Вторая ссылка на Кавказ. Дуэль и смерть (май 1840 - 15 июля 1841)

Приблизился день именин Гоголя, 9-е мая, и он захотел угостить обедом всех своих приятелей и знакомых в саду у Погодина... На этом обеде, кроме круга близких приятелей и знакомых, были: А. И. Тургенев, князь П. А. Вяземский, Лермонтов^*, М. Ф. Орлов, М. А. Дмитриев, Загоскин, профессора Армфельд и Редкин и многие другие. Обед был веселый и шумный, но Гоголь хотя был также весел, но как-то озабочен, что, впрочем, всегда с ним бывало в подобных случаях. После обеда все разбрелись по саду, маленькими кружками. Лермонтов читал наизусть Гоголю и другим, кто тут случились, отрывок из новой своей поэмы "Мцыри", и читал, говорят, прекрасно...^**

^* (Проездом на Кавказ Лермонтов остановился в Москве.)

^** (По свидетельству присутствующего на именинах Гоголя Ю. Ф. Самарина, Лермонтов читал "бой мальчика с барсом".)

(С. Т. АКСАКОВ. "История моего знакомства с Гоголем")

Я прочел "Героя" до конца и нахожу вторую часть отвратительной, вполне достойной быть в моде. Это то же изображение презренных характеров, которые мы находим в нынешних иностранных романах. Такие романы портят нравы и портят характеры... Хотя читаешь с отвращением, все-таки они оставляют тягостное впечатление, ибо в конце концов привыкаешь верить, что весь мир состоит только из подобных личностей, у которых кажущиеся наилучшими поступки проистекают из отвратительных и ложных побуждений. Что должно явиться последствием? Презрение или ненависть к человечеству? Но это ли цель нашего пребывания на земле? Ведь и без того есть наклонность стать ипохондриком или мизантропом, зачем же поощряют или развивают подобными изображениями эти наклонности? Итак, я повторяю, что, по моему убеждению, это жалкая книга, показывающая большую испорченность автора... Счастливого пути, господин Лермонтов; пусть он очистит свою голову, если это возможно, в сфере, в которой он найдет людей, чтобы дорисовать до конца характер своего капитана^*, предполагая, что он вообще в состоянии его схватить и изобразить.

^* (Имеется в виду Максим Максимыч.)

(НИКОЛАЙ I - жене АЛЕКСАНДРЕ ФЕДОРОВНЕ, 12 июня 1840 г.)

Какой страшный человек этот Печорин! Потому что его беспокойный дух требует движения, деятельность ищет пищи, сердце жаждет интересов жизни, потому должна страдать бедная девушка! "Эгоист, злодей, изверг, безнравственный человек!"- хором закричат, может быть, строгие моралисты. Ваша правда, господа; но вы-то из чего хлопочете? За что сердитесь? Право, нам кажется, вы пришли не в свое место, сели за стол, за которым вам не поставлено прибора... Не подходите слишком близко к этому человеку, не нападайте на него с такой запальчивой храбростью: он на вас взглянет, улыбнется, и вы будете осуждены, и на смущенных лицах ваших все прочтут суд ваш. Вы предаете его не за пороки, - в вас их больше и в вас они чернее и позорнее, - но за эту смелую свободу, за ту желчную откровенность, с которою он говорит о них...

(В. Г. БЕЛИНСКИЙ. Статья "Герой нашего времени..." "Отечественные записки", июнь - июль 1840 г.)

11 июня Лермонтов прибыл в Ставрополь, где находилась главная штаб-квартира русских войск и 18-го был "командирован на левый фланг Кавказской линии для участвования в экспедиции, в отряде под начальством генерал-лейтенанта Галафеева".

У трактира. Рисунок М. Ю. Лермонтова

Во время штурма неприятельских завалов на реке Валерик^* <Лермонтов> имел поручение наблюдать за действием передовой штурмовой колонны и уведомлять начальника отряда об ее успехах, что было сопряжено с величайшею для него опасностью от неприятеля, скрывавшегося в лесу за деревьями и кустами. Но офицер этот, несмотря ни на какие опасности, исполнял возложенное на него поручение с отменным мужеством и хладнокровием и с первыми рядами храбрейших ворвался в неприятельские завалы.

^* (По-чеченски: "Речка смерти". В этом месте неоднократно бывали кровопролитные бои в многолетнюю кавказскую войну, и поэтому речка издавна получила такое название. 11 июля 1840 года здесь русскую штурмовую колонну встретила на укрепленных позициях вся Чечня под водительством самых грозных ее вождей. Это было одно из наиболее кровопролитных сражений в кавказской войне.)

(Из наградного списка, представленного генералом ГАЛАФЕЕВЫМ за Валерикский бой).

Мой милый Алеша.

Я уверен, что ты получил письма мои, которые я тебе писал из действующего отряда в Чечне, но уверен также, что ты мне не отвечал, ибо я ничего о тебе не слышу письменно. Пожалуйста, не ленись; ты не можешь вообразить, как тяжела мысль, что друзья нас забывают. С тех пор, как я на Кавказе... я не был нигде на месте, а шатался все время по горам с отрядом. У нас были каждый день дела, и одно довольно жаркое, которое продолжалось 6 часов сряду. Нас было всего 2000 пехоты, а их до 6 тысяч; и все время дрались штыками. У нас убыло

30 офицеров и до 300 рядовых, а их 600 тел осталось на месте - кажется, хорошо! - вообрази себе, что в овраге, где была потеха, час после дела еще пахло кровью...

(ЛЕРМОНТОВ - А. А. ЛОПУХИНУ, 12 сентября 1840 г. Пятигорск^*)

^* (Лермонтов приезжал в Пятигорск в промежутке между летней и осенней экспедициями в Чечне.)

