее""*. * (П. В. Анненков, "Литературные воспоминания", стр. 80-82.) Прямые указания о переписке под диктовку имеются только со стороны Анненкова. Есть данные утверждать, что и Панову Гоголь диктовал (смысловые расхождения между [РЛ] и [РК] убеждают в этом), но в то же время следует заметить, что часть текста Панов переписывал механически с [РЛ]; доказательством служит то обстоятельство, что в нескольких местах Панов, не разбирая текста, оставлял пробелы. Бóльшая часть текста [РК] создана под диктовку, и таким образом прямого перехода из [РЛ] в [РК], т. е. такого перехода, при котором первый слой новой рукописи соответствует последнему слою предыдущей, - нет. Создалась следующая редакция "Мертвых душ" в процессе диктовки ее Панову и Анненкову. На протяжении всей творческой работы над "Мертвыми душами", отразившейся в рукописях, внимание автора было сосредоточено главным образом на зарисовках дополнительных эпизодов и характеристик, а также на стилистической отделке. Особенно существенны были эти дополнения в рукописи [РК], не механически переписывавшейся, а создававшейся при участии автора. В этой рукописи впервые появляется начало первой главы, которого нет ни в [РМ], ни в [РЛ] и ранний текст которого неизвестен. В [РК] впервые встречаем характеристики Петрушки и Селифана, приказчика Манилова, родственницы Собакевича, отступление о воспитании во II главе, "размышления" Чичикова в главе V, картину сада Плюшкина и т. п. Появляются размышления Чичикова о Собакевиче в то время, пока Собакевич составлял список проданных душ (в [РЛ] в соответствующем месте Гоголем проставлен знак, отсылавший, повидимому, к утраченной вставке на отдельном листе). Впервые в [РК] находим начало шестой главы, утраченное в двух предыдущих рукописях. Значительно отличается от текста [РЛ] описание комнаты Плюшкина; введен новый текст - сравнение рабочего двора Плюшкина с видом торга деревянной посудой в Москве от Плющихи до Смоленского рынка. Много разночтений с [РЛ] в описании бала у губернатора, в начале "Повести о капитане Копейкине", в описании состояния Чичикова, не подозревавшего о толках в городе, и в эпизоде, рассказывающем о приходе Ноздрева к Чичикову. Лирическое отступление в главе одиннадцатой, обращение автора к Руси, дважды переделывавшееся в предыдущей рукописи, вновь расширено и стилистически отделано при диктовке. Рассуждение автора о причинах выбора в герои несовершенного и недобродетельного человека Гоголь опять сильно изменил. Много исправлений, главным образом стилистических, внесено в описание детства Чичикова. Творческая работа Гоголя не закончилась на обработке рукописи [РЛ], она продолжалась и при диктовке [РК] и позднее. Множеством различных поправок, дополнительных мелких, а иногда и больших вставок изменил и дополнил Гоголь продиктованную редакцию поэмы. Перерабатывались преимущественно последние главы. В седьмой главе переделано начало, расширен эпизод встречи Чичикова с Маниловым в городе; в восьмой главе введена дополнительная характеристика городских дам. Много исправлений сделано в главе девятой: в характеристиках дамы приятной во всех отношениях и просто приятной дамы, а также в их диалоге. Этот текст неоднократно переделывался Гоголем и в самой рукописи и на отдельных листах, один из которых находится среди рукописей "Тараса Бульбы". Отдельные места, относящиеся к выросшим в городе толкам о Чичикове, Гоголь переделывал несколько раз, стараясь ярче показать, как "всё повырастало и показалось в увеличительном виде". Совершенно переработаны в конце десятой главы размышления автора о заблуждениях в жизни и в истории. Всё это место в [РК] зачеркнуто и вписан новый текст, вошедший в окончательную редакцию. Много переделок в первоначальной истории героя (глава одиннадцатая). К этой части относится сохранившийся в бумагах Н. В. Гербеля фрагмент - рассказ о детстве и жизни Чичикова, - поступивший в Публичную библиотеку в Ленинграде (шифр: [РГ]). В ней восемнадцать сшитых писчих листов без водяных знаков; заполнены только первые пятнадцать. По инвентарю поступлений рукописей 1902 г. № 127. Начало рукописи: "Темно и скромно происхождение..." Конец: "...Но мы стали говорить довольно громко". Эта рукопись заполняет пробел между [РК] и следующей рукописью ([РП]). Но всё же прямого перехода из [РГ] в следующую рукопись нет. Можно предположить, что по окончании работы над [РК] биография Чичикова переделывалась, но черновые рукописи этого этапа работы не сохранились, и имеется лишь начисто переписанный автором текст [РГ]. Над этой главой Гоголь думал и много лет спустя. 16 мая 1849 г. он писал одесскому книгоиздателю В. И. Белому в ответ на его замечания о "Мертвых душах": "О детстве Чичикова я думал уже сам, предполагая напереть особенно на эту сторону при третьем (исправленном) издании"*. * (О. А. Назаревський, "З епістолярноиї спадщини Гоголя". Радянське Ліературознавство, 1940, кн. 5-6, стр. 321.) Рукопись [РК] была приведена в такой вид, что пришлось заново переписывать ее. Появилась следующая рукопись, обозначенная нами [РП] (шифр 10-го изд.: [ДП]). Начало ее относится к октябрю 1841 г., окончание - к началу 1842 г. [РП] хранится в Публичной библиотеке им. М. Е. Салтыкова-Щедрина. Это - книга размера f°, в желтом переплете с кожаным корешком и золотым тиснением на нем: "Н. В. Гоголь. Мертвые души. Из Древлехранилища Погодина". В верхнем правом углу двусторонняя пагинация карандашом, а также имеется архивная пагинация внизу (не сквозная, а с обозначениями карандашом через каждые десять листов и чернилами через пятьдесят листов). Между стр. 200-201, 248-249 и 268-269 вшиты добавленные к рукописи листы, первые два - автографы. В этой рукописи имеется полностью весь текст поэмы. Рукопись переписана двумя писцами. Почти на каждой странице имеется авторская правка, но ее значительно меньше, чем в [РК]. Начиная с главы седьмой, количество исправлений резко увеличивается, причем в некоторых местах появляются два слоя: набросок (иногда не законченный) карандашом и вариант, твердо вписанный чернилами. По большей части карандашные наброски в следующую рукопись не вошли. Наиболее зничительные исправления коснулись начала и конца седьмой главы, середины и конца восьмой, начала и середины девятой, "Повести о капитане Копейкине" и отдельных мест одиннадцатой главы. Кем переписана эта рукопись, неизвестно. С. Т. Аксаков рекомендовал своего знакомого, бывшего воспитанника Межевого института*, но Гоголь поручил работу, повидимому, недостаточно грамотным и неопытным переписчикам, которые плохо разобрались в трудной рукописи [РК] и при копировании ее допустили большое количество искажений, пропусков, перестановок слов. Некоторые из них автор замечал и исправлял, а в тех случаях, когда переписчик, не разобрав, оставлял место, он вписывал текст, иногда уже в измененной редакции. Но в то же время, не корректируя, а творчески просматривая рукопись и останавливаясь только на тех местах, которые его, как автора, занимали, он часто не видел этих искажений. Качество текста "Мертвых душ", созданного в [РК], в некоторых своих частях снизилось в [РП] из-за ошибок переписчика, а в тех частях, которые не подверглись большой авторской