В Москве - в университетском пансионе и в университете (сентябрь 1828 - август 1832)

Михаил Юрьевич Лермонтов родился 3 октября 1814 года в имении бабушки своей, Елизаветы Алексеевны Арсеньевой, рожденной Столыпиной, в селе Тарханы^*, Чембарского уезда, Пензенской губернии.

^* (Лермонтов родился в Москве в ночь со 2-го на 3 октября, но вскоре семья переехала в Тарханы.)

Будучи моложе его четырьмя годами, не могу ничего положительного сказать о его нервом детстве; знаю только, что он остался после матери... на руках у бабушки, а отец его, Юрий Петрович, жил в своей деревне Ефремовского уезда и приезжал не часто навещать сына, которого бабушка любила без памяти и взяла на свое попечение, назначая ему принадлежащее ей имение (довольно порядочное, по тогдашнему счету шестьсот душ), так как у ней других детей не было. Слыхал также, что он был с детства очень слаб здоровьем, почему бабушка возила его раза три на Кавказ к минеральным водам. Сам же начинаю его хорошо помнить с осени 1825 года.

Покойная мать моя была родная и любимая племянница Елизаветы Алексеевны, которая и уговаривала ее переехать с Кавказа, где мы жили, в Пензенскую губернию, и помогла купить имение в трех верстах от своего, а меня, из дружбы к ней, взяла к себе на воспитание вместе с Мишелем, как мы все звали Михаила Юрьевича.

Таким образом, все мы вместе приехали осенью 1825 года из Пятигорска в Тарханы и с этого времени мне живо помнится смуглый, с черными блестящими глазками, Мишель, в зеленой курточке и с клоком белокурых волос надо лбом, резко отличавшихся от прочих, черных, как смоль...?

...В 1827 году она <бабушка Елизавета Алексеевна> поехала с Мишелем в Москву, для его воспитания, а через год и меня привезли к ним. В Мишеле нашел я большую перемену, он был уже не дитя, ему минуло 14 лет^*; он учился прилежно. M-r Gendrot (г-н Жандро), гувернер, почтенный и добрый старик, был, однако, строг и взыскателен и держал нас в руках; к нам ходили разные другие учителя, как водится. Тут я в первый раз увидел русские стихи у Мишеля: Ломоносова, Державина, Дмитриева, Озерова, Батюшкова, Крылова, Жуковского, Козлова и Пушкина, тогда же Мишель прочел мне своего сочинения стансы К***; меня ужасно интриговало, что значит слово стансы, и зачем три звездочки? Однако ж промолчал, как будто понимаю. Вскоре была написана первая поэма "Индианка"^** и начался издаваться рукописный журнал "Утренняя заря", на манер "Наблюдателя" и "Телеграфа"^*** как следует, с стихотворениями и изящною словесностью...

^* (Приблизительно к этому времени относится замечательное описание внешности Лермонтова в воспоминаниях художника М. Е. Меликова, который встретился с Лермонтовым в Москве в 1827 году, когда поэту было тринадцать лет, а будущему мемуаристу - девять. Вот оно: "Наружность его невольно обращала на себя внимание: приземистый, маленький ростом, с большой головой и бледным лицом, он обладал большими карими глазами, сила обаяния которых до сих пор остается для меня загадкой. Глаза эти с длинными черными ресницами, делающими их еще глубже, производили чарующее впечатление на того, кто бывал симпатичен Лермонтову. Во время вспышек гнева они бывали ужасны. Я никогда не в состоянии был бы написать портрета Лермонтова при виде неправильностей в очертании его лица, и, по моему мнению, один только К. П. Брюллов совладал бы с такой задачей, так как он писал не портреты, а взгляды (по его выражению, "вставить огонь глаз")". ("Заметки и воспоминания художника-живописца".))

^** (Не сохранилась.)

^*** (Московские журналы того времени: "Московский наблюдатель" и "Московский, телеграф".)

Через год Мишель поступил полупансионером в университетский благородный пансион...^*

^* (Лермонтов поступил осенью 1828 г., сразу в четвертый класс; как полупансионер он жил дома.)

(А. П. ШАН-ГИРЕЙ. "М. Ю. ЛЕРМОНТОВ")

Заведение это пользовалось в то время прекрасною репутацией и особенными преимуществами. Оно помещалось на Тверской и занимало все пространство между двумя Газетными переулками (Старым и Новым, ныне Долгоруковским^*), в виде большого каре, с внутренним двором и садом. Пансион назывался университетским только потому, что в двух старших его классах, V и VI, преподавали большею частью университетские профессора; но заведение это имело отдельный законченный курс и выпускало воспитанников с правами на 14-й, 12-й и 10-й классы по чинопроизводству. Учебный курс был общеобразовательный, но значительно превышал уровень гимназического. Так, в него входили некоторые части высшей математики (аналитическая геометрия, начала дифференциального и интегрального исчисления, механика), естественная история, римское право, русские государственные и гражданские законы, римские древности, эстетика... в те времена, когда гимназии у нас были в самом жалком положении, Московский университетский пансион вполне удовлетворял требования общества и стоял наравне с Царскосельским Лицеем. При бывшем директоре Прокоповиче-Антонском и инспекторе - проф. Павлове^** он был в самом блестящем состоянии.

^* (Теперь улица Горького - на отрезке между улицами Грановского и Огарева; па этом месте находится Центральный телеграф.)

^** (Михаил Григорьевич Павлов (1793-1840) - выдающийся русский ученый-физик, блестящий лектор, вносивший в свое преподавание философский элемент; лекции его Лермонтов слушал позднее, в университете.)

Преобладающею стороною наших учебных занятий была русская словесность^*. Московский университетский пансион сохранил с прежних времен направление, так сказать, литературное. Начальство поощряло занятия воспитанников сочинениями и переводами вне обязательных классных работ. В высших классах ученики много читали и были довольно знакомы с тогдашнею русскою литературою - тогда еще очень необширною. Мы зачитывались переводами исторических романов Вальтера Скотта, новыми романами Загоскина, бредили романтическою школою того времени, знали наизусть многие из лучших произведений наших поэтов. Например, я знал твердо целые поэмы Пушкина, Жуковского, Козлова, Рылеева ("Войнаровский"). В известные сроки происходили по вечерам литературные собрания, на которых читались сочинения воспитанников в присутствии начальства и преподавателей. Некоторыми из учеников старших классов составлялись, с ведома начальства, рукописные сборники статей, в виде альманахов (бывших в большом ходу в ту эпоху), или даже ежемесячных журналов, ходивших по рукам между товарищами, родителями и знакомыми. Так и я был одно время "редактором" рукописного журнала "Улей", в котором помещались некоторые из первых стихотворений Лермонтова (вышедшего из пансиона годом раньше меня); один из моих товарищей издавал другой журнал: "Маяк", и т. д. Мы щеголяли изящною внешностью рукописного издания. Некоторые из товарищей, отличавшиеся своим искусством в каллиграфии... мастерски отделывали заглавные листки, обложки и т. д. Кроме этих литературных занятий, в зимние каникулы устраивались в зале пансиона театральные представления...