 Уже затихло всё, тела
 Стащили в кучу; кровь текла
 Струею дымной по каменьям, 
 Ее тяжелым испареньем
 Был полон воздух. Генерал
 Сидел в тени на барабане
 И донесенья принимал.
 Окрестный лес, как бы в тумане,
 Синел в дыму пороховом. 
 А там вдали грядой нестройной,
 Но вечно гордой и спокойной,
 Тянулись горы - а Казбек
 Сверкал главой остроконечной. 
 И с грустью тайной и сердечной
 Я думал: "Жалкий человек. 
 Чего он хочет!.. небо ясно, 
 Под небом места много всем, 
 Но беспрестанно и напрасно
 Один враждует он - зачем?.."

(ЛЕРМОНТОВ. "Я к вам пишу: случайно! право..." ("Валерик"), 1840 г.)

Пишу тебе из крепости Грозной, в которую мы, т. е. - отряд, возвратилися после 20-дневной экспедиции в Чечне. Не знаю, что будет дальше, а пока судьба меня не очень обижает: я получил в наследство от Дорохова^*, которого ранили, отборную команду охотников, состоящую из ста казаков - разный сброд, волонтеры, татары и проч., это нечто вроде партизанского отряда, и если мне случится с ним удачно действовать, то, авось, что-нибудь дадут; я ими только четыре дня в деле командовал и не знаю еще хорошенько, до какой степени они надежны; но так как, вероятно, мы будем еще воевать целую зиму, то я успею их раскусить. Вот тебе обо мне самое интересное.

^* (Руфин Иванович Дорохов (1806 - 1852) - сын героя Отечественной войны 1812 года, Ивана Семеновича Дорохова, отчаянно храбрый офицер; за шалости и буйства был не один раз разжалован в рядовые. Лермонтов командовал отрядом Дорохова с 10 по 15 октября 1840 г.)

Писем я ни от тебя, ни от кого другого уж месяца три пе получал. Бог знает, что с вами сделалось; забыли, что ли? или пропадают? Я махнул рукой. Мне тебе нечего много писать: жизнь наша здесь вне войны однообразна; а описывать экспедиции не велят. Ты видишь, как я покорен законам. Может быть, когда-нибудь я засяду у твоего камина и расскажу тебе долгие труды, ночные схватки, утомительные перестрелки, все картины военной жизни, которых я был свидетелем. Варвара Александровна будет зевать за пяльцами и, наконец, уснет от моего рассказа, а тебя вызовет в другую комнату управитель, и я останусь один и буду доканчивать свою историю твоему сыну, который сделает мне кака на колена... Сделай одолжение, пиши ко мне как можно больше. Прощай, будь здоров с чадами и домочадцами и поцелуй за меня ручку у своей сожительницы. Твой Лермонтов.

(ЛЕРМОНТОВ - А. А. ЛОПУХИНУ, ноябрь 1840 г.)

Я хорошо помню Лермонтова... и как сейчас вижу его перед собой, то в красной канаусовой рубашке, то в офицерском сюртуке без эполет, с откинутым назад воротником и переброшенною через плечо черкесской шашкой, как обыкновенно рисуют его на портретах. Он был среднего роста, с смуглым или загорелым лицом и большими карими глазами. Натуру его постичь было трудно. В кругу своих товарищей, гвардейских офицеров, участвующих вместе с ним в экспедиции, он был всегда весел, любил острить, но его остроты часто переходили в меткие и злые сарказмы, не доставлявшие особого удовольствия тем, на кого были направлены. Когда он оставался один или с людьми, которых любил, он становился задумчив, и тогда лицо его принимало необыкновенно выразительное, серьезное и даже грустное выражение; но стоило появиться хоть одному гвардейцу, как он тотчас же возвращался к своей банальной веселости, точно стараясь выдвинуть вперед одну пустоту светской петербургской жизни, которую он презирал глубоко. В эти минуты трудно было узнать, что происходило в тайниках его великой души.

(К. Ф. МЛМАЦЕВ. Из воспоминаний, в пересказе В. А. Потто)

За отличия в боевых действиях в Чечне Лермонтов был трижды представлен к наградам. В двух случаях - к орденам и награждению золотой полусаблей с надписью "За храбрость"; в третьем - генерал Галафеев испрашивал для него перевод в гвардию. Ни на одно награждение "монаршего соизволения" не последовало. Больше того, царь даже сделал замечание за то, что Лермонтов находился в боях с особой порученной ему казачьей командой, и повелел, "чтобы начальство отнюдь не осмеливалось ни под каким предлогом удалять его от фронтовой службы в своем полку". То есть преграждал ему возможность вновь отличиться.

Именно в эти месяцы походов в Чечню в Петербурге в Цензурном комитете решался вопрос о выпуске первого сборника стихотворений опального поэта. Наконец 13 августа он был разрешен, и 25 ноября "Стихотворения Лермонтова" вышли в свет.

В декабре, с наступлением зимы, военные действия приостановились. Лермонтов в Ставрополе. Встречается с находившимися здесь декабристами, в частности с Михаилом Александровичем Назимовым (1800-1888), который так же, как и А. И. Одоевский, был в 1837 году переведен из Сибири рядовым на Кавказ. С именем Назимова связано замечательное свидетельство о Лермонтове той поры, сделанное много лет спустя. Оно имеет свою историю.

Пятигорск. В глубине справа, у подножия Машука,- улица, где жил М. Ю. Лермонтов. Литография Беггрова по рис. А. И. Бернардоцци

В 1874 году появилась повесть реакционного писателя Болеслава Маркевича "Две маски", в которой о Лермонтове была брошена фраза: "...и Лермонтов, скажу мимоходом, был прежде всего представитель тогдашнего поколения гвардейской молодежи".

С возражением Маркевичу выступил секундант в дуэли Лермонтова с Мартыновым - князь А. И. Васильчиков (1818-1887). "Это столько же верно, как если бы мы написали, что Пушкин был представителем придворной молодежи, потому что носил камер-юнкерский мундир, как Лермонтов лейб-гусарский", - утверждал Васильчиков. Далее он писал: "...когда в невольных странствиях и ссылках удавалось ему (Лермонтову) встречать людей другого <в сравнении с современной ему светской молодежью> закала, вроде Одоевского, он изливал свою современную грусть в души людей другого поколения, других времен. С ними он действительно мгновенно сходился, их глубоко уважал, и один из них (М. А. Назимов)... мог бы засвидетельствовать, с каким потрясающим юмором он описывал ему, выходцу из Сибири, ничтожество того поколения, к коему принадлежал". ("Несколько слов в оправдание Лермонтова от нареканий Маркевича").

Назимов откликнулся.

...Васильчиков представляет в ярком и истинном свете коротко известное ему направление своего друга-поэта^*, его серьезное отношение к жизни вообще и к современной русской жизни в особенности. Вместе с тем, в подтверждение сказанного им, он ссылается на небольшой кружок тех, которым поэт открывал свою душу, и в числе их на меня... Спешу подтвердить истину этого показания. Действительно, так не раз высказывался Лермонтов мне самому и другим, ему близким, в моем присутствии. В сарказмах его слышалась скорбь души, возмущенной пошлостью современной ему великосветской жизни и страхом неизбежного влияния этой пошлости на прочие слои общества... Можно ли говорить о такой личности, как Лермонтов, мимоходом... о нашем замечательном поэте, успевшем еще в молодых летах проявить столько пытливого, наблюдательного ума... и память которого дорога всем, умеющим ценить сокровища родного языка, а особенно тем, которые близко знали и любили Лермонтова?

^* (А. И. Васильчикова нельзя считать настоящим другом поэта, хотя он, возможно, был членом "Кружка шестнадцати". Его возражение Маркевичу в защиту Лермонтова и вообще выступления о Лермонтове через тридцать лет после смерти поэта были очень двойственны, в них Васильчиков больше всего старался обелить себя как секунданта Мартынова в трагической дуэли. Эта неточность отнюдь не умаляет замечательного высказывания Назимова о Лермонтове.)

(М. А. НАЗИМОВ. Письмо редактору газеты "Голос")

Во всякой книге предисловие есть первая и вместе с тем последняя вещь; оно или служит объяснением цели сочинения, или оправданием и ответом на критики. Но обыкновенно читателям дела нет до нравственной цели и до журнальных нападок, и потому они не читают предисловий. А жаль, что это так, особенно у нас. Наша публика так еще молода и простодушна, что не понимает басни, если в конце ее не находит нравоучения. Она не угадывает шутки, не чувствует иронии; она просто дурно воспитана. Она еще не знает, что в порядочном обществе и в порядочной книге явная брань не может иметь места; что современная образованность изобрела орудие более острое, почти невидимое, и тем не менее смертельное, которое, под одеждою лести, наносит неотразимый и верный удар. Наша публика похожа на провинциала, который, подслушав разговор двух дипломатов, принадлежащих к враждебным дворам, остался бы уверен, что каждый из них обманывает свое правительство в пользу взаимной, нежнейшей дружбы.

Эта книга испытала на себе еще недавно несчастную доверчивость некоторых читателей и даже журналов к буквальному значению слов. Иные ужасно обиделись, и не шутя, что им ставят в пример такого безнравственного человека, как Герой Нашего Времени; другие же очень тонко замечали, что сочинитель нарисовал свой портрет и портреты своих знакомых... Старая и жалкая шутка! Но видно, Русь так уж сотворена, что все в ней обновляется, кроме подобных нелепостей. Самая волшебная из волшебных сказок у нас едва ли избегнет упрека в покушении на оскорбление личности!

Герой Нашего Времени, милостивые государи мои, точно, портрет, но не одного человека: это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии. Вы мне опять скажете, что человек не может быть так дурен, а я вам скажу, что ежели вы верили возможности существования трагических и романтических злодеев, отчего же вы не верите в действительность Печорина? Если вы любовались вымыслами гораздо более ужасными и уродливыми, отчего же этот характер, даже как вымысел, не находит у вас пощады? Уж не оттого ли, что в нем больше правды, нежели бы вы того желали?..

Вы скажете, что нравственность от этого не выигрывает? Извините. Довольно людей кормили сластями; у них от этого испортился желудок: нужны горькие лекарства, едкие истины. Но не думайте однако после того, чтоб автор этой книги имел когда-нибудь гордую мечту сделаться исправителем людских пороков. Боже его избави от такого невежества! Ему просто было весело рисовать современного человека, каким он его понимает и, к его и вашему несчастию, слишком часто встречал. Будет и того, что болезнь указана, а как ее излечить - это уж бог знает!

(ЛЕРМОНТОВ - Предисловие ко 2-му изданию "Героя нашего времени")

В Петербурге готовилось 2-е издание "Героя нашего времени". В ответ на нападки некоторых критиков Лермонтов пишет предисловие для этого издания; можно предположить, что он написал его осенью на Кавказе. Издание (2-я часть с предисловием) вышло весной 1841 года.

Колония Карас или Шотландка у подножия Бештау. Рисунок М. Ю. Лермонтова. 1837 г.

...государь император по всеподданнейшей просьбе г-жи Арсеньевой, бабки поручика Тенгинского пехотного полка Лермонтова, высочайше повелеть соизволили: офицера сего, ежели он по службе усерден и нравственности одобрителен, уволить к ней в отпуск в С.-Петербург сроком на два месяца.

(Военный министр А. И. ЧЕРНЫШЕВ - командиру Отдельного Кавказского корпуса, 11 декабря 1840 г.^*)

^* (Отпускной билет на два месяца Лермонтов получил 14 января 1841 года и, видимо, в тот же день выехал в Петербург.)

...начну с того, что объясню тайну моего отпуска: бабушка моя просила о прощении моем, а мне дали отпуск; но скоро еду опять к вам, и здесь остаться у меня нет никакой надежды, ибо я сделал вот какие беды: приехав сюда, в Петербург, на половине масленицы^*, я на другой же день отправился на бал к г-же Воронцовой, и это нашли неприличным и дерзким^**. Что делать? Кабы я знал, где упасть, соломки бы подостлал; обществом зато я был принят очень хорошо... 9 марта отсюда уезжаю заслуживать себе на Кавказе отставку; из Валерикского представления меня здесь вычеркнули, так что даже я не буду иметь утешения носить красной ленточки, когда надену штатский сюртук...

^* (Приблизительно 5 февраля.)

^** (Дерзость заключалась в том, что он, опальный офицер, явился в дом, где бывали на балу члены императорской фамилии. В этот вечер здесь оказался великий князь Михаил Павлович.)

Прощай, мой милый, будь здоров.

(ЛЕРМОНТОВ - А. И. БИБИКОВУ^*, конец февраля 1841 г.)

^* (Молодой офицер, выпущенный в 1837 году из юнкерской школы и командированный на Кавказ; Лермонтов был с ним в дружеских и родственных отношениях.)

...Принадлежа к одному и тому же кругу, мы постоянно встречались и утром, и вечером... Три месяца, проведенные тогда Лермонтовым в столице, были, как я полагаю, самые счастливые и самые блестящие в его жизни. Отлично принятый в свете, любимый и балованный в кругу близких, он утром сочинял какие-нибудь прелестные стихи и приходил к нам читать их вечером. Веселое расположение духа проснулось в нем опять в этой дружественной обстановке, он придумывал какую-нибудь шутку или шалость, и мы проводили целые часы в веселом смехе, благодаря его неисчерпаемой веселости.

Однажды он объявил, что прочитает нам новый роман, под заглавием "Штос", причем он рассчитывал, что ему понадобится, по крайней мере, четыре часа для его прочтения. Он потребовал, чтобы собрались вечером рано и чтобы двери были заперты для посторонних. Все его желания были исполнены, и избранники сошлись числом около тридцати; наконец Лермонтов входит с огромной тетрадью под мышкой, принесли лампу, двери заперли, и затем начинается чтение; спустя четверть часа оно было окончено. Неисправимый шутник заманил нас первой главой какой-то ужасной истории, начатой им только накануне; написано было около двадцати страниц, а остальное в тетради была белая бумага. Роман на этом остановился и никогда не был кончен.

...Отпуск подходил к концу, а бабушка не ехала^*. Стали просить об отсрочках, в которых сначала было отказано, а потом они были взяты штурмом, благодаря высокой протекции. Лермонтову очень не хотелось ехать, у него были всякого рода дурные предчувствия...

^* (Е. А. Арсеньева опаздывала на свидание с внуком, она не могла проехать из Пензенской губернии в Петербург из-за распутицы.)

(Е. П. РОСТОПЧИНА-АЛЕКСАНДРУ ДЮМА, 27 августа (10 сентября). 1858 г.)

Как-то вечером Лермонтов сидел у меня и, полный уверенности, что его наконец выпустят в отставку, делал планы своих будущих сочинений. Мы расстались в самом веселом и мирном настроении. На другое утро часу в десятом вбегает ко мне Лермонтов и, напевая какую-то невозможную песню, бросается па дпван. Он, в буквальном смысле слова, катался по нем в сильном возбуждении. Я сидел за письменным столом и работал. "Что с тобой?" - спрашивал я Лермонтова. Он не отвечает и продолжает петь свою песню, потом вскочил и выбежал. Я только пожал плечами, у него таки бывали странные выходки... Через полчаса Лермонтов снова вбегает. Он рвет и мечет, снует по комнате, разбрасывает бумаги и вновь убегает. По прошествии известного времени он опять тут. Опять та же песня и катание по дивану. Я был занят; меня досада взяла: "Да скажи ты, ради бога, что с тобою, отвяжись, дай поработать!" ...Михаил Юрьевич вскочил, подбежал ко мне и, схватив за борты сюртука, потряс так, что чуть не свалил меня со стула. "Понимаешь ли ты! Мне велят выехать в 48 часов из Петербурга". Оказалось, что его разбудили рано утром. Клейнмихель^* приказывал покинуть столицу в дважды двадцать четыре часа и ехать в полк в Темир-Хан-Шуру. Дело это вышло по настоянию гр. Бенкендорфа, которому не нравились хлопоты о прощении Лермонтова и выпуске его в отставку.

^* (Дежурный генерал Главного штаба.)

(А. А. КРАЕВСКИЙ^*. "Воспоминания". В записи П. А. ВИСКОВАТОВА)

^* (В то время редактор журнала "Отечественные записки", в котором Лермонтов печатал почти все свои произведения.)

Я одна из последних пожала ему руку. - Мы ужинали втроем, за маленьким столом, он и еще другой друг, который тоже погиб насильственной смертью в последнюю войну^*. Во время всего ужина и на прощанье Лермонтов только и говорил об ожидавшей его скорой смерти. Я заставила его молчать и стала смеяться над его, казавшимися пустыми, предчувствиями, но они поневоле на меня влияли и сжимали сердце...^**

^* (По всей вероятности, речь идет об Андрее Николаевиче Карамзине, сыне Н. М. Карамзина, погибшем в Крымскую войну 1853-1856 гг.)

^** (В эту встречу Лермонтов посвятил Ростопчиной стихотворение "Я верю, под одной звездой..." И она ему - "На дорогу Михаилу Юрьевичу Лермонтову".)

(Е. П. РОСТОПЧИНА - АЛЕКСАНДРУ ДЮМА, 27 августа (10 сентября) 1858 г.)

Поэту Лермонтову дается сия моя старая и любимая книга с тем, чтобы он возвратил мне ее сам, и всю исписанную. К(нязъ) В. Одоевский. 1841. Апрель 13-е. СПБ.

(Надпись В. Ф. ОДОЕВСКОГО^* на записной книжке, подаренной Лермонтову при отъезде его на Кавказ)

^* (Владимир Федорович Одоевский (1804 - 1869) - писатель, философ, музыкант; двоюродный брат поэта-декабриста, друга Лермонтова - А. И. Одоевского.)

 Прощай, немытая Россия, 
 Страна рабов, страна господ, 
 И вы, мундиры голубые, 
 И ты, послушный им народ. 
 Быть может, за стеной Кавказа
 Укроюсь от твоих пашей, 
 От их всевидящего глаза, 
 От их всеслышащих ушей.

(1841)

...<Лермонтов> снова приехал в Москву. Я нашел его у Розена^*. Мы долго разговаривали. Он показывал мне свои рисунки. Воспоминания Кавказа его оживили. Помню его поэтический рассказ о деле с горцами, где ранен Трубецкой...^** Его голос дрожал, он был готов прослезиться. Потом ему стало стыдно, и он, думая уничтожить первое впечатление, пустился толковать, почему он был растроган, сваливая все на нервы, расстроенные летним жаром. В его разговоре он был виден весь. Его мнение о современном состоянии России: "Ce qu'il y a de pire, ce n'est pas qu'un certain nombre d'hommes souffre patiemment, mais e'est qu'un nombre immense souffre sans le savoir". ("Хуже всего не то, что некоторые люди терпеливо страдают, а то, что огромное большинство страдает, не сознавая этого"; франц.)

^* (Д. Г. Розен - однополчанин Лермонтова по лейб-гвардии Гусарскому полку.)

^** (С. В. Трубецкой был ранен в сражении при Валерике.)

(Ю. Ф. САМАРИН^*. Дневник)

^* (Юрий Федорович Самарин (1819-1876) - в будущем видный теоретик славянофильства; в то время был еще очень молод. Обладал большой нравственной цельностью человека, не допускающего никаких сделок с совестью. Он говорил, что "убеждения должны претвориться в органическое достояние человека". Видимо, это сблизило Лермонтова с юным Самариным.)

Людей... недостаточно знавших его, чтобы прощать его недостатки за прекрасные качества, преобладавшие в его характере, он отталкивал, так как слишком часто давал волю своему несколько колкому остроумию. Впрочем, он мог быть кроток и нежен, как ребенок, и вообще в его характере преобладало задумчивое, часто грустное настроение.

Серьезная мысль была главною чертою его благородного лица, как и всех значительных его произведений, к которым его легкие, шутливые стихотворения относятся, как насмешливое выражение его тонко очерченных губ к его большим, полным думам глазам.

(Фр. БОДЕНШТЕДТ. "Послесловие к переводу стихотворений Лермонтова")

Я только что приехал в Ставрополь, дорогая m-elle Sophie (Софья; франц.), и тотчас отправляюсь в экспедицию с Столыпиным Монго. Пожелайте мне счастья и легкого ранения, это самое лучшее, что только можно мне пожелать. Надеюсь, что это письмо застанет вас еще в С.-Петерб. и что в тот момент, когда вы будете его читать, я буду штурмовать Черней. Так как вы обладаете глубокими познаниями в географии, то я не предлагаю вам смотреть на карту, чтобы знать, где это; но, чтобы помочь вашей памяти, скажу вам, что это находится между Каспийским и Черным морем, немного к югу от Москвы и немного к северу от Египта, а главное, довольно близко от Астрахани, которую вы так хорошо знаете.

Я не знаю, будет ли это продолжаться; но во время моего путешествия мной овладел демон поэзии, или - стихов. Я заполнил половину книжки, которую мне подарил Одоевский, что, вероятно, принесло мне счастье^*.

^* (В книжке этой поэт написал стихотворения: "Утес", "Спор", "Сон", "Лилейной рукой поправляя...", "На бурке под тенью чинары", "Они любили друг друга так долго и нежно", "Нет, не тебя так пылко я люблю", "Тамара", "Свидание", "Дубовый листок оторвался от ветки родимой", "Выхожу один я на дорогу", "Морская царевна" и самое последнее написанное им стихотворение - "Пророк".)

Я дошел до того, что стал сочинять французские стихи - о разврат! Если позволите, я напишу вам их здесь...^*

^* (Стихотворение "L'attente" ("Ожидание").)

Вы можете видеть из этого, какое благотворное влияние оказала на меня весна, чарующая пора, когда по уши тонешь в грязи, а цветов меньше всего. Итак, я уезжаю вечером; признаюсь вам, что я порядком устал от всех этих путешествий, которым, кажется, суждено длиться вечность...

(ЛЕРМОНТОВ - С. Н. КАРАМЗИНОЙ, 10 мая 1841 г., Ставрополь; подлинник по-французски)

Пишу вам из Пятигорска, куда я опять заехал и где пробуду несколько времени для отдыху...^*

^* (По дороге в отряд генерал-адъютанта Граббе Лермонтов заболел лихорадкой и был оставлен врачом в Пятигорске вплоть до излечения.)

То, что вы мне пишете о словах графа Клейнмихеля, я полагаю, еще не значит, что мне откажут отставку, если я подам; он только просто не советует; а чего же мне здесь ждать?

Вы бы хорошенько спросили только, выпустят ли, если я подам.

(ЛЕРМОНТОВ - Е. А. АРСЕНЬЕВОЙ, 28 июня 1841 г., Пятигорск)

Что наш Лермонтов? В последнем № "Отечественных записок" не было его стихов. Печатайте их больше. Они так чуднопрекрасны! Лермонтов был когда-то короткое время моим товарищем по университету. Нынешней весной.., я встретился с ним в зале Благородного собрания - он на другой день ехал на Кавказ. Я не видел его 10 лет - и как он изменился! Целый вечер я не сводил с него глаз. Какое энергическое, простое, львиное лицо. - Он был грустен, - и когда уходил из собрания в своем армейском мундире и с кавказским кивером, - у меня сжалось сердце - так мне жаль его было. - Не возвращен ли он?

(В. И. КРАСОВ^*. - А. А. КРАЕВСКОМУ, июль 1841 г.)

^* (Василий Иванович Красов (1810-1855) - поэт, друг Станкевича и Белинского. Чернышевский его назвал "едва ли не лучшим из наших второстепенных поэтов в эпоху деятельности Кольцова "и Лермонтова". Его стихотворения часто печатались в "Отечественных записках" одновременно со стихотворениями Лермонтова.)

Сегодня (26 июля) получено известие, что он был убит 15 июля в Пятигорске на водах; он был убит, убит не на войне, не рукою черкеса или чеченца, увы, Лермонтов убит был на дуэли - русским! Вот как рассказывают это печальное происшествие... Назначен день, час дуэли, выбраны секунданты. Когда явились на место, где надобно было драться, Лермонтов, взяв пистолет в руки, повторил торжественно Мартынову, что ему не приходило никогда в голову его обидеть, даже огорчить, что все это была одна только шутка, а что ежели Мартынова это обижает, он готов просить у него прощение не токмо тут, но везде, где он только захочет!..^* "Стреляй! Стреляй!" - был ответ исступленного Мартынова. Надлежало начинать Лермонтову, он выстрелил на воздух^**, желая все кончить глупую эту ссору дружелюбно; не так великодушно думал Мартынов, он был довольно бесчеловечен и злобен, чтобы подойти к самому противнику своему, и выстрелил ему прямо в сердце. Удар был так силен и верен, что смерть была столь же скоропостижна, как выстрел. Несчастный Лермонтов тотчас испустил дух! Удивительно, что секунданты допустили Мартынова совершить его зверский поступок. Он поступил противу всех правил чести и благородства и справедливости. Ежели он хотел, чтобы дуэль совершилась, ему следовало сказать Лермонтову: извольте зарядить опять ваш пистолет. Я вам советую хорошенько в меня целиться, ибо я буду стараться вас убить. Так поступил бы благородный, храбрый офицер, Мартынов поступил как убийца...

^* (Точные слова Лермонтова остались неизвестны, современники их передавали по-разному: "Рука не поднимается, стреляй ты, если хочешь" (Н. Ф. Туровский); "что он <Лермонтов> отдает свой выстрел, что причина слишком маловажна, слишком пуста" (М. А. Бакунина).)

^** (Неточно: Лермонтов не стрелял в воздух.)

(А. Я. БУЛГАКОВ^*. Дневник)

^* (А. Я. Булгаков (1781-1863) - московский почт-директор; вскрывал письма и был в курсе самых разных событий.)

...Мы с ним так дружны были - он мне правнучатый брат - и всегда называл cousine, а я его cousin и любила как родного брата. Так меня здесь и знали под именем charmante cousine (очаровательная кузина; франц.) Лермонтова. Кто из молодежи приезжал сюда, то сейчас его просили, чтобы он их познакомил со мной.

Этот пикник последний был; ровно через неделю мой добрый друг убит, а давно ли он мне этого изверга, его убийцу, рекомендовал как товарища, друга!

Этот Мартынов глуп ужасно, все над ним смеялись; он ужасно самолюбив; карикатуры (на него) его беспрестанно прибавлялись; Лермонтов имел дурную привычку острить. Мартынов всегда ходил в черкеске и с кинжалом; он его назвал при дамах m-r le poignard u Sauvage'om (Господин кинжал и дикарем; франц.). Он, т. е. Мартынов, тут ему сказал, что при дамах этого не смеет говорить, тем и кончилось. Лермонтов совсем не хотел его обидеть, а так посмеяться хотел, бывши так хорош с ним.

Это было в одном частном доме. Выходя оттуда, Мартынка глупый вызвал Лермонтова. Но никто не знал. На другой день Лермонтов был у нас, ничего, весел; он мне всегда говорил, что ему жизнь ужасно надоела, судьба его так гнала, государь его не любил, великий князь ненавидел, они не могли его видеть - и тут еще любовь: он был страстно влюблен в В. А. Бахметеву; она ему была кузина; я думаю, он и меня оттого любил, что находил в нас сходство, и об ней его любимый разговор был.

Чрез четыре дня он поехал на Железные; был в этот день несколько раз у нас и все меня упрашивал приехать на Железные; это 14 верст отсюда. Я ему обещала и 15-го (июля) мы отправились в шесть часов утра, я с Обыденной в коляске, а Дмитриевский и Бенкендорф и Пушкин - брат сочинителя - верхами.

На половине дороги в колонке^* мы пили кофе и завтракали. Как приехали в Железные, Лермонтов сейчас прибежал; мы пошли в рощу и все там гуляли. Я все с ним ходила под руку. На мне было бандо^**. Уж не знаю, какими судьбами коса моя распустилась и бандо свалилось, которое он взял и спрятал в карман. Он при всех был весел, шутил, а когда мы были вдвоем, он ужасно грустил, говорил мне так, что сейчас можно догадаться, но мне в голову не приходила дуэль. Я знала причину его грусти и думала, что все та же, уговаривала его, утешала, как могла, и с полными глазами слез (он меня) благодарил, что я приехала, умаливал, чтоб я пошла к нему на квартиру закусить, но я не согласилась; поехала назад, он поехал тоже с нами.

^* (Поселок Карас, или Шотландка, в 6 км. от Пятигорска.)

^** (Повязка для волос.)

В колонке обедали. У езжавши, он целует несколько раз мою руку и говорит:

- Cousine, душенька, счастливее этого часа не будет больше в моей жизни.

Я еще над ним смеялась; так мы и отправились. Это было в пять часов, а в 8 пришли сказать, что он убит.

(Е. Г. БЫХОВЕЦ - сестре, 5 августа 1841 г., Пятигорск)

Странную имеют судьбу знаменитейшие наши поэты, большая часть из них умирает насильственной смертью. Таков был конец Пушкина, Грибоедова, Марлинского (Бестужева)... Теперь получено известие о смерти Лермонтова. Он был прекрасный офицер и отличнейший поэт, иные сравнивали его даже с самим Пушкиным. Не стало Лермонтова!

Письмо мое, добрый и любезный Вадим Васильевич, встретит вас в Пятигорске, а я тем временем буду направляться в Москву. Последние дни пребывания моего здесь были весьма печальны: смерть Лермонтова, смерть нашего незабвенного Иустина Евдокимовича^*, все это было в последние дни.

^* (Дядьковский Иустин Евдокимович (1784-1841) - уволенный правительством профессор медицины Московского университета, знаменитый диагност, один из основоположников материалистической биологии, был любимцем молодежи. Его имя являлось синонимом борьбы живой науки с рутиной.)

О Лермонтове, о кончине его, вы узнаете здесь все точно. Бедный поэт! Поживи он далее, что было бы! - Иустин Евдокимович привез ему от бабушки его гостинцы и письма... В тот же вечер мы видели Лермонтова. Он пришел к нам и все просил прощения, что не брит. Человек молодой, бойкий, умом остер. Беседа его с Иустином Евдокимовичем зашла далеко за полночь. Долго беседовали они о Байроне, Англии, о Беконе. Лермонтов с жадностью расспрашивал о московских знакомых. По уходе его Иустин Евдокимович много раз повторял: "Что за умница".

На другой день поутру Лермонтов пришел звать на вечер Иустина Евдокимовича в дом Верзилиных, жена Петра Семеныча велела звать его к себе на чай. Иустин Евдокимович отговаривался за болезнью, но вечером Лермонтов его увез и поздно вечером привез обратно. Опять восторг им: "Что за человек! Экой умница, а стихи его - музыка, но тоскующая".

Через несколько дней Лермонтова убили, что Иустина Евдокимовича потрясло. Через шесть дней закрыл глаза здесь навсегда и наш незабвенный Иустин Евдокимович...

Несколько человек проводило его, и похоронили мы его немного поодаль от Лермонтова, влево...

(И. МОЛЧАНОВ - В. В. ПАССЕКУ^*, 31 июля 1841 г., Пятигорск)

^* (Личность И. Молчанова не установлена, В. В. Пассек - друг юности Герцена.)

Нашего поэта нет, - Лермонтов 15 числа текущего месяца в 7 часов пополудни убит на дуэли отставным майором Мартыновым. Неисповедимы судьбы твои, господи! И этот возрождающийся гений должен погибнуть от руки подлеца: Мартынов чистейший сколок с Дантеса. Этот Мартынов служил прежде в кавалергардах, по просьбе переведен в Кавказский корпус капитаном, и в феврале месяце отставлен с чином майора, - и жил в Пятигорске, обрил голову, оделся совершенно по-черкесски и тем пленял, или думал пленять здешнюю публику. Мартынов никем не был терпим в кругу, который составлялся из молодежи гвардейцев. Лермонтов, не терпя глупых выходок Мартынова, всегда весьма умно и резко трунил над Мартыновым, желая, вероятно, тем заметить, что он ведет себя неприлично званию дворянина. Мартынов никогда не умел порядочно отшутиться - сердился. Лермонтов более и более над ним смеялся; но смех его был, хотя едок, но всегда деликатен, так что Мартынов никак не мог к нему придраться. В одно время Лермонтов с Мартыновым и прочею молодежью были у Верзилиных (семейство казацкого генерала). Лермонтов, в присутствии девиц, трунил над Мартыновым целый вечер, до того, что Мартынов сделался предметом общего смеха, - предлогом к тому был его, Мартынова, костюм. Мартынов, выйдя от Верзилиных вместе с Лермонтовым, просил его на будущее время удержаться от подобных шуток, а иначе он заставит его это сделать. На это Лермонтов отвечал, что он может это сделать завтра и что секунданты его об остальном с ним условятся. На другой день, когда секунданты (прапорщик конногвардейский Глебов и студент^* князь Васильчиков) узнали о ссоре, то употребили все средства помирить их. Лермонтов был согласен оставить, но Мартынов никак не соглашался. Приехав на место, назначенное для дуэли... Лермонтов сказал, что он удовлетворяет желание Мартынова, но стрелять в него ни в коем случае не будет. Секунданты отмерили для барьера пять шагов, потом от барьера по пяти шагов в сторону, развели их по крайний след, вручили им пистолеты и дали сигнал сходиться. Лермонтов весьма спокойно подошел первым к барьеру, скрестив вниз руки, опустил пистолет и взглядом вызвал Мартынова на выстрел. Мартынов, в душе подлец и трус, зная, что Лермонтов всегда держит слово, и радуясь, что тот не стреляет, прицелился в Лермонтова. В это время Лермонтов бросил на Мартынова такой взгляд презрения, что даже секунданты не могли его выдержать и потупили очи долу (все это сказание секундантов). У Мартынова опустился пистолет. Потом он, собравшись с духом и будучи подстрекаем презрительным взглядом Лермонтова, прицелился, - выстрел... Поэта пе стало! После выстрела он не сказал ни одного слова, вздохнул только три раза и простился с жизнью. Он ранен под грудь навылет. На другой день толпа народа не отходила от его квартиры. 17-го числа его хоронили. Все, что было в Пятигорске, участвовало в его похоронах... Сожаление и ропот публики не умолкали ни на минуту. Тут я невольно вспомнил о похоронах Пушкина. Теперь 6-й день после этого печального события, но ропот не умолкает, явно требуют предать виновного всей строгости закона, как подлого убийцу. Пушкин Лев Сергеевич, родной брат нашего бессмертного поэта, весьма убит смертью Лермонтова, он был лучший его приятель. Лермонтов обедал в тот день с ним и прочею молодежью в Шотландии (в 6-ти верстах от Пятигорска) и не сказал ни слова о дуэли, которая должна была состояться через час. Пушкин уверяет, что эта дуэль никогда бы не могла состояться, если б секунданты были не мальчишки, она сделана против всех правил и чести...

^* (Неточность: А. И. Васильчиков окончил университет в 1839 году.)

(П. Т. ПОЛЕВОДИН - неизвестному, 21 июля 1841 г., Пятигорск)

Письмо это - самый ранний, но позднее других обнаруженный эпистолярный отклик на дуэль и смерть Лермонтова - лишь не так давно было обнаружено. Его автор - петербуржец, лечившийся в то время в Пятигорске. Не принадлежа к кругу гвардейской молодежи, окружавшей Лермонтова, он тем не менее имел возможность близко наблюдать его и, вероятно, был знаком с некоторыми участниками драмы.

Письмо содержит ценнейшие подробности, многое дополняющие и уточняющие. Передавая обстоятельства дуэли и смерти со слов ("сказания") секундантов, еще по неостывшим переживаниям, оно документально подтверждает гнусное поведение "подлеца и труса" Мартынова, который в своих рассказах уверял, что Лермонтов в него старательно целился, и которого некоторые мемуаристы пытались обелить. Новым в письме является отзыв о дуэли Л. С. Пушкина, подтверждающий взгляд современников на эту дуэль, как на простое убийство; ново также свидетельство о негодовании, охватившем пятигорское общество, и требовании сурового возмездия Мартынову.

Непосредственный, ничем не стесненный отклик Полеводина, полный гнева и сердечной боли, свидетельствует и о большой популярности Лермонтова среди современников, вопреки утверждению некоторых мемуаристов.

...На другой день я еще не знал о смерти его, когда встретился с одним товарищем сибирской ссылки, Вигелиным, который, обратившись ко мне, вдруг сказал:

- Знаешь ли ты, что Лермонтов убит?

Ежели бы гром упал к моим ногам, я бы и тогда, думаю, был менее поражен, чем на этот раз. "Когда? Кем?" - мог я только воскликнуть.

Мы оба с Вигелиным пошли к квартире покойника, и тут я увидел Михаила Юрьевича на столе, уже в чистой рубашке и обращенного головой к окну... Живописец Шведе снимал портрет с него масляными красками. Дамы - знакомые и незнакомые - и весь любопытный люд стал тесниться в небольшой комнате, а первые являлись и украшали безжизненное чело поэта цветами... Полный грустных дум, я вышел на бульвар. Во всех углах, на всех аллеях только и было разговоров, что о происшествии. Я заметил, что прежде в Пятигорске не было ни одного жандармского офицера, но тут, бог знает откуда, их появилось множество, и на каждой лавочке отдыхало, кажется, по одному голубому мундиру. Они, как черные враны, почувствовали мертвое тело и нахлынули в мирный приют исцеления, чтоб узнать, отчего, почему, зачем и потом доносить по команде, правдиво или ложно...

На другой день были похороны при стечении всего Пятигорска. Представители всех полков, в которых Лермонтов волею или неволею служил в продолжение своей короткой жизни^*, нашлись, чтобы почтить последнею почестью поэта и товарища... На плечах наших несли мы гроб из дому и донесли до уединенной могилы кладбища на покатости Машука...

^* (Имеются в виду полки: Нижегородский драгунский, лейб-гвардии Гусарский, Тенгинский пехотный и Гродненский гусарский.)

...я... <через день> вечер провел на бульваре, в толпе гуляющих, при звуке музыки полковой, которая особенно часто тешит публику любимыми Aurore valse. (Вальс Авроры; франц.)

- Чем кончится судьба Мартынова и двух секундантов? - спросил я одного знакомого.

- Да ведь царь сказал: "туда ему и дорога", узнав о смерти Лермонтова, которого не любил, и, я думаю, эти слова послужат к облегчению судьбы их, - отвечал он мне.

И в самом деле, в то время, когда дуэли так строго преследовались, с убийцей и секундантами обошлись довольно снисходительно. Секундантам зачли в наказание продолжительное содержание их под арестом и велели обойти чином, а Мартынова послали в Киев на покаяние на 12 лет. Но он там скоро женился на прехорошенькой польке и поселился в своем собственном доме в Москве.

(Н. И. ЛОРЕР. "Записки декабриста")

Лермонтов не много написал^* - бесконечно меньше того, сколько позволял ему его громадный талант. Беспечный характер, пылкая молодость, жадная впечатлений бытия, самый род жизни - отвлекали его от мирных кабинетных занятий, от уединенной думы, столь любезной музам; но уже кипучая натура его начала устаиваться, в душе пробуждалась жажда труда и деятельности, а орлиный взор спокойнее стал вглядываться в глубь жизни. Уже затевал он в уме, утомленном суетою жизни, создания зрелые; он сам говорил нам, что замыслил написать романическую трилогию, три романа из трех эпох жизни русского общества... как вдруг -

^* (В то время были еще неизвестны все юношеские произведения Лермонтова - стихотворения, поэмы и все драматические произведения, включая "Маскарад".)

 "Младой певец
 Нашел безвременный конец! 
 Дохнула буря, цвет прекрасный
 Увял на утренней заре! 
 Потух огонь на алтаре!.."

Нельзя без печального содрогания сердца читать этих строк, которыми оканчивается в 63 № "Одесского вестника" статья г. Андреевского "Пятигорск": 15 июля, около 5-ти часов вечера, разразилась ужасная буря с молнией и громом; в это самое время, между горами Машуком и Бештау, скончался - лечившийся в Пятигорске М. Ю. Лермонтов. С сокрушением смотрел я на привезенное сюда бездыханное тело поэта..."

 "Друзья мои, вам жаль поэта: 
 Во цвете радостных надежд, 
 Их не свершив еще до света, 
 Чуть из младенческих одежд, 
 Увял!.."

(БЕЛИНСКИЙ. Рецензия на 2-е издание "Героя нашего времени". "Отечественные записки", сентябрь 1841 г.)

Рецензия эта была замаскированным некрологом Лермонтова. Белинский приводит из "Евгения Онегина" стихи о Ленском, так как писать открыто о смерти на дуэли не разрешалось.