переработке, эти ошибки вошли в печатный текст. * (С. Т. Аксаков, "История моего знакомства с Гоголем", стр. 52-53.) Вслед за [РП] Гоголь заказал переписку нового экземпляра, предназначенного для цензуры ([РЦ]). Законченная для печати рукопись была передана в Московский цензурный комитет. Заседание комитета состоялось 12 декабря 1841 г. Комитет постановил передать "Мертвые души" цензору И. М. Снегиреву. Цензор сначала нашел произведение "совершенно благонамеренным" и потребовал только самых незначительных изменений, но, смущенный кем-то, не решился самостоятельно разрешить к печати и передал рукопись на рассмотрение цензурного комитета. О мытарствах в комитете подробно рассказывает Гоголь в письме к П. А. Плетневу. "Как только занимавший место президента Голохвастов услышал название "Мертвые души", - закричал голосом древнего римлянина: "Нет, этого я никогда не позволю: душа бывает бессмертна; мертвой души не может быть, автор вооружается против бессмертья""*. Разъяснение, что речь идет о ревизских душах, не успокоило цензоров. "Это значит против крепостного права", - заявляли они. Возражение, что поэма - "ряд характеров, внутренний быт России и некоторых обитателей, собрание картин самых невозмутительных", тоже не помогло: "цензоры-азиатцы" боялись, что пример Чичикова может других толкнуть на уголовное преступление. "Цензоры-европейцы" тоже восставали. "Цена два с полтиною, которую Чичиков дает за душу, возмущает душу. Человеческое чувство вопиет против этого. Хотя, конечно, эта цена дается только за одно имя, написанное на бумаге, но всё же это имя душа, душа человеческая; она жила, существовала. Этого ни во Франции, ни в Англии и нигде нельзя позволить. Да после этого ни один иностранец к нам не приедет". Кончилось тем, что рукопись объявили запрещенною, хотя комитет "прочел три или четыре места". * (Письмо П. А. Плетневу от 7 января 1842 г. Следующие цитаты из этого же письма.) Узнав об этом, Гоголь взял рукопись из Московского цензурного комитета и через В. Г. Белинского послал ее князю В. Ф. Одоевскому с просьбой хлопотать о ней в Петербурге. В середине февраля он получил от Плетнева первое известие о благоприятном повороте дела в цензуре. 9 марта 1842 г. цензор А. В. Никитенко сделал разрешительную надпись. Кроме отдельных искажений текста, цензура изменила заглавие "Мертвые души" на "Похождение Чичикова или Мертвые души", а главное, вовсе запретила "Повесть о капитане Копейкине". Сам Никитенко писал Гоголю 1 апреля: "Сочинение это, как видите, прошло цензуру благополучно; путь ее узок и тесен и потому неудивительно, что на нем осталось несколько царапин и его нежная и роскошная кожа кой-где поистерлась... Совершенно невозможным к пропуску оказался эпизод Копейкина - ничья власть не могла защитить его от его гибели"*. 5 апреля Гоголь получил рукопись из цензуры. Запрещение "Повести" он пережил очень тяжело. Этот эпизод "для меня очень нужный, более даже, нежели думают они", - жаловался Гоголь Н. Я. Прокоповичу**. Он решил отстаивать "Повесть" и переделал ее так, что "никакая цензура не может придраться: генералов и всё выбросил"***. Посылая новый вариант, Гоголь 10 апреля написал лично Никитенко, убеждая его разрешить "Повесть о капитане Копейкине" в переделанном виде. Разрешение было получено. * ("Русская старина", 1889, № 8, стр. 384-385.) ** (Письмо от 9 апреля 1842 г.) *** (Из того же письма.) Листы с запрещенной "Повестью" были вырваны из рукописи и вместо них вшиты другие с новым вариантом. Никитенко подписал эти листы, после чего рукопись поступила в набор. Ныне она хранится в Научной библиотеке Московского государственного университета. Рукопись в переплете с кожаным корешком, на котором вытиснено: "Гоголя Мертвые души". Форзац чистый. На первой странице - рукой Гоголя: "Мертвые души. Поэма Н. Гоголя". Внизу его же рукой: "Печатать на моей бумаге 2400. Деньги сто рублей в задаток положил. Н. Гоголь". На этой же странице пометки канцелярии цензурного комитета: "№ 109. 3 марта 1842 г., по жур. п. № 101". Над заглавием Никитенко вставил красными чернилами добавление, исказившее заглавие поэмы: "Похождения Чичикова или". На обороте этого листа печать и разрешительная надпись цензора. Рядом с его печатью поставленная позднее печать Московского университета. Шифр МГУ в конце книги: 1 R/y 399в. Подпись Никитенко имеется на каждом листе. Рукопись написана двумя переписчиками. Все цензурные пометки сделаны красными чернилами*. С конца страницы 311 зачеркнут запрещенный цензурой текст, относящийся к "Повести о капитане Копейкине". Оборот этого листа тоже зачеркнут и заклеен бумагой (впоследствии почти полностью отклеенной). Следующие четыре листа с текстом "Повести" были вырезаны и сравнительно недавно обнаружены в Красноярске. Весь текст "Повести" Гоголь исправил карандашом, дав на тех же листах новую, смягченную для цензуры редакцию "Повести о капитане Копейкине". Новый текст был начисто переписан на четырех листах другого формата, вшитых затем в [РЦ] взамен вырезанных. Доцензурная редакция "Повести" опубликована в третьем томе десятого издания Сочинений Гоголя по копии, так как местонахождение подлинника не было известно. Расхождения с текстом найденного теперь подлинника незначительны. * (Неполная сводка их дана в статье О. М. Бодянского, напечатанной в "Чтениях в императорском Обществе истории и древностей российских при Московском университете", 1866, кн. 3. Отдел: Смесь, стр. 240-246, и в томе VII 10-го издания Собрания сочинений Гоголя.) Цензурная рукопись является механической копией предыдущей, но искажений текста, вызванных ошибками переписчиков, в ней значительно меньше, чем в [РП]. К тому же, особенности цензурной рукописи позволяют выставить предположение, что некоторые части ее, преимущественно во второй половине, если не диктовались, то переписывались под наблюдением автора. Так, например, некоторые поправки [РП] (большей частью карандашные) не перенесены в [РЦ]. Ряд смысловых отличий между [РП] и [РЦ] тоже может свидетельствовать об авторском вмешательстве во время переписки. С цензурного экземпляра "Мертвые души" были набраны. Корректуры держал сам автор. Они не сохранились, но разночтения с последней (цензурной) рукописью свидетельствуют, что в процессе печатания творческая работа не прекращалась. Это подтверждает и С. Т. Аксаков, вспоминая день 1 мая 1842 г.: "Гоголь у нас обедал, после обеда часа два сидел у меня в кабинете и занимался поправкою корректур, в которых он не столько исправлял типографические ошибки, сколько занимался переменою слов, а иногда и целых фраз"*. * (С. Т. Аксаков, "История моего знакомства с Гоголем", стр. 61.) Издание проходило без задержек. В то время как книга набиралась, Гоголь сам рисовал обложку для нее, - с этой обложкой она и вышла из печати 21 мая 1842 г. Кроме основных шести рукописей первого тома "Мертвых душ", имеется большое количество черновых набросков почти ко всем главам на отдельных листах, написанных, очевидно, в разное время. Небольшая часть листов подшита к переплетенным рукописям [РЛ], [РК] и [РП]. Остальные сохранились в двух собраниях. В собрании А. А. Иванова (шифр Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина: № 2205) - 30 листов разных размеров, исписанные большею частью с обеих сторон неразборчивым почерком. Они относятся к главам II, V, VI, VIII - XI. Некоторые из них трудны для прочтения, так как очень обрывочны, содержат несколько слоев правки и не всегда дают связный текст. Второе собрание было обнаружено среди бумаг Гоголя, находившихся в распоряжении родственников. Эти автографы (28 листов, из них 13 чистых) хранятся тоже в Государственной библиотеке СССР им. В. И. Ленина (шифр: № 3212). Среди них отрывки к главам VII-IX, размышления автора о героях "Мертвых душ" и заметки "К 1-й части". Особо следует остановиться на отрывках из второго собрания. Вскоре после обнаружения два из них были опубликованы как неожиданная находка: Заметки - в "Сочинениях и письмах Н. В. Гоголя", изд. Кулиша, СПб., 1857, т. IV, стр. 546-548, вариант IX главы - в "Русском вестнике", 1856, кн. I. Размышления о героях "Мертвых душ" и остальные отрывки опубликованы в 10 издании Сочинений Н. В. Гоголя, т. VII, стр. 435-445. Отрывки не датированы; делались различные попытки их датировки. М. Н. Катков, опубликовавший вариант девятой главы, утверждал, что автограф найден среди первоначальных рукописей и относится к раннему периоду работы. Н. Г. Чернышевский в своей рецензии на эту книжку "Русского вестника" высказал такое же утверждение, мотивировав его тем, что "сами по себе страницы этого отрывка своим достоинством не совершенно соответствуют другим страницам поэмы, и Гоголь, с своим тонким вкусом, вероятно, заметил, что довольно подробные сцены, первоначально им написанные, содержат как бы повторение тех положений и описаний, которые уже даны читателю в предыдущих главах, и потому значительно сократил этот эпизод в окончательной редакции, отбросив все черты, уже достаточно раскрытые в других сценах. Сравнение отброшенного автором и напечатанного ныне отрывка с соответствующими местами "Мертвых душ" интересно для того, кто хочет удостовериться, как строг сделался Гоголь к себе после издания "Ревизора""*. Наоборот, Н. П. Трушковский, перепечатавший этот отрывок во втором издании "Сочинений" Гоголя, впервые выдвинул предположение, что, "судя по почерку", отрывок написан после первого издания "Мертвых душ". На эту позицию стали и редакторы десятого издания (тт. 3 и 7) Тихонравов и Шенрок, уже в отношении всех отрывков второго собрания. Они припомнили высказывавшееся Гоголем недовольство изданными "Мертвыми душами", его мысли о какой-то переработке поэмы в духе его новых настроений, и тематическая изолированность найденных отрывков дала им повод предположить, что это-то и есть новая стадия работы над "Мертвыми душами". Они пытались датировать каждый отрывок и привели пространные доводы в пользу своих утверждений, оговорившись, что точных доказательств нет. * (Н. Г. Чернышевский, Полное собрание сочинений, т. III, М., 1947, стр. 631.) Можно признать правильным предположение Тихонравова в отношении заметок "К 1-й части" ("Идея города - возникшая до высшей степени пустота..."), которые он относит к 1846 г., периоду работы над вторым томом. Касаясь в наибольшей своей части не второго, а первого тома поэмы (предназначавшегося тогда, как видно из письма к Жуковскому от 16 марта 1846 г., к переизданию в исправленном виде), отрывок, однако, в его заключительной части от первого тома переходит ко второму: "Весь город со всем вихрем сплетней - преобразование бездельности жизни всего человечества в массе... Противуположное ему преобразование во II части, занятой разорванным бездельем". В том же письме Гоголь высказывает мысль о возобновлении работы над обоими томами сразу ("первая часть мне потребна при писании второй и притом нужно ее самое значительно выправить"). В отношении же других отрывков их аргументация не убедительна. Если бы эти отрывки относились к новой стадии работы - к коренной переработке поэмы в новом плане, то это должно бы было отразиться и на содержании самих отрывков. Однако новых веяний в них незаметно; наоборот, как указал еще Чернышевский, в этих текстах видно несовершенство формы первоначальных набросков. Нельзя также не заметить странности создавшегося положения: Гоголь приступает к радикальной перестройке всего произведения, а в его рукописном наследстве обнаруживается лишь несколько листочков из разных частей поэмы, к тому же, не из тех, которые по своему идейному содержанию могли в первую очередь остановить на себе внимание автора. Нам думается, что причины всех этих построений чисто внешние. Если бы наброски оказались среди других отрывков или были бы подшиты к рукописи и не привлекли бы особого внимания как неожиданная находка, то, может быть, и не возникло бы вопроса об их позднейшем происхождении. Если бы, наконец, найдены они были в наше время, то едва ли возникли бы такие же заключения о необычности этих черновиков. На этом вопросе и в таком разрезе приходится останавливаться только в порядке обзора и критики возникших ранее гипотез. Отметим, что в недавно обнаруженном и цитированном выше письме Гоголя к Белому говорится о третьем (исправленном) издании как о далеком, неопределенном предположении и никаких намеков в нем на проводимую работу нет. Построение Тихонравова и Шенрока отпадает как недоказанное, но указать точное хронологическое место этих вариантов среди известных нам рукописей очень трудно. С немалой долей вероятности можно предположить, что они написаны в период до создания [РП], когда естественнее всего было набрасывать план и в процессе исканий делать попытки отхода в сторону от вырабатывавшейся фабулы. Приурочить эти отрывки к последующим рукописям, где поэма не столько перерабатывалась, сколько подвергалась отделке, оснований еще меньше, - тем более нет их для подтверждений гипотезы Тихонравова и Шенрока: она слишком бездоказательна для выводов настолько же важных, насколько и неожиданных. Недавно был обнаружен в Горьковском областном архиве небольшой отрывок (набросок), относящийся к главе VIII. Отрывки, кроме указанных выше публикаций, напечатаны в томах III и VII 10-го издания Сочинений Н. В. Гоголя. В настоящем издании черновые наброски, подшитые к рукописям, публикуются в вариантах - подстрочных к соответствующим рукописям. Один из отрывков - часть "Повести о капитане Копейкине" - почти полностью совпадающий с окончательным (доцензурным) текстом, не публикуется. IIIВ настоящем издании внесено большое количество исправлений в текст первого прижизненного издания, положенного в основу. Кроме восстановления по [РЦ] цензурных искажений, совершенно ясных и бесспорных, восстанавливается подлинный авторский текст и по другим рукописям, ошибочно измененный в процессе многократной переписки. После первой рукописи ([РМ]) началось копирование текста переписчиками. Каждая копия исправлялась автором и вновь переписывалась. И с первой же копии начались невольные искажения текста переписчиками: они пропускали слова, целые фразы, неправильно копировали их. Приводим два примера. Первый - эпизод с часами в главе третьей. Текст [РМ]: "Взглянувши в угол, он тот же час успокоился, смекнувши, что стенным часам пришла охота бить. За шипением последовало скоро хрипение и наконец, натужась всеми силами, пробили они три таким звуком, как будто бы кто колотил палкой по глиняному горшку". Переписчик [РЛ] пропустил несколько слов, и у него получилась такая бессмыслица: "Взглянувши, что стенным часам пришла охота бить. За шипением последовало скоро хрипение. И наконец, звуком, как будто бы кто колотил палкой по глиняному горшку". Обрабатывая рукопись [РЛ], Гоголь не обратил внимания на это место и не внес никаких исправлений. Только уже диктуя текст [РК], он заметил это искажение и дал новый текст, близкий к окончательному. Второй пример из той же главы: разговор Чичикова с Коробочкой. В Главе III Коробочка говорит: "Живых-то я уступила, вот и третьего года Протопопову двух девок по сту рублей каждую". Так печаталось на протяжении ста лет, а это явная ошибка. Уже то обстоятельство, что Протопопов нигде больше не фигурирует, а вместе с Коробочкой неоднократно упоминается протопоп, должно поставить под сомнение эту фамилию, анализ же рукописей бесспорно доказывает ошибку. Происхождение ее: в [РК] написано: Протопопу, так же переписано в [РП]; переписчик [РЦ] исказил: Протопову, так напечатано в первом издании; во втором издании появилось: Протопопову. Ошибки переписчиков в какой-то мере повлияли на выработку окончательного текста. Гоголю навязывался новый искаженный текст, и автор не замечал ошибки, если она не была разительной или данный отрывок не попадал в орбиту творческой переработки. Даже при напряженной работе, которая отразилась в рукописи [РЛ], искажения переписчика этой рукописи часто не замечались Гоголем, и те места, которые остались без изменений в [РЛ], вошли и в следующую рукопись с искажениями. Диктуя текст поэмы по рукописи [РЛ], Гоголь также не обнаруживал иногда ошибок переписчика. Но поскольку эта рукопись ([РК]) не является копией в буквальном смысле, а имеет характер авторской рукописи, текст которой в большей части продиктован Гоголем, мы считаем возможным возвращаться к автографу [РМ] и [РЛ] только в случаях совершенно бесспорных искажений. Совершенно иначе обстоит дело со следующей рукописью, [РП]. Она представляет собою механическую копию, сделанную малограмотными и мало опытными переписчиками. Копируя испещренную поправками предыдущую рукопись - [РК], они допустили большое количество ошибок, а многих слов совсем не разобрали и оставляли для них пробелы в тексте. Отношение Гоголя к ошибкам переписчиков во всех рукописях было трех видов. В одних случаях он замечал искажение и, дословно помня текст, восстанавливал его; есть несколько примеров, когда Гоголь, пропуская сначала ошибку, в следующей рукописи или в корректуре ее замечал и восстанавливал опять-таки дословно. В других случаях, исправляя ошибку или заполняя оставленное место, Гоголь вписывал новый текст, более или менее отличающийся от предыдущего, и таким образом ошибка переписчика вызывала новую редакцию этого места. В-третьих, ошибка переписчика не замечалась автором. Текст, появившийся в результате исправления ошибок второго типа, сохраняется нами в окончательной редакции. Не замеченные автором ошибки в настоящем издании исправлены. Приводим несколько примеров видоизменений текста, когда переписчик, не разбирая слов, оставлял место, в которое Гоголь вписывал новые слова. В [РК] читаем: "Чичиков был встречен Петрушкою и половым, который выбежал со свечою в руке и салфеткой на плече и обрадовался ему необыкновенно. Неизвестно, много ли обрадовался Петрушка". Переписчик [РП] пропустил: "половым, который", а также: "обрадовался ему необыкновенно. Неизвестно, много ли". Гоголь, не заполняя оставленных переписчиком мест, заново переделал эти фразы: "Половой тоже выбежал со свечою в руке и салфеткою на плече. Обрадовался ли Петрушка приезду барина, неизвестно" (Глава VI). Второй пример. В [РК] было написано: "Степан Пробка, вот тот силач". Переписчик не разобрал слова "силач" и в оставленное им место Гоголь вписал "богатырь" (Глава VII). Другой, более сложный, случай. Текст [РК]: "Тут он весьма кстати выбранил либерализм и поделом выбранил молодых людей". Переписчик [РП] не разобрал слова "либерализм", и Гоголь в оставленное место вписал "за либерализм", а вторично упоминающееся "выбранил" заменил словом "всех". Изменился смысл фразы: до пропуска переписчика Чичиков выбранил и либерализм и молодых людей, а в новой редакции - выбранил молодых людей за либерализм: "Тут он весьма кстати выбранил за либерализм, и поделом, всех молодых людей" (Глава VII). Еще пример, свидетельствующий об изменении текста, вызванном такой же причиной. В окончательном тексте читаем (Глава X): "чтобы всё было пересмотрено". Первоначально же, до переписки, т. е. в [РК], было: "чтобы с вечера всё, что нужно, было приготовлено, всё пересмотрено". Произошло это изменение потому, что переписчик внес в свою копию только последние два слова: "всё пересмотрено", и Гоголь не восстановил пропущенное, а лишь связал вписанные переписчиком слова со всей фразой, и получился новый текст. Последний пример из рукописи [РГ]. В [РГ]: "И после долго не хотел смотреть в зеркало". Переписчик [РП] написал: "смотреться в зеркало". Исправляя, Гоголь вычеркнул "зеркало" и осталось навязанное переписчиком "смотреться" (Глава XI). Кроме изменений текста, вызванных пропусками не разобранных слов, имеются изменения, причина которых заключается в искажении переписчиком текста предыдущей рукописи. Они тоже относятся в подавляющем большинстве к [РП], т. е. к искажению текста [РК]. Их можно разделить на несколько категорий. Самая распространенная: искаженное переписчиком слово автор заменяет совершенно новым или только видоизмененным. Примеры: "с желтыми стенами" ([РК]). Переписчик ошибся: "с толстыми стенами". Гоголь вернул прежнее, но несколько измененное: "с желтенькими стенами" (Глава VI). "Обе дамы так удачно и остроумно решили отчасти запутанное обстоятельство" ([РК]). Переписчик вместо "отчасти" написал "отлично" ("отлично запутанное"), и Гоголь исправил "отлично" на "такое": "обе дамы так удачно и остроумно решили такое запутанное обстоятельство" (Глава IX). "Дело, конечно, обделано было кругло" ([РК]). Переписчик вместо "конечно" написал "нарочно" ("Дело нарочно обделано было кругло"). Гоголь исправил по-новому: "Дело, казалось бы, обделано было кругло" (Глава IX). В других местах в процессе авторской правки искаженных мест исчезли отдельные слова и целые детали. Например, в [РК] читаем: "<постель> опустилась под ним почти до самого пола, и перья, будучи вытеснены из пределов погрузившимся в них телом, разлетелись". Переписчик не разобрал слов "будучи ~ телом", оставил для первых четырех место, а дальше переписал: "погрузившись вниз телом". Гоголь зачеркнул эти слова, а в оставленное место вписал: "вытесненные им из пределов" и получилась уже измененная фраза: "опустилась под ним почти до самого пола, и перья, вытесненные им из пределов, разлетелись" (Глава III). Совсем иначе следует рассматривать те искажения переписчиков, которые бесспорно не были замечены Гоголем. То, что это именно ошибки, а не исправления, сделанные по указаниям автора, - совершенно очевидно. Нигде в первоначальном тексте [РП] (т. е. в копии [РК]) не видно вмешательства Гоголя; огромное количество неразобранных слов свидетельствует, что этот экземпляр переписывался механически, а не создавался под диктовку; искажения таковы, что их можно отнести только к неграмотности или рассеянности переписчика. Логически отсюда вытекает, что пропуски отдельных слов и даже целых фраз произошли исключительно по вине переписчика. Один только факт просмотра копии автором недостаточен для того, чтобы признавать текст копии авторизованным. В тех случаях, когда нет следов авторской работы, когда очевидно, что автор, хорошо помня текст, не замечал ошибок копии, необходимо восстановить именно созданный автором текст. Исходной авторитетной рукописью является рукопись [РК], продиктовенная и внимательно просмотренная Гоголем. Допущенные в [РП] ошибки третьей категории (т. е. не замеченные автором), восстанавливаются по тексту [РК]. В ряде случаев для подтверждения того, что восстанавливаемые слова не случайны, а твердо введены Гоголем, делаются ссылки на предыдущие рукописи [РМ] и [РЛ], где они сохранялись неприкосновенными. Разночтения между [РГ] и [РП] введены по тому же принципу. В данном случае [РГ] выполняет роль [РК]. Есть искажения и в [РЦ], но их гораздо меньше, так как копировать [РП] было значительно легче; они тоже исправлены. "Повесть о капитане Копейкине" печатается по цензурной рукописи - доцензурный ее вариант (в рукописи [РЦ] сохранилось только начало "Повести", а продолжение - в найденных в Красноярске вырезанных из [РЦ] листах). IV(Для данной части комментария (раздел IV) в значительной мере использована работа В. В. Гиппиуса, написанная в 1940 г. для настоящего издания.) Письмо Гоголя к Пушкину от 7 октября 1835 г. из Петербурга в Михайловское - самое раннее свидетельство о работе Гоголя над "Мертвыми душами". В начале письма Гоголь просит Пушкина вернуть ему рукопись "Женитьбы" с замечаниями; в конце письма просит у Пушкина сюжета для новой комедии. Между этими двумя просьбами и заключено сообщение о "Мертвых душах". "Начал писать Мертвых душ. Сюжет растянулся на предлинный роман и, кажется, будет сильно смешон. Но теперь остановил его на третьей главе. Ищу хорошего ябедника, с которым бы можно хорошо сойтиться. Мне хочется в этом романе показать хотя с одного боку всю Русь". Письмо в целом говорит об очень интенсивном литературном общении двух писателей. Строки Гоголя имеют характер продолжения какого-то недавнего разговора (если так, то разговор этот мог произойти между 1 и 7 сентября 1835 г., когда и Пушкин и Гоголь были в Петербурге). Содержание этого разговора изложено самим Гоголем в его "Авторской исповеди" (1847). Вслед за объяснением веселости своих первых произведений Гоголь продолжал: "Но Пушкин заставил меня взглянуть на дело серьезно. Он уже давно склонял меня приняться за большое сочинение и, наконец, один раз, после того как я ему прочел одно небольшое изображение небольшой сцены, но которое однако ж поразило его больше всего мной прежде читанного, он мне сказал: "Как с этой способностью угадывать человека и несколькими чертами выставлять его вдруг всего, как живого, с этой способностью не приняться за большое сочинение, - это просто грех!" Вслед за этим начал он представлять мне слабое мое сложение, мои недуги, которые могут прекратить мою жизнь рано; привел мне в пример Сервантеса, который, хотя и написал несколько очень замечательных и хороших повестей, но, если бы не принялся за Донкишота, никогда бы не занял того места, которое занимает теперь между писателями, и в заключенье всего отдал мне свой собственный сюжет, из которого он хотел сделать сам что-то вроде поэмы и которого, по словам его, он бы не отдал другому никому. Это был сюжет "Мертвых душ". (Мысль "Ревизора" принадлежит также ему.)" Гоголь переходит затем к вопросу о новом качестве своего смеха, который в "Ревизоре" проникся общественно-значительным содержанием, и, возвращаясь к "Мертвым душам", пишет далее: "После "Ревизора" я почувствовал, более нежели когда-либо прежде, потребность сочиненья полного, где было бы уже не одно то, над чем следует смеяться. Пушкин находил, что сюжет "Мертвых душ" хорош для меня тем, что дает полную свободу изъездить вместе с героем всю Россию и вывести множество самых разнообразных характеров". Вслед за этим Гоголь говорит об эволюции первоначального замысла "Мертвых душ". Первые главы нового произведения в их первоначальном виде Гоголь еще успел прочитать Пушкину, и поэт, привыкший смеяться при чтении Гоголя, "начал понемногу становиться все сумрачнее, сумрачнее, а наконец сделался совершенно мрачен. Когда же чтение кончилось, он произнес голосом тоски: "Боже, как грустна наша Россия!""* Пушкину не пришлось услыхать продолжения. Под впечатлением известия о смерти Пушкина Гоголь писал М. П. Погодину 30 марта 1837 г.: "Моя жизнь, мое высшее наслаждение умерло с ним. Мои светлые минуты моей жизни были минуты, в которые я творил. Когда я творил, я видел перед собою только Пушкина... мне дорого было его вечное и непреложное слово. Ничего не предпринимал, ничего не писал я без его совета. Всё, что есть у меня хорошего, всем этим я обязан ему. И теперешний труд мой есть его создание. Он взял с меня клятву, чтобы я писал, и ни одна строка не писалась без того, чтобы он не являлся в то время очам моим. Я тешил себя мыслью, как будет доволен он, угадывал, что? будет нравиться ему, и это было моею высшею и первою наградою". Он утверждал тогда же, что труд этот он рассматривает как "священное завещание" Пушкина**. * ("Выбранные места из переписки с друзьями" (Четыре письма о "Мертвых душах" - письмо 3-е).) ** (Письмо к В. А. Жуковскому от 6/18 апреля 1837 г. Ср. также письмо к П. А. Плетневу от 16 марта 1837 г.) В основе гоголевского, а первоначально пушкинского, замысла "Мертвых душ" были действительные случаи спекуляции мертвыми душами. Непосредственным источником мог быть случай, переданный П. И. Бартеневым в примечании к воспоминаниям В. А. Сологуба: "В Москве Пушкин был с одним приятелем на бегу. Там был также некто П. (старинный франт). Указывая на него Пушкину, приятель рассказал про него, как он скупил себе мертвых душ, заложил их и получил большой барыш. Пушкину это очень понравилось. "Из этого можно было бы сделать роман", сказал он между прочим. Это было еще до 1828 г."*. * (Русский Архив, 1865, стр. 745.) Случай, рассказанный Бартеневым, был далеко не единичным; не одиноким был и литературный отклик Гоголя на это бытовое явление. Аналогичный эпизод встречается в повести Даля "Вакх Сидоров Чайкин", напечатанной, правда, позже "Мертвых душ" (в "Библиотеке для чтения", 1843 г., № 3). Отмечено несколько подобных спекуляций на Украине (см. "Обоз к потомству", из записок Н. В. Сушкова, в сборнике "Раут", 1854 г., кн. III, стр. 382 и сообщение в журнале "Киевская старина", 1902, № 3, стр. 155). Любопытно, что один из подобных же рассказов исходит от дальней родственницы Гоголя, М. Г. Анисимо-Яновской*, причем, по ее словам, самую мысль "Мертвых душ" дал Гоголю ее дядя, Харлампий Петрович Пивинский, накупавший мертвых душ, чтобы приобрести ценз для винокурения (с той же целью приобретал мертвые души владелец незаселенной земли, о котором рассказано в воспоминаниях Сушкова). По словам Анисимо-Яновской, Гоголь бывал в имении Пивинских, "да кроме того и вся Миргородчина знала про мертвые души Пивинского". Сам по себе этот поздний рассказ, в котором вовсе отсутствует хронология, не обязывает нас к радикальному пересмотру творческой истории "Мертвых душ", но вполне, конечно, возможно, что на первоначальную пушкинскую мысль могли наслоиться и собственные воспоминания Гоголя. Однако в замысле Гоголя предприятие Чичикова изображалось не как заурядный, а, напротив, как необычайный случай. Это видно из самого развития сюжета, из таинственности, которою замысел Чичикова окружен, а также из нежелания Гоголя заранее оповещать, "в чем состоит сюжет" (письмо к Жуковскому от 12 ноября 1836 г.). * (В. А. Гиляровский, "На родине Гоголя", М., 1902, стр. 47-49.) В общем идейно-художественном замысле "Мертвых душ" мотив предприятия Чичикова не имел решающего значения; как сказано в "Авторской исповеди", этот мотив ("сюжет") и по мнению Пушкина был хорош для Гоголя тем, что давал ему "полную свободу изъездить вместе с героем всю Россию и вывести множество самых разнообразных характеров". На эту же основную творческую мысль Гоголя есть указание и в письмах его к литературным друзьям, написанных в 1835-1836 гг., т. е. в начале работы над "Мертвыми душами". В приведенном письме к Пушкину от 7 октября 1835 г. сказано: "Мне хочется в этом романе показать хотя с одного боку всю Русь". А в письме В. А. Жуковскому через год (12 ноября 1836 г.) уже нет оговорки "хотя с одного боку", там сказано решительнее: "Вся Русь явится в нем"*. Там же он называет свой сюжет "огромным" и ясно намекает на его общественно-обличительное содержание: "Еще восстанут против меня новые сословия и много разных господ; но что ж мне делать! Уже судьба моя враждовать с моими земляками". "Новые сословия", по сравнению с "чиновниками", "купцами" и "литераторами", враждовавшими с Гоголем после "Ревизора" см. письмо к Щепкину от 29 апреля 1836 г.), - это, конечно, помещики-душевладельцы, сравнительно малозатронутые в прежних произведениях Гоголя, но занявшие центральное место в новом его широком обличительном замысле. * (В том же письме Гоголь признавался: "Мне совершенно кажется как будто я в России: передо мною всё наше, наши помещики, наши чиновники, наши офицеры, наши мужики, наши избы, - словом, вся православная Русь. Мне даже смешно, как подумаю, что я пишу "Мертвых душ" в Париже". В письме к М. П. Погодину от 28 ноября 1836 г. Гоголь тоже утверждал: "Вся Русь отзовется в нем".) Решение этой художественной задачи методом углубленного реализма, методом, к которому Гоголь все больше подходил в своей творческой эволюции, требовало, конечно, знания русской жизни - в тех ее чертах, которые стали предметом изображения и обобщения. Творческие тенденции Гоголя, несомненно, эволюционировали на протяжении семилетней работы над первым томом "Мертвых душ" и именно в направлении усиления бытовой конкретности. Об этом свидетельствует также записная книжка Гоголя 1841-1842 гг., материал которой отразился на переработке текста. В эту записную книжку включены данные народного быта и языка: материал по сельскому и домашнему хозяйству, ремеслам, промыслам, по губернской административной системе и чиновничьему быту, бытовые сценки и анекдоты, охотничьи и карточные термины, названия животных и растений. Социально-бытовой материал записных книжек Гоголя широк и разнообразен, и отражение материала этих записей в "Мертвых душах" несомненно. Переписка Гоголя с С. Т. Аксаковым показывает, что на последних этапах работы Гоголь пользовался его указаниями для устранения фактических неточностей и что по выходе книги он интересовался отзывами "людей бывалых" в этом именно отношении; об этом же, о намерении исправить фактические недочеты первого тома и, главное, избегать их в работе над вторым, говорят предисловие Гоголя ко второму изданию первого тома и многочисленные данные его переписки. Общий характер гоголевского замысла определился, повидимому, в течение первого года работы, хотя и не без некоторых колебаний. Об этих колебаниях говорят показания самого Гоголя, причем позднейшие свидетельства "Авторской исповеди" (1847) в общем согласны с данными гоголевских писем, относящихся ко времени самой работы над поэмой. В "Авторской исповеди" Гоголь писал: "Я начал было писать, не определивши себе обстоятельного плана, не давши себе отчета, что такое именно должен быть сам герой. Я думал просто, что смешной проект, исполненьем которого занят Чичиков, наведет меня сам на разнообразные лица и характеры; что родившаяся во мне самом охота смеяться создаст сама собою множество смешных явлений, которые я намерен был перемешать с трогательными". Дальше следует: "Но на всяком шагу я был останавливаем вопросами: зачем? к чему это? что должен сказать собою такой-то характер? что должно выражать собою такое-то явление?" И дальше: "Я увидел ясно, что больше не могу писать без плана". К какому этапу работы относятся эти оговорки, мы точно не знаем; соответствия им в гоголевских письмах появляются уже после отъезда Гоголя за границу. Показание же о работе без плана, над "смешным" сюжетом, подтверждается письмом к Пушкину от 7 октября 1835 г. О дальнейшей эволюции замысла говорит письмо к Жуковскому из Парижа от 12 ноября 1836 г.: "Всё начатое переделал я вновь, обдумал более весь план и теперь веду его спокойно, как летопись". Существенно меняется и общий тон Гоголя в отношении к своему труду: "Если совершу это творение так, как нужно его совершить, то... какой огромный, какой оригинальный сюжет! Какая разнообразная куча! Вся Русь явится в нем! Это будет первая моя порядочная вещь". И далее: "Огромно велико мое творение, и не скоро конец его". О том же можно заключить и из "Авторской исповеди" (появление "плана", углубление самого замысла), но дальнейшими показаниями "Авторской исповеди" пользоваться трудно, так как о разных творческих моментах, вплоть до замысла второго тома, в них часто говорится суммарно; кроме того, необходимо учитывать и полемический характер исповеди. Есть и еще одно свидетельство Гоголя, правда, также позднейшее, в котором изменение первоначального замысла изложено с некоторыми дополнительными данными. Это - третье письмо из цикла "Четыре письма к разным лицам по поводу "Мертвых душ"" (гоголевская дата третьего письма - 1843). Здесь рассказано о чтении первых глав "Мертвых душ" (в первой, не известной нам редакции) Пушкину. Эту раннюю редакцию Гоголь характеризует так: "Если бы кто видел те чудовища, которые выходили из-под пера моего вначале для меня самого, он бы точно содрогнулся". Изменение замысла, по словам Гоголя, сводилось к тому, чтобы смягчить тягостное впечатление от первоначальных "чудовищ" и "карикатур": "Я увидел, что многие из гадостей не стоят злобы; лучше показать всю ничтожность их..." В процессе дальнейшей работы над "Мертвыми душами" сатирическая резкость не дошедшей до нас первоначальной редакции уступила место юмору: пафос злобы сменился пафосом разоблачения ничтожности. Следов этой работы Гоголя нет ни в одной из сохранившихся редакций. Рукописи показывают, что ни в общий план, ни в развитие сюжета, ни в характеристики существенных изменений внесено не было. Работа велась очень значительная, но это была работа преимущественно над стилем, а также над дополнительными эпизодами и характеристиками. В конце 1839 г. в Петербурге, в доме своего товарища по Нежинскому лицею Н. Я. Прокоповича, Гоголь впервые прочитал несколько глав своего произведения в уже измененной редакции. Присутствовавший на этом чтении П. В. Анненков вспоминает: "Мы уже узнали, что он собирался прочесть нам новое свое произведение, но приступить к делу было не легко. Гоголь, как ни в чем не бывало, ходил по комнате, добродушно подсмеивался над некоторыми общими знакомыми, а об чтении и помину не было. Даже раз он намекнул, что можно отложить заседание, но Н. Я. Прокопович, хорошо знавший его привычки, вывел всех из затруднения. Он подошел к Гоголю сзади, ощупал карманы его фрака, вытащил оттуда тетрадь почтовой бумаги в осьмушку, мелко намелко исписанную, и сказал по-малороссийски, кажется, так: "А що се таке у вас, пане?" Гоголь сердито выхватил тетрадку, сел мрачно на диван и тотчас же начал читать, при всеобщем молчании. Он читал без перерыва до тех пор, пока истощился весь его голос и зарябило в глазах. Мы узнали таким образом первые четыре главы "Мертвых душ". Общий смех мало поразил Гоголя, но изъявление нелицемерного восторга, которое видимо было на всех лицах под конец чтения, его тронуло"*. * (П. В. Анненков, "Литературные воспоминания", стр. 28.) Несколько месяцев спустя, в марте 1840 г., чтение было в Москве, у С. Т. Аксакова и у других знакомых Гоголя. Везде, где читал Гоголь, "все слушатели приходили в совершенный восторг, но были люди, которые возненавидели Гоголя с самого появления "Ревизора". "Мертвые души" только усилили эту ненависть"*. * (С. Т. Аксаков, "История моего знакомства с Гоголем", стр. 38; И. И. Панаев, "Литературные воспоминания", Л., 1928, стр. 283-284.) Гоголь читал свою поэму по рукописи, первая половина которой почти полностью дошла до нашего времени ([РМ]). Копию с нее автор творчески переработал, внеся огромное количество исправлений и вставок. "Вижу, что предмет становится глубже и глубже", - писал он тогда*. * (Письмо М. П. Погодину, 28 декабря 1840 г.) Объем гоголевского романа в течение первого же года работы: вся Русь. Значительность замысла в собственном сознании отражена в одновременных и позднейших письмах. Содержание его Гоголь так определил в "Авторской исповеди": "Мне хотелось сюда собрать одни яркие психологические явления, поместить те наблюдения, которые я делал издавна сокровенно над человеком, которых не доверял дотоле перу, чувствуя сам незрелость его, которые, быв изображены верно, послужили бы разгадкой многого в нашей жизни". Задания Гоголя не могли найти полного выражения в форме романа. Нужно было создать особый жанр - большую эпическую форму, более широкую, чем роман. Гоголь и называет "Мертвые души" поэмой. Не случайно на обложке "Мертвых душ", рисованной самим Гоголем, слово "поэма" выделено крупными буквами. Определение "Мертвых душ" как поэмы появилось у Гоголя рано. В письме от 7 октября 1835 г. к Пушкину еще говорится: "Сюжет растянулся на предлинный роман". Но в заграничных письмах 1836 г. уже появляется слово "поэма". Жуковскому Гоголь пишет 12 ноября 1836 г.: "Каждое утро... вписывал я по три страницы в мою поэму". В письме к Погодину от 28 ноября 1836 г. Гоголь особо останавливается на вопросе о жанре "Мертвых душ": "Вещь, над которой сижу и тружусь теперь..., не похожа ни на повесть, ни на роман, длинная, длинная, в несколько томов... Если бог поможет выполнить мне мою поэму так, как должно, то это будет первое мое порядочное творение. Вся Русь отзовется в нем". Гоголь не ошибался, придавая своему труду исключительное значение и выделяя его из всего написанного им раньше. Художественный метод поэмы Гоголя был неотделим от ее общественно-обличительного замысла; тем самым полемика вокруг "Мертвых душ" приобретала характер идеологической борьбы, наглядно вскрывшей в русском обществе различные, враждебные друг другу направления. Борьба вокруг "Мертвых душ" была еще интенсивнее, чем вокруг "Ревизора", - прежде всего потому, что с ростом общественных противоречий обострился идейный антагонизм в обществе и в литературе. "Беспрерывные толки и споры" вокруг "Мертвых душ" - это, по словам Белинского, "вопрос столько же литературный, сколько и общественный". Гоголь предвидел нападения реакционеров, лжепатриотов, обывательского "лицемерно-бесчувственного современного суда", и он не ошибся. Устные суждения современников о "Мертвых душах" пытались систематизировать С. Т. Аксаков и А. И. Герцен. Аксаков разделил читателей Гоголя на три части: 1) "образованная молодежь и все люди, способные понять высокое достоинство Гоголя" - они приняли книгу с восторгом; 2) люди "озадаченные", смущенные "карикатурой" и "неправдоподобием"; 3) явные враги: "Третья часть читателей обозлилась на Гоголя: она узнала себя в разных лицах поэмы и с остервенением вступилась за оскорбление целой России"*. Четкую дифференциацию общественных направлений дал Герцен в дневнике (запись 29 июля 1842 г.): "Славянофилы и антиславянисты разделились на партии. Славянофилы № 1 говорят, что это апофеоз Руси, "Илиада" наша и хвалят след[ственно]; другие бесятся, говорят, что тут анафема Руси, и за то ругают. Обратно тоже раздвоились антиславянисты. Велико достоинство художественного произведения, когда оно может ускользать от всякого одностороннего взгляда. Видеть апофеоз - смешно, видеть одну анафему несправедливо". * ("История моего знакомства с Гоголем", стр. 66-67.) Еще до появления "Мертвых душ" в печати, когда главы их были известны только из чтений Гоголя (в Петербурге - у Прокоповича, в Москве - у Аксакова и др.), граф Ф. И. Толстой ("Американец") говорил в обществе, что Гоголь "враг России, и что его следует в кандалах отправить в Сибирь". Вспоминая об этом, Аксаков прибавлял: "В Петербурге было гораздо более таких особ, которые разделяли мнение гр. Толстого"*. Несколько аналогичных мнений привел Н. Я. Прокопович в письме к Гоголю от 21 октября 1842 г.**. Из сравнительно близких Гоголю людей на этой позиции стоял Ф. В. Чижов; он писал Гоголю 4 марта 1847 г.: "Я восхищался талантом, но как русский был оскорблен до глубины сердца"***. * (Там же, стр. 38.) ** (См. "Материалы для биографии Гоголя" В. И. Шенрока, М., 1898, т. IV, стр. 54-55.) *** ("Русская старина", 1889, № 8, стр. 279.) В печати эта реакционная точка зрения была выражена в статьях Н. Полевого (в "Русском Вестнике", 1842 г., № 6), К. Масальского (в "Сыне Отечества", 1842 г., № 6), Н. Греча (в "Северной Пчеле", 1842 г., № 137) и О. Сенковского (в "Библиотеке для чтения", 1842 г., № 8). Из этих четырех враждебных Гоголю критиков Полевой был самым непримиримым. Масальский и Греч, повторяя нападки Полевого, делали оговорки о верности, живости и комизме отдельных мест*; Сенковский ограничился вышучиванием Гоголя в обычном своем издевательском тоне не брезгуя даже подтасовками в цитатах**. * (Журнал Министерства народного просвещения (1842, т. XXXVI, отд. VI, стр. 31 и 248-249), резюмируя полемику, выделил критику Масальского из числа враждебных отзывов, заметив, что Масальский "излагает свои мнения эклектически".) ** (Рукописную редакцию статьи Сенковского, еще более издевательскую, и комментарий к ней см. в сборнике "Н. В. Гоголь. Материалы и исследования", т. 1, изд. Академии Наук СССР, 1936, стр. 226-242.) На защиту Гоголя от нападок враждебной критики выступил критик "СПб. Ведомостей" М. Сорокин (1842, №№ 163-165). Признавая и сам в поэме Гоголя "промахи распаленной фантазии", Сорокин всё же сумел ответить на упреки в "утрировке" и в "грязных" картинах указанием на особенности гоголевского метода типизации и на характер самой изображаемой им действительности. Общественное значение поэмы не было им раскрыто. Сочувственной Гоголю была и статья Плетнева, скрывшегося под инициалами С. Ш. и под маской корреспондента "Современника" из Житомира. Плетнев сделал много тонких наблюдений над особенностями реалистической эстетики Гоголя. Но смысл поэмы он видел в развитии чисто психологической идеи, делая при этом оговорки о незавершенности поэмы: "На книгу Гоголя нельзя иначе смотреть, как только на вступление к великой идее о жизни человека, увлекаемого страстями жалкими, но неотступно действующими в мелком кругу общества"*. * ("Современник", 1842, т. 27.) В выступлениях славянофильской критики (Шевырев в "Москвитянине" и К. Аксаков в отдельной брошюре*) борьба вокруг Гоголя переходила уже в борьбу за Гоголя; смысл статей Шевырева и особенно К. Аксакова был в тенденциозном переосмыслении "Мертвых душ". Делая верные наблюдения над одними сторонами поэмы, они замалчивали другие и, не находя всего им нужного, пытались дополнить и поправить Гоголя. Так, Шевырев, сказав немало верного о жизненности и типичности гоголевских характеров и об эстетической роли автора в поэме, упрекает Гоголя в том, что "комический юмор автора мешает иногда ему обхватывать жизнь во всей ее полноте и широком объеме"**. В толковании К. Аксакова "Мертвые души" полностью утрачивали свой обличительный характер. * ("Несколько слов о поэме Н. В. Гоголя "Похождения Чичикова или Мертвые души"", М., 1842.) ** ("Москвитянин", 1842, № 7 и 8.) Совершенно иначе подошли к поэме Гоголя Белинский и Герцен. "Мертвые души", по Белинскому, "творение чисто-русское, национальное, выхваченное из тайника народной жизни, столько же истинное, сколько и патриотическое, беспощадно сдергивающее покров с действительности и дышащее страстною, нервистою, кровною любовию к плодовитому зерну русской жизни; творение необъятно-художественное по концепции и выполнению, по характерам действующих лиц и подробностям русского быта, - и, в то же время, глубокое по мысли, социальное, общественное и историческое"*. Белинский первый понял самое существенное в поэме Гоголя: ее общественно-историческое значение, неотделимое от значения художественного. Белинский первый оценил и обличительное содержание поэмы ("беспощадность"), неотделимое от любви к родине. * ("Отечественные записки", 1842, № 7.) Оценка Белинского была им развита и углублена в том же году в его полемике с К. Аксаковым*. Белинский говорит прямо, что пафос поэмы "состоит в противоречии общественных форм русской жизни с ее глубоким субстанциальным началом", или в другом месте: "Мы именно в том-то и видим великость и гениальность в Гоголе, что он своим артистическим инстинктом верен действительности, и лучше хочет ограничиться, впрочем, великою задачею - объективировать современную действительность, внеся свет в мрак ее, чем... изображать русскую действительность такою, какой она никогда не бывала". "Тем-то и велико создание "Мертвых душ", - говорит Белинский, - что в нем сокрыта и разанатомирована жизнь до мелочей и мелочам этим придано общее значение"**. * (См. "Отечественные записки", 1842, №№ 8 и 11.) ** (Обличительное значение и "глубоко-национальный пафос" поэмы отмечал рецензент Н. М<азко> ("Голос из провинции о поэме Гоголя" - "Отечественные записки", 1843, № 4). Компромиссной была позиция анонимного критика "Литературной газеты", 1842, № 23: сочувственно оценивая общественное содержание поэмы, критик не одобрял ее "грязных шуточек".) Близок Белинскому в своей оценке "Мертвых душ" был и Герцен. Под непосредственным впечатлением гоголевской поэмы он записал в дневнике 11 июня 1842 г.: "Удивительная книга, горький упрек современной Руси, но не безнадежный". С этой точки зрения оценивал он и споры о "Мертвых душах" в приведенной выше записи от 29 июля 1842 г. "Есть слова примирения, - писал он там же, - есть предчувствия и надежды будущего, полного и торжественного, но это не мешает настоящему отражаться во всей своей отвратительной действительности". Это обличительное значение "Мертвых душ" было раскрыто Герценом позднее в брошюре "О развитии революционных идей в России". Резкими чертами характеризует Герцен "Россию дворянчиков": "Благодаря Гоголю мы наконец увидели, как они вышли из своих жилищ, из своих барских домов, без масок, без прикрас, вечно пьяные и ненасытные: рабы власти без достоинства и безжалостные тираны своих крепостных, сосущие жизнь и кровь народа с невинностью и простодушием ребенка, сосущего грудь матери. "Мертвые души" потрясли всю Россию. Подобное обвинение необходимо было современной России. Это - история болезни, написанная мастерской рукой". Выписки из книги Герцена, в том числе и приведенная здесь, были сообщены Гоголю в подлиннике, в письме М. С. Скуридина от 13 сентября 1851 г., т. е. за несколько месяцев до смерти Гоголя*. * (См. "Н. В. Гоголь. Материалы и исследования", т. 1, стр. 133-138 и 145-149.) 6 октября 1843 г. Гоголь поручил Шевыреву приступить ко второму изданию "Мертвых душ", причем от переработки написанного отказывался. "Поправок не нужно, - писал он, - кроме разве в языке и слоге, что ты можешь сделать лучше моего. Если же я теперь к чему-нибудь прикоснусь, то многое не останется на месте и займет это не мало времени. Поправки могут быть произведены только тогда, когда я буду умней". Новым письмом к Шевыреву от 2 февраля 1844 г. Гоголь приостановил печатание. Как видно из письма к Плетневу от 20 марта 1846 г., он еще рассчитывал подготовить второе переработанное издание первого тома. В связи с теми настроениями, которыми были вызваны "Выбранные места из переписки с друзьями", замысел этот приобретает новую форму: переработка откладывается, но выпускается в свет второе издание с прежним текстом и в сопровождении предисловия - обращения к читателям всех званий и сословий, с признанием своих недостатков ("в книге этой многое описано неверно") и с просьбой о "поправках" и других замечаниях. Сам Гоголь указывал на тесную связь предисловия с "Выбранными местами" и даже пытался - в письме к Шевыреву от 20 января 1847 г. - приостановить издание до выхода в свет "Выбранных мест" ("потому что предисловие может быть понятно читателям только по прочтении моей "Переписки", а без этого всё это будет дико..."). Еще до получения этого письма второе издание "Мертвых душ" вышло в свет - одновременно с "Выбранными местами". Второе издание вызвало рецензию Белинского, отмеченную глубокой тревогой за новое направление Гоголя*. * ("Современник", 1847, № 1.) Переработка первого тома не была Гоголем осуществлена, и первый том при жизни Гоголя больше не переиздавался.
|
|
|