^* (Имелась, конечно, и официальная сторона обучения: приготовить молодых дворян к государственной службе. В духе крепостнической морали была составлена, например, обязательная для внеклассного чтения пансионеров "Книга премудрости и добродетели". В ней доказывалось, что рабство "есть определение Божие и имеет многие выгоды", оно устраняет от раба "заботы и прискорбия жизни. Честь раба есть его верность, отличные добродетели его суть - покорность и послушание".)

(Д. А. МИЛЮТИН. "Из воспоминаний")

Милая тетенька!

Зная вашу любовь ко мне, я не могу медлить, чтобы обрадовать вас: экзамен кончился и вакация началась до 8-го января, следственно она будет продолжаться 3 недели. Испытание наше продолжалось от 13-го до 20-го числа. Я вам посылаю баллы, где вы увидите, что г-н Дубенской поставил 4 русск. и 3 лат., но он продолжал мне ставить 3 и 2 до самого экзамена. Вдруг как-то сжалился и накануне переправил, что произвело меня вторым учеником.

Папенька сюда приехал, и вот уже 2 картины извлечены из моего portefeuille (портфеля; франц.) ...слава богу! Что такими любезными мне руками!..

Ю. П. Лермонтов, отец поэта. Копия работы М. Ю. Лермонтова с портрета неизвестного художника

Скоро я начну рисовать с (buste) бюстов... какое удовольствие! к тому ж Александр Степанович Солоницкий мне показывает также, как должно рисовать пейзажи.

Я продолжал подавать сочинения мои Дубенскому, а "Геркулеса и Прометея" взял инспектор, который хочет издавать журнал Каллиопу (подражая мне! (?)), где будут помещаться сочинения воспитанников. Каково вам покажется, Павлов мне подражает, перенимает у... меня! - стало быть... Стало быть...- Но выводите заключения, какие вам угодно.

Бабушка была немного нездорова зубами, однако же теперь гораздо лучше, а я, - o! je me porte comme a l'ordinaire... bien!.. (Я чувствую себя, как обычно... хорошо!; франц.)

Прощайте, милая тетенька, желаю, чтобы вы были внутренно покойны, след, здоровы, ибо: Les douleurs du corps proviennent des maux de Fame! (Телесные недуги происходят от заболеваний души! Франц.)

Остаюсь ваш покорный племянник:

М. Лермантов.

N. В. Прилагаю вам, милая тетенька, стихи, кои прошу поместить к себе в Альбом, а картинку я еще не нарисовал. На вакацию надеюсь исполнить свое обещание.

Вот стихи;

Поэт

 Когда Рафаэль вдохновенный
 Пречистой девы лик священный
 Живою кистью окончал: 
 Своим искусством восхищенный
 Он пред картиною упал! 
 Но скоро сей порыв чудесный
 Слабел в груди его младой, 
 И, утомленный и немой, 
 Он забывал огонь небесный. 

 Таков поэт: чуть мысль блеснет, 
 Как он пером своим прольет
 Всю душу; звуком громкой лиры
 Чарует свет и в тишине
 Поет, забывшись в райском сне, 
 Вас, вас! души его кумиры! 
 И вдруг хладеет жар ланит, 
 Его сердечные волненья
 Всё тише, и призрак бежит! 
 Но долго, долго ум хранит
 Первоначальны впечатленья.

М. Л.

(ЛЕРМОНТОВ - М. А. ШАН-ГИРЕЙ, декабрь 1828 г.)

Многое в этом первом письме Лермонтова, воспитанника Университетского пансиона, к своей любимой тетеньке (двоюродной тетке) Марии Акимовне Шан-Гирей, матери его друга детства Акима Шан-Гирея, требует пояснений. Оно полно важных биографических подробностей.

При четырехбалльной системе его отметки означали отличные и хорошие успехи по русскому и латинскому языкам. Учителем его был Д. Н. Дубенский, автор "Опыта о народном русском стихосложении", прививавший своим ученикам любовь к народной поэзии, тогда еще очень мало изученной. Преподавателем литературы в следующем году был известный поэт, переводчик и критик А. Ф. Мерзляков; автор песен и романсов, в том числе песни, ставшей народной, "Среди долины ровныя...", он давал Лермонтову также и домашние уроки.

Приезд отца был в то время для Лермонтова глубоко волнующим событием. Под одной кровлей в маленьком домике на Поварской (ныне улица Воровского) провели тогда сколько-то времени вместе два враждовавших между собой и горячо любимых им человека - отец и бабушка. С нежностью пишет Лермонтов об отце. Один из рисунков, о которых он говорит (рисунок этот сохранился, он был найден в бумагах отца), представляет собой копию с картины Рафаэля "Святое семейство", исполненную по репродукции. Лермонтов воспроизвел только фрагмент картины: мальчик-дитя влечется к матери, протянул к ней руки. Видна рука матери, которой она слегка придерживает ребенка.

Потеряв в раннем детстве мать, Лермонтов всегда тосковал но материнской ласке. И, вероятно, подарок отцу или выбор Юрием Петровичем рисунка был связан с этим интимным чувством.

Названный в письме ранний литературный опыт Лермонтова о героях древнегреческих мифов Геркулесе и Прометее известен только по заглавию.

Стихотворение "Поэт", которое юный Лермонтов посылал тетеньке для ее альбома, вошло одним из первых в рукописный сборник (самодельную тетрадь) "Мелкие стихотворения. Москва в 1829 году", который Лермонтов составил в результате первого года пребывания в пансионе. "Мелкие", в отличие от поэм, которые Лермонтов в это время тоже писал.

Подлинную фамилию Лермантов (как подписано письмо) поэт впоследствии (с 1835 года) изменил на Лермонтов, - вероятно, под впечатлением когда-то прочитанного им сказания о легендарном шотландском барде (певце-поэте) Томасе Лермонт.

Милая тетенька!

Извините меня, что я так долго не писал... Но теперь постараюсь почаще уведомлять вас о себе, зная, что это вам будет приятно. Вакации приближаются и... прости! достопочтенный пансион. Но не думайте, чтобы я был рад оставить его, потому учение прекратится; нет! дома я заниматься буду еще более, нежели там.

Бы спрашивали о баллах, милая тетенька, увы! - у нас в пятом классе с самого нового года еще не все учителя поставили сии вывески пашей премудрости! Помните ли, милая тетенька, вы говорили, что наши актеры (московские) хуже петербургских. Как жалко, что вы не видали здесь "Игрока", трагедию: "Разбойники"^*. Вы бы иначе думали. Многие из петербургских господ соглашаются, что эти пьесы лучше идут, нежели там, и что Мочалов в многих местах превосходит Каратыгина^**. Бабушка, я и Еким^***, все, слава богу, здоровы, но m-r G. Gendroz (г-н. Ж. Жандро) был болен, однако теперь почти совсем поправился.

^* (Драма французского драматурга Деканжа (1783-1833) "Тридцать лет, или Жизнь игрока" и трагедия Шиллера "Разбойники".)

^** (Русские трагические актеры Павел Степанович Мочалов (1800-1848) и Василий Андреевич Каратыгин (1802-1853) были представителями двух разных направлений в театре того времени: нового - романтического и старого - классического. Любимец передовой молодежи Мочалов захватывал зрителей глубоким, эмоциональным раскрытием образов; в его страстных монологах зрители слышали призыв к человечности, протест против деспотизма и рабства. Каратыгин был любимец придворных кругов, его исполнение ролей поражало внешним блеском - позой, жестом, декламацией.)

^*** (То есть Аким Шан-Гирей.)

Постараюсь следовать советам вашим, ибо я уверен, что они служат к моей пользе. Целую ваши ручки. Покорный ваш племянник

М. Лермантов.

(ЛЕРМОНТОВ - М. А. ШАН-ГИРЕЙ, 1829 г.)

В то время (в 1828, 1829, 1830 годах) в Москве была заметна особенная жизнь и деятельность литературная... М. Г. Павлов, инспектор Благородного Университетского пансиона, издавал "Атеней"^*; С. Е. Раич, преподаватель русской словесности^**, издавал "Галатею"; пример наставников, искренно любящих науку и литературу, действовал на воспитанников... <они> также издавали журналы, разумеется, для своего круга и рукописные; я помню, что в 1830 году в Университетском пансионе существовали четыре издания: "Арион", "Улей", "Пчелка" и "Маяк". Из этих-то детских журналов, благородных забав в часы отдохновения, узнал я в первый раз имя Лермонтова, которое случалось мне встречать под стихотворениями, запечатленными живым поэтическим чувством, и нередко зрелостью мысли не по летам.

^* (В "Атенее" в 1830 году (ч. 4, стр. 113) Павлов напечатал стихотворение Лермонтова "Весна" за подписью "L". Это первое его стихотворение, появившееся в печати.)

^** (Семен Егорович Раич (Амфитеатров; 1792-1855)-поэт, переводчик, журналист, теоретик литературы; жил в доверху заставленной книгами пансионской библиотеке, здесь же собирался литературный кружок воспитанников пансиона. В это литературное общество в свое время входили поэты Ф. И. Тютчев (Раич был его воспитателем), Д В. Веневитинов, В. Ф. Одоевский.)

(В. С. МЕЖЕВИЧ. "Стихотворения Лермонтова")

 Он не красив, он не высок; 
 Но взор горит, любовь сулит; 
 И на челе оставил рок
 Средь юных дней печаль страстей.
 Власы на нем, как смоль, черны,
 Бледны всегда его уста, 
 Открыты ль, сомкнуты ль они:
 Лиют без слов язык богов!.. 

 И пылок он, когда над ним
 Грозит бедой перун земной! 
 Не любит он и славы дым: 
 Средь тайных дум, свободы друг, 
 Смеется редко, чаще вновь
 Клянет он мир, где вечно сир, 
 Коварность, зависть и любовь!.. 

 Всё проклял он, как лживый сон, 
 Как призрак дымныя мечты. 
 Холодный ум, средь мрачных дум, 
 Не тронут слезы красоты. 
 Везде один, природы сын, 
 Не знал он друга меж людей: 
 Так бури ток сухой листок
 Мчит жертвой посреди степей!..

("Портреты")

Это также одно из первых стихотворений в тетради 1829 года. В автографе сделана позднейшая приписка: "Этот портрет был доставлен одной девушке: она в нем думала узнать меня: вот за какого эгоиста принимают обыкновенно поэта". И все же не одни внешние черты сходства даны в портрете, хотя в нем много общих, шаблонных слов, бытовавших в то время в литературе (чело, рок, печать страстей и др.).

М. М. Лермонтова, мать поэта. Портрет работы неизвестного художника. 1810-е годы

Пансионская жизнь Мишеля была мне мало известна, знаю только, что там с ним не было никаких историй; изо всех служащих при пансионе видел только одного надзирателя, Алексея Зиновьевича Зиновьева, бывавшего часто у бабушки, а сам в пансионе был один только раз, на выпускном акте^*, где Мишель декламировал стихи Жуковского: "Безмолвное море, лазурное море, стою очарован над бездной твоей". Впрочем, он не был мастер декламировать и даже впоследствии читал свои прекрасные стихи довольно плохо.

^* (Точнее: на одном из экзаменов.)

В соседстве с нами^* жило семейство Лопухиных, старик отец, три дочери-девицы и сын; они были с нами как родные и очень дружны с Мишелем, который редкий день там не бывал. Были также у нас родственницы со взрослыми дочерьми, часто навещавшие нас, так что первое общество, в которое попал Мишель, было преимущественно женское, и оно непременно должно было иметь влияние на его впечатлительную натуру.

^* (Лермонтовы с весны 1830 года жили на Малой Молчановке, в доме № 2, который сохранился до настоящего времени.)

Мишель начал учиться английскому языку по Байрону и через несколько месяцев стал свободно понимать его; читал Мура и поэтические произведения Вальтера Скотта (кроме этих трех, других поэтов Англии я у него никогда не видал), но свободно объясняться по-английски никогда не мог, французским же и немецким языком владел как собственными...

Вообще большая часть произведений Лермонтова этой эпохи, то есть с 1829 по 1833 год, носят отпечаток скептицизма, мрачности и безнадежности, но в действительности чувства эти были далеки от него. Он был характера скорее веселого, любил общество, особенно женское, в котором почти вырос и которому нравился живостию своего остроумия и склонностью к эпиграмме; часто посещал театр, балы, маскарады; в жизни не знал никаких лишений, ни неудач; бабушка в нем души не чаяла и никогда ни в чем ему не отказывала; родные и короткие знакомые носили его, так сказать, на руках; особенно чувствительных утрат он не терпел; откуда же такая мрачность, такая безнадежность? Не была ли это скорее драпировка, чтобы казаться интереснее, так как байронизм и разочарование были в то время в сильном ходу, или маска, чтобы морочить обворожительных светских львиц? Маленькая слабость, очень извинительная в таком молодом человеке. Тактика эта, как кажется, ему и удавалась, если судить по воспоминаниям. Одно из них случилось мне прочесть в "Русском вестнике", года три тому назад^*. Автор этих "Воспоминаний", называвшийся Катенькой, как видно из его рассказа, у нас же и в то время известной под именем Miss Black-eyes (мисс Черноокая; англ.) Сушкова, впоследствии Хвостова, вероятно, и не подозревает, что всем происшествиям был свидетель, на которого, как на ребенка, никто не обращал внимания^**, но который много замечал, и понимал, и помнит, между прочим, и то, что никогда ни Alexandrine W. (Александра Верещагина; франц.), ни Catherine S. (Катерина Сушкова; франц.) в нашем соседстве, в Москве, не жили, что, наконец, Мишель не был косолап, и глаза его были вовсе не красные, а скорее прекрасные.

^* (Имеются в виду воспоминания Е. А. Сушковой-Хвостовой, опубликованные впервые, без имени автора, в "Русском вестнике" в 1857 году. Помещены ниже.)

^** (Автору воспоминаний - Аким Шан-Гирей говорит о себе - было в то время 11-12 лет.)

Будучи студентом, он был страстно влюблен, но не в мисс Блэк-айз, и даже не в кузину ее (да не прогневается на нас за это известие тень знаменитой поэтессы^*), а в молоденькую, милую, умную, как день, и в полном смысле восхитительную В. А. Лопухину^**; это была натура пылкая, восторженная, поэтическая и в высшей степени симпатичная. Как теперь помню ее ласковый взгляд и светлую улыбку; ей было лет 15-16; мы же были дети и сильно дразнили ее; у ней на лбу чернелось маленькое родимое пятнышко, и мы всегда приставали к ней, повторяя: "у Вареньки родинка, Варенька уродинка", но она, добрейшее создание, никогда не сердилась. Чувство к пей Лермонтова было безотчетно, но истинно и сильно, и едва ли не сохранил он его до самой смерти своей, несмотря на некоторые последующие увлечения, но оно не могло набросить (и не набросило) мрачной тени на его существование, напротив: вначале своем оно возбудило взаимность, впоследствии, в Петербурге, в гвардейской школе, временно заглушено было новою обстановкой и шумною жизнью юнкеров тогдашней школы, по вступлении в свет, новыми успехами в обществе и литературе; по мгновенно и сильно пробудилось оно при неожиданном известии о замужестве любимой женщины...

^* (Евдокия Петровна Ростопчина, урожденная Сушкова (1811-1858), двоюродная сестра Екатерины Александровны Сушковой (1812-1868).)

^** (Варвара Александровна Лопухина (1815-1851).)

(А. П. ШАН-ГИРЕЙ. "М. Ю. ЛЕРМОНТОВ")

Аким Павлович Шан-Гирей донес до нас правдивый облик Лермонтова в домашней обстановке, в кругу родных - любимого и балованного ими и трогательно нежного к ним. Он сумел любовно передать живые черты Лермонтова - подростка и юноши. Этим он как бы выступил против светских мемуаристов, искажавших образ поэта (свои воспоминания Шан-Гирей писал позднее многих других, почти двадцать лет спустя после гибели Лермонтова). Но он был все же на четыре года моложе своего друга и немного знал о его внутренней жизни и еще меньше понимал его поэзию. Этим объясняется его наивное представление о юношеских стихах Лермонтова 1829-1832 годов. Он считал, что внешне благополучная жизнь Лермонтова, в которой он будто бы пи в чем не имел отказа, не давала повода для мрачных и тем более протестующих настроений, и все объяснял подражанием Байрону. Шан-Гирей старался представить Лермонтова возможно более благонамеренным.

Все юношеские произведения Лермонтова при жизни поэта не печатались, и в них он выражал себя, ничем не стесненный. Это был его искреннейший поэтический дневник. И, вероятно, не столько незрелость отдельных произведений, сколько вольнодумство и богоборческие мотивы в них смущали Шан-Гирея, когда он писал: "Никогда не прощу себе, что весь этот хлам не отправил тогда же на кухню, под плиту".

Характер юношеской лирики Лермонтова сложился очень рано. С первых же шагов сознательной жизни поэт, "наделенный огненным сердцем, способным любить до крайности", столкнулся с рабством, ханжеством и лицемерном окружающего общества и заявил о своей непримиримости к нему.

Юношеские стихи Лермонтова отнюдь не были только подражательными литературными упражнениями в байроновском духе: многое в них поражает необыкновенной зрелостью и самостоятельностью мысли. Ближайшие предшественники: Пушкин, поэты-декабристы и воками накопленные богатства народного поэтического творчества формировали поэзию Лермонтова с самых первых ее шагов. О том же, чем по сути дела является для большого поэта подражание, есть замечательное свидетельство Пушкина: "Талант неволен, и его подражание пе есть постыдное похищение - признак умственной скудости, но благородная надежда открыть новые миры, стремясь по следам гения..."

 Хотя теперь слова мои печальны; - нет, 
 Нет! все мои жестокие мученья - 
 Одно предчувствие гораздо больших бед. 

 Я молод; но кипят на сердце звуки, 
 И Байрона достигнуть я б хотел; 
 У нас одна душа, одни и те же муки, - 
 О если б одинаков был удел!..* 

 Как он, ищу забвенья и свободы, 
 Как он, в ребячестве пылал уж я душой, 
 Любил закат в горах, пенящиеся воды
 И бурь земных и бурь небесных вой. 

 Как он, ищу спокойствия напрасно, 
 Гоним повсюду мыслию одной. 
 Гляжу назад - прошедшее ужасно; 
 Гляжу вперед - там нет души родной!

^* (То есть удел Байрона-борца, погибшего в 1824 г. за свободу Греции.)

("К***". 1830 г.)

<11 марта 1830 года> неожиданно приехал в Университетский пансион сам император Николай Павлович... Это было первое царское посещение. Оно было до того неожиданно, непредвиденно, что начальство наше совершенно потеряло голову^*. На беду, государь попал в пансион во время "перемены", между двумя уроками, когда обыкновенно учителя уходят отдохнуть в особую комнату, а ученики всех возрастов пользуются нескольки ми минутами свободы, чтобы размять свои члены после полуторачасового сидения в классе. В эти минуты вся масса ребятишек обыкновенно устремлялась из классных комнат в широкий коридор, на который выходили двери из всех классов. Коридор наполнялся густою толпою жаждущих движения и обращался в арену гимнастических упражнений всякого рода...

^* (Это посещение было вызвано слухами, дошедшими до царя через шефа жандармов Бенкендорфа, о том, что в Московском университетском пансионе господствует "вольный дух".)

В такой-то момент император, встреченный в сенях только старым сторожем, пройдя через большую актовую залу, вдруг предстал в коридоре среди бушевавшей толпы ребятишек. Можно представить себе, какое впечатление произвела эта вольница на самодержца, привыкшего к чинному, натянутому строю петербургских военно-учебных заведений. С своей же стороны толпа не обратила никакого внимания на появление величественной фигуры императора, который прошел вдоль всего коридора среди бушующей массы, никем не узнанный, - и, наконец, вошел в наш класс, где многие из учеников уже сидели на своих местах в ожидании начала урока. Тут произошла весьма комическая сцена: единственный из всех воспитанников пансиона, видавший государя в Царском Селе, - Булгаков узнал его и, встав с места, громко приветствовал: "Здравия желаю вашему величеству!" Все другие крайне изумились такой выходке товарища; сидевшие рядом с ним даже выразили вслух негодование на такое неуместное приветствие вошедшему "генералу"... Озадаченный, разгневанный государь, не сказав ни слова, прошел далее в 6-й класс и только здесь наткнулся на одного из надзирателей, которому грозно приказал немедленно собрать всех воспитанников в актовый зал. Тут, наконец, прибежали, запыхавшись, и директор и инспектор, перепуганные, бледные, дрожащие. Как встретил их государь - мы не были уже свидетелями; нас всех гурьбой погнали в актовый зал, где с трудом, кое-как установили по классам. Император, возвратившись в зал, излил весь свой гнев и на начальство наше, и на нас с такою грозною энергией, какой нам никогда и не снилось. Пригрозив нам, он вышел и уехал, и мы все, изумленные, с опущенными головами, разошлись по своим классам. Еще больше нас опустило головы наше бедное начальство.

На другой же день уже заговорили об ожидающей нас участи; пророчили упразднение нашего пансиона. И действительно, вскоре после того последовало решение преобразовать его в "Дворяпский институт", с низведением на уровень гимназии.

(Д. А. МИЛЮТИН. "Из воспоминаний")

В Университетском пансионе в свое время воспитывались поэты и писатели: Жуковский, Грибоедов, Чаадаев, В. Одоевский, А. Тургенев и многие декабристы, в том числе казненный П. Каховский. И гнев царя Николая I, учинившего расправу с декабристами, был вызван в это посещение пансиона в особенности тем, что на мраморной доске с именами лучших воспитанников пансиона все еще значилось имя одного из видных декабристов - Николая Ивановича Тургенева, находившегося в это время за границей и заочно приговоренного к смертной казни.

"Преобразованием" пансиона в гимназию менялся весь дух этого учебного заведения, суживалась его программа и, кроме того, согласно уставу гимназии, вводилось наказание розгами.

Москва. Красные ворота. Слева-дом, в котором родился М. Ю. Лермонтов. Литография с рис. Д. Струкова

Лермонтов в апреле 1830 года, в числе многих других, оставил пансион. В семье было решено, что летом он подготовится и поступит в университет.

 Ты знал ли дикий край, под знойными лучами, 
 Где рощи и луга поблекшие цветут? 
 Где хитрость и беспечность злобе дань несут? 
 Где сердце жителей волнуемо страстями? 
 И где являются порой
 Умы и хладные и твердые, как камень? 
 Но мощь их давится безвременной тоской, 
 И рано гаснет в них добра спокойный пламень. 
 Там рано жизнь тяжка бывает для людей, 
 Там за утехами несется укоризна, 
 Там стонет человек от рабства и цепей!.. 
 Друг! этот край... моя отчизна!

P. S.

 Ах! если ты меня поймешь, 
 Прости свободные намеки; 
 Пусть истину скрывает ложь: 
 Что ж делать? - Все мы человеки!..

(ЛЕРМОНТОВ. "Жалобы турка". (Письмо. К другу, иностранцу). 1829)

 Поверь, ничтожество есть благо в здешнем свете. 
 К чему глубокие познанья, жажда славы, 
 Талант и пылкая любовь свободы, 
 Когда мы их употребить не можем. 
 Мы, дети севера, как здешние растенья, 
 Цветем недолго, быстро увядаем... 
 Как солнце зимнее на сером небосклоне, 
 Так пасмурна жизнь наша. Так недолго
 Ее однообразное теченье... 
 И душно кажется на родине, 
 И сердцу тяжко, и душа тоскует... 
 Не зная ни любви, ни дружбы сладкой,
 Средь бурь пустых томится юность наша, 
 И быстро злобы яд ее мрачит, 
 И нам горька остылой жизни чаша; 
 И уж ничто души не веселит.

(ЛЕРМОНТОВ. "Монолог", 1829 г.)

Эти два стихотворения периода Университетского пансиона; первое из них вошло в рукописный сборник поэта 1829 года.

В стихотворении "Жалобы турка" Лермонтов, маскируясь, правда очень прозрачно, говорит как бы не о России. Шел 1829 год. С весны началась война с Турцией. В журналах печаталось много статей о политическом гнете, варварстве и рабстве в Турции. Вокруг, в родной стране, было не менее мрачно, душно. Так, вероятно, родилась мысль говорить о николаевской России под видом султанской Турции.

В Москве я свела знакомство, а вскоре и дружбу с Сашенькой Верещагиной^*. Мы жили рядом на Молчановке и почти с первой встречи сделались неразлучны; на водах, на гулянье, в театре, на вечерах, везде и всегда вместе...

^* (Александра Михайловна Верещагина (1810-1873) - дальняя родственница Лермонтова, друг его юности.)

У Сашеньки встречала я в это время ее двоюродного брата, неуклюжего, косолапого мальчика лет шестнадцати или семнадцати, с красными, но умными, выразительными глазами, со вздернутым носом и язвительно-насмешливой улыбкой^*. Он учился в Университетском пансионе, но ученые его занятия не мешали ему быть почти каждый вечер нашим кавалером на гулянье и на вечерах; все его называли просто Мишель, и я так же, как и все, не заботясь нимало о его фамилии. Я прозвала его своим чиновником по особым поручениям и отдавала ему на сбережение мою шляпу, мой зонтик, мои перчатки, но перчатки он часто затеривал, и я грозила отрешить его от вверенной ему должности...

^* (А. П. Шан-Гирей отметил некоторую недостоверность воспоминаний Сушковой. В частности, опубликовав в своих воспоминаниях после смерти поэта ряд его юношеских стихотворений, она указала, что будто бы все они были посвящены ей. По-видимому, многие из них были только вписаны в ее альбом, какой имелся в то время у каждой барышни.)

День ото дня Москва пустела, все разъезжались по деревням, и мы, следуя за общим полетом, тоже собирались в подмосковную, куда я стремилась с нетерпением, - так прискучили мне однообразные веселости Белокаменной. Сашенька уехала уже в деревню, которая находилась в полутора верстах от нашего Большакова, а тетка ее Столыпина жила от нас в трех верстах, в прекрасном своем Середникове; у нее гостила Елизавета Алексеевна Арсеньева с внуком своим Лермонтовым^*. Такое приятное соседство сулило мне много удовольствия, и на этот раз я не ошиблась. В деревне я наслаждалась полной свободой. Сашенька и я по нескольку раз в день ездили и ходили друг к другу, каждый день выдумывали разные parties de plaisir (увеселительные прогулки; франц.): катанья, кавалькады, богомолья; то-то было мне раздолье!..

^* (Лермонтов гостил вместе с бабушкой в Середникове (или Средникове) - подмосковном имении вдовы брата бабушки Д. А. Столыпина (ныне санаторий "Мцыри"). Он провел здесх. летние каникулы в 1829-1832 гг.)

По воскресеньям мы ездили к обедне в Средниково и оставались на целый день у Столыпиной. Вчуже отрадно было видеть, как старушка Арсеньева боготворила внука своего Лермонтова; бедная, она пережила всех своих, и один Мишель остался ей утешением и подпорою на старость; она жила им одним и для исполнения его прихотей; не нахвалится, бывало, им, не налюбуется на него; бабушка (мы все ее так звали) любила очень меня, я предсказывала ей великого человека в косолапом и умном мальчике.

М. Ю. Лермонтов в детстве. Портрет работы неизвестного художника. 1820-1822 годы

Сашенька и я, мы обращались с Лермонтовым, как с мальчиком, хотя и отдавали полную справедливость его уму. Такое обращение бесило его до крайности, он домогался попасть в юноши в наших глазах, декламировал нам Пушкина, Ламартина^* и был неразлучен с огромным Байроном. Ходит, бывало, по тенистым аллеям и притворяется углубленным в размышления, хотя ни малейшее наше движение не ускользало от его зоркого взгляда. Как любил он под вечерок пускаться с нами в самые сентиментальные суждения, а мы, чтоб подразнить его, в ответ подадим ему волан или веревочку, уверяя, что по его летам ему свойственнее прыгать и скакать, чем прикидываться непонятным и неоцененным снимком с первейших поэтов...

^* (Ламартин (1791-1869) - известный французский поэт.)

Между тем его каникулы приходили к концу, и Елизавета Алексеевна собиралась уехать в Москву, не решаясь расставаться со своим Веньямином^*. Вся молодежь, и я в том же числе, отправились провожать бабушку с тем, чтоб из Москвы отправиться пешком в Сергиевскую лавру.

^* (Иносказательно: любимый (по имени библейского Вениамина - младшего и особенно любимого сына Иакова).)

Накануне отъезда я сидела с Сашенькой в саду; к нам подошел Мишель. Хотя он все еще продолжал дуться на нас, но предстоящая разлука смягчила гнев его; обменявшись несколькими словами, он вдруг опрометью убежал от нас. Сашенька пустилась за ним, я тоже встала и тут увидела у ног своих не очень щегольскую бумажку, подняла ее, развернула, движимая наследственным любопытством прародительницы^*. Это были первые стихи Лермонтова, поднесенные мне таким оригинальным образом.

^* (Евы.)

ЧЕРНООКОЙ^*

^* (В Собрании стихотворений печатается под заглавием "К. С.", с значительными разночтениями.)

Твои пленительные очи

Яснее дня, чернее ночи.

 Вблизи тебя до этих пор
 Я не слыхал в груди огня; 
 Встречал ли твой волшебный взор - 
 Не билось сердце у меня. 
 И пламень звездочных очей, 
 Который вечно, может быть, 
 Останется в груди моей, 
 Не мог меня воспламенить. 
 К чему ж разлуки первый звук
 Меня заставил трепетать? 
 Он не предвестник долгих мук, 
 Я не люблю! Зачем страдать?*
 Однако же хоть день, хоть час
 Желал бы дольше здесь пробыть, 
 Чтоб блеском ваших чудных глаз
 Тревогу мыслей усмирить.

^* (В автографе: "Зачем скрывать?")

Средниково 12 августа 1830 г.

Я показала стихи возвратившейся Сашеньке и умоляла ее не трунить над отроком-поэтом.

На другой день мы все вместе поехали в Москву. Лермонтов ни разу не взглянул на меня, не говорил со мною, как будто меня не было между ними, но не успела я войти в Сашенькину комнату, как мне подали другое стихотворение от него. Насмешкам Сашеньки не было конца, за то, что мне дано свыше вдохновлять и образовывать поэтов.

БЛАГОДАРЮ!

 Благодарю!.. вчера мое признанье
 И стих мой ты без смеха приняла, 
 Хоть ты страстей моих не поняла, 
 Но за твое притворное вниманье
 Благодарю! 
 В другом краю ты некогда пленяла, 
 Твой чудный взор и острота речей
 Останутся навек в душе моей, 
 Но не хочу, чтобы ты мне сказала: 
 Благодарю! 
 Я б не желал умножить в цвете жизни
 Печальную толпу твоих рабов
 И от тебя услышать, вместо слов
 Язвительной, жестокой укоризны: 
 Благодарю! 
 О, пусть холодность мне твой взор укажет, 
 Пусть он убьет надежды и мечты
 И все, что в сердце возродила ты; 
 Душа моя тебе тогда лишь скажет: 
 Благодарю!

Средниково 12 августа

На следующий день, до восхождения солнца, мы встали и бодро отправились пешком на богомолье; путевых приключений не было, все мы были веселы, много болтали, еще более смеялись, а чему? Бог знает! Бабушка ехала впереди шагом, верст за пять до ночлега или до обеденной станции отправляли передового приготовлять заранее обед, чай или постели, смотря по времени. Чудная эта прогулка останется навсегда золотым для меня воспоминанием.

На четвертый день мы пришли в Лавру^* изнуренные и голодные. В трактире мы переменили запыленные платья, умылись и поспешили в монастырь отслужить молебен. На паперти встретили мы слепого нищего. Он дряхлою дрожащею рукой поднес нам свою деревянную чашечку, все мы надавали ему мелких денег; услыша звук монет, бедняк крестился, стал нас благодарить, приговаривая: "Пошли вам бог счастья, добрые господа; а вот намедни приходили сюда тоже господа, тоже молодые, да шалуны, насмеялись надо мною: наложили полную чашечку камушков. Бог с ними!"

^* (Троице-Сергиев монастырь, нынче в г. Загорске.)

Помолясь святым угодникам, мы поспешно возвратились домой, чтобы пообедать и отдохнуть. Все мы суетились около стола, в нетерпеливом ожидании обеда, один Лермонтов не принимал участия в наших хлопотах; он стоял на коленях перед стулом, карандаш его быстро бегал по клочку серой бумаги, и он как будто не замечал нас, не слышал, как мы шумели, усаживаясь за обед и принимаясь за ботвинью. Окончив писать, он вскочил, тряхнул головой, сел на оставшийся стул против меня и передал мне нововышедшие из-под его карандаша стихи:

 У врат обители святой
 Стоял просящий подаянья, 
 Бессильный, бледный и худой
 От глада, жажды и страданья. 
 Куска лишь хлеба он просил, 
 И взор являл живую муку, 
 И кто-то камень положил
 В его протянутую руку. 
 Так я молил твоей любви
 С слезами горькими, с тоскою, 
 Так чувства лучшие мои
 Навек обмануты тобою!

- Благодарю вас, monsieur Michel, за ваше посвящение и поздравляю вас, с какой скоростью из самых ничтожных слов вы извлекаете милые экспромты, но не рассердитесь за совет: обдумывайте и обрабатывайте ваши стихи, и со временем те, которых вы воспоете, будут гордиться вами^*.

^* (Весьма характерно, что Сушкова совершенно не оценила этот шедевр юношеской лирики поэта и вообще русской лирики, поставив его в один ряд с другими альбомными стихотворениями. Третья строка печатается: "Бедняк иссохший, чуть живой".)

- И сами собой, - подхватила Сашенька, - особливо первые, которые внушили тебе такие поэтические сравнения. Браво, Мишель!

Лермонтов как будто не слышал ее и обратился ко мне:

- А вы будете ли гордиться тем, что вам первой я посвятил свои вдохновения?

Е. А. Арсеньева, бабушка поэта. Портрет работы неизвестного художника. Конец XVIII века

- Может быть, более других, но только со временем, когда из вас выйдет настоящий поэт, и тогда я с наслаждением буду вспоминать, что ваши первые вдохновения были посвящены мне, а теперь, monsieur Michel, пишите, но пока для себя одного; я знаю, как вы самолюбивы, и потому даю вам этот совет, за него вы со временем будете меня благодарить.

- А теперь еще вы не гордитесь моими стихами?

- Конечно, нет, - сказала я смеясь, - а то я была бы похожа на тех матерей, которые в первом лепете своих птенцов находят и ум, и сметливость, и характер, а согласитесь, что и вы и стихи ваши еще в совершенном младенчестве.

- Какое странное удовольствие вы находите так часто напоминать мне, что я для вас более ничего, как ребенок.

- Да ведь это правда; мне восемнадцать лет, я уже две зимы выезжаю в свет, а вы еще стоите на пороге этого света и не так-то скоро его перешагнете.

- Но когда перешагну, подадите ли вы мне руку помощи?

- Помощь моя будет вам лишняя, и мне сдается, что ваш ум и талант проложат вам широкую дорогу, и тогда вы, может быть, отречетесь не только от теперешних слов ваших, но даже и от мысли, чтоб я могла протянуть вам руку помощи.

- Отрекусь! Как может это быть! Ведь я знаю, я чувствую, я горжусь тем, что вы внушили мне, любовью вашей к поэзии, желание писать стихи, желание их вам посвящать и этим обратить на себя ваше внимание; позвольте мне доверить вам все, что выльется из-под пера моего?

- Пожалуй, но и вы разрешите мне говорить вам неприятное для вас слово: благодарю!

- Вот вы и опять надо мной смеетесь; по вашему тону я вижу, что стихи мои глупы, нелепы, - их надо переделать, особенно в последнем куплете, я должен был бы молить вас совсем о другом, переделайте же его сами не на словах, а на деле, и тогда я пойму всю прелесть благодарности.

Он так на меня посмотрел, что я вспыхнула и, не находя, что отвечать ему, обратилась к бабушке с вопросом: какую карьеру изберет она для Михаила Юрьевича?

- А какую он хочет, матушка, лишь бы не был военным.

После этого разговора я переменила тон с Лермонтовым, часто называла его Михаилом Юрьевичем, чему он очень радовался, слушала его рассказы, просила его читать мне вслух и лишь тогда только подсмеивалась над ним, когда он, бывало, увлекшись разговором, с жаром говорил, как сладостно любить в первый раз, и что ничто в мире не может изгнать из сердца образ первой страсти, первых вдохновений. Тогда я очень серьезно спрашивала у Лермонтова, есть ли этому предмету лет десять и умеет ли предмет его вздохов читать хотя по складам его стихи?

После возвращения нашего в деревню из Москвы, прогулки, катанья, посещения в Средниково снова возобновились, все пошло по-старому, но нельзя было не сознаться, что Мишель оживлял все эти удовольствия и что без него не жилось так весело, как при нем.

(Е. А. СУШКОВА. "Записки")

А. П. Шан-Гирей, сожалевший, что уцелели юношеские стихи Лермонтова, сожалел и о том, что сохранилось еще одно его юношеское произведение - трагедия "Menschen und Leidenschaften" ("Люди и страсти"), Видимо, в связи с тем, что в ней нашла отражение жизненная драма в семье Лермонтовых, которая достигла своего высшего напряжения как раз осенью 1830 года, перед поступлением Лермонтова в университет.

Истекал срок завещания бабушки, по которому все движимое и недвижимое имущество она завещала внуку, если отец оставит его у нее на воспитание до 16 лет (на время, пока ему нужна материнская забота). Если же отец (человек очень небогатый) возьмет к себе сына, бабка лишает его всякого наследства. И вот решался вопрос: с кем будет жить дальше Лермонтов: с бабушкой или с отцом?

Отец приехал и выразил определенное желание, чтобы сын жил с ним. Вероятно, только в это время Лермонтов впервые узнал о существовании завещания Арсеньевой, разлучившего его с отцом. И на этот раз отец вынужден был уступить Арсеньевой - силе ее привязанности к внуку и ее богатства; теперь он уже навсегда покинул дом Арсеньевой и вскоре умер.

"Я здесь, как добыча, раздираемая двумя победителями, и каждый хочет обладать ею", - в отчаянии восклицает юный герой трагедии "Люди и страсти" Юрий Волин. Свои переживания Лермонтов выразил словами героя, обращенными к другу (трагедия была написана под свежим впечатлением пережитого, осенью 1829 года и в начале зимы 1830 года, когда занятия в университете были прерваны из-за эпидемии холеры):

Тарханы. Вид дома и домовой церкви. Литография по рис. М. Рудкевича. 1842 г.

"...ты знаешь, что у моей бабки, моей воспитательницы - жестокая распря о отцом моим, и все это на меня упадает...", "...я не тот Юрий, которого ты знал прежде, не тот, который с детским простосердечием и доверчивостью кидался в объятия всякого, не тот, которого занимала несбыточная, но прекрасная мечта земного, общего братства^*, у которого при одном названии свободы сердце вздрагивало и щеки покрывались живым румянцем. - О! друг мой! - того юношу давным-давно похоронили... Помнишь ли ты Юрия, когда он был счастлив; когда ни раздоры семейственные, ни несправедливости еще не начинали огорчать его? - Лучшим разговором для меня было размышленье о людях. - Помнишь ли, как нетерпеливо старался я узнавать сердце человеческое, как пламенно я любил природу, как творенье человечества было прекрасно в ослепленных глазах моих - сон этот миновался, потому что я слишком хорошо узнал людей..."

^* (Возможно, что Лермонтов очень рано, еще в 1829 году, познакомился с идеями утопистов-социалистов; поклонником учения Фурье был старший друг его Святослав Раевский.)

С резким осуждением описаны в юношеской трагедии Лермонтова нравы крепостников. Сильны в ней и богоборческие мотивы. Спрашивая бога, как может земное страданье, зло и несправедливость в мире сочетаться с его мудростью, добротой и всеведением, Юрий восклицает: "...зачем ты мне дал огненное сердце, которое любит и ненавидит до крайности..."

Такие переживания сопутствовали вступлению Лермонтова в университет.

 Святое место! помню я, как сон, 
 Твои кафедры, залы, коридоры, 
 Твоих сынов заносчивые споры: 
 О боге, о вселенной и о том, 
 Как пить: ром с чаем или голый ром; 
 Их гордый вид пред гордыми властями, 
 Их сюртуки, висящие клочками...

(ЛЕРМОНТОВ. "Сашка")

Московский университет вырос в своем значении вместе с Москвою после 1812 года; разжалованная императором Петром из царских столиц, Москва была произведена императором Наполеоном (сколько волею, а вдвое того неволею) в столицы народа русского. Народ догадался по боли, которую чувствовал при вести о ее занятии неприятелем, о своей кровной связи с Москвой. С тех пор началась для нее новая эпоха. В ней университет больше и больше становился средоточием русского образования. Все условия для его развития были соединены - историческое значение, географическое положение и отсутствие царя.

Сильно возбужденная деятельность ума в Петербурге, после Павла, мрачно замкнулась 14 декабря. Явился Николай с пятью виселицами, с каторжной работой, белым ремнем и голубым Бенкендорфом.

Все пошло назад, кровь бросилась к сердцу, деятельность, скрытая наружи, закипала, таясь внутри. Московский университет устоял и начал первый вырезываться из-за всеобщего тумана. Государь его возненавидел с Полежаевской истории...^*

^* (В 1826 году, в дни коронации Николая I, был уволен из Московского университета и переведен в армию унтер-офицером поэт Александр Иванович Полежаев (1804-1838) за сатирическую поэму "Сашка". Царь увидел в ней результат ненавистного ему университетского воспитания. Он вызвал к себе поэта и заставил прочитать поэму в присутствии министра просвещения. В университете были введены всяческие строгости. Разжалованный впоследствии в солдаты, Полежаев участвовал в кавказской войне; умер от чахотки в военном госпитале.)

Опальный университет рос влиянием, в него как в общий резервуар вливались юные силы России со всех сторон, из всех слоев; в его залах они очищались от предрассудков, захваченных у домашнего очага, приходили к одному уровню, братались между собой и снова разливались во все стороны России, во все слои ее...

Молодежь была прекрасна в наш курс. Именно в это время пробуждались у нас больше и больше теоретические стремления...

(А. И. ГЕРЦЕН. "Былое и думы")

Он <Лермонтов> полностью принадлежит к нашему поколению. Все мы были слишком юны, чтобы принимать участие в 14 декабря. Разбуженные этим великим днем, мы увидели лишь казни и изгнания. Вынужденные молчать, сдерживая слезы, мы научились, замыкаясь в себе, вынашивать свои мысли - и какие мысли! Это уже не были идеи просвещенного либерализма, идеи прогресса, - то были сомнения, отрицания, мысли, полные ярости. Свыкшись с этими чувствами, Лермонтов не мог найти спасения в лиризме, как находил его Пушкин. Он влачил тяжкий груз скептицизма через все свои мечты и наслаждения. Мужественная печальная мысль всегда лежит на его челе, она сквозит во всех его стихах. Это не отвлеченная мысль, стремящаяся украсить себя цветами поэзии; нет, раздумья Лермонтова - его поэзия, его мученье, его сила... К несчастью быть очень проницательным у него присоединялось и другое - он смело высказывался о многом, без всякой пощады и без прикрас. Существа слабые, задетые этим, никогда не прощают подобной искренности.

О Лермонтове говорили как о балованом отпрыске аристократической семьи, как об одном из тех бездельников, которые погибают от скуки и пресыщения. Не хотели знать, сколько боролся этот человек, сколько выстрадал, прежде чем отважился выразить свои мысли. Люди гораздо снисходительней относятся к брани и ненависти, нежели к известной зрелости мысли, нежели к отчуждению, которое, не желая разделять ни их надежды, ни их тревоги, смеет открыто говорить об этом разрыве.

(А. И. ГЕРЦЕН. "О развитии революционных идей в России")

Лет десять тому назад, помню я, захаживал, бывало, в Московский университет (я был в то время студентом) молодой человек, с смуглым выразительным лицом, с маленькими, но необыкновенно быстрыми, живыми глазами: это был Лермонтов. Некоторые из студентов видели в нем доброго, милого товарища...^*

^* (Наряду с кружком Герцена и Огарева и кружком Белинского в 11-м нумере общежития казеннокоштных студентов, у Лермонтова-студента был небольшой кружок из пяти близких товарищей, занимавшихся литературой. К ним принадлежал и студент Алексей Лопухин (брат Вареньки). Товарищи очень ценили талант Лермонтова, художника и поэта. Поэт посвящал друзьям свои произведения. Так, студенту Н. С. Шеншину посвящена поэма "Последний сын вольности" (1830), где нашла свое выражение трагедия декабристов. Круг соседей и близких знакомых был замкнут для Лермонтова семьями барской фамусовской Москвы, и там считали Лермонтова опасным вольнодумцем и оберегали от общения с ним своих сыновей.)

(В. С. МЕЖЕВИЧ. "Стихотворения Лермонтова")

...Не жажда познаний в то время манила меня сделаться студентом, а стремление выйти на свободу, поступить в гусарский полк, схватить офицерский чин и корнетом фигурировать в обществе. Я смотрел на науку, как на какое-то принудительное средство, и если учился, то лишь по настроению... дабы потом... сделать себе карьеру... Быстро увлекаясь внешними мимолетными предметами, я питал особенную страсть к лошадям, к верховой езде, к собакам, любил... поповесничать...

Мне дали множество рекомендательных писем ко всем профессорам экзаменаторам... Случай с одним из таких писем остался особенно у меня в памяти...^*

^* (Это было письмо к маститому поэту И. И. Дмитриеву (1760-1837).)

...Прочитав поданное ему мною письмо и сурово и апатично оглядев меня с ног до головы, он сказал: "Хорошо, я скажу кому надо, чтобы вам по возможности облегчили доступ в студенты. Сожалею, что вы поступаете в университет единственно для того, чтобы получить диплом... А есть бедные молодые люди, пришедшие сюда пешком из Воронежской губернии, в худых сапогах, отлично подготовленные. Эти труженики пришли учиться и учиться серьезно. Вот этим-то людям я вполне сочувствую". Сказав это, он поклонился и ушел. Недовольный и сконфуженный я отправился домой...

Благородный пансион при Московском университете. Гравюра на дереве

Всех слушателей на первом курсе словесного факультета было около ста пятидесяти человек. Молодость скоро сближается. В продолжение нескольких недель мы сделались своими людьми, более или менее друг с другом сошлись, а некоторые даже и подружились, смотря по роду состояния, средствам к жизни, взглядам на вещи. Выделялись между нами и люди, горячо принявшиеся за науку: Станкевич, Строев, Красов, Компанейщиков, Плетнев, Ефремов, Лермонтов. Оказались и такие, как и я сам, то есть мечтавшие как-нибудь три года промаячить в стенах университетских и затем, схватив степень действительного студента, броситься в омут жизни.

...Студент Лермонтов, в котором тогда никто из нас не мог предвидеть будущего замечательного поэта, имел тяжелый, несходчивый характер, держал себя совершенно отдельно от всех своих товарищей, за что, в свою очередь, и ему платили тем же. Его не любили, отдалялись от него и, не имея с ним ничего общего, не обращали на него никакого внимания.

Он даже и садился постоянно на одном месте, отдельно от других, в углу аудитории, у окна, облокотясь, по обыкновению, на один локоть и углубясь в чтение принесенной книги, не слушал профессорских лекций. Это бросалось всем в глаза. Шум, происходивший при перемене часов преподавания, не производил никакого на него действия. Роста он был небольшого, сложен некрасиво, лицом смугл; темные его волосы были приглажены на голове, темно-карие большие глаза пронзительно впивались в человека. Вся фигура этого студента внушала какое-то безотчетное к себе нерасположение.

Так прошло около двух месяцев. Мы не могли оставаться спокойными зрителями такого изолированного положения его среди нас. Многие обижались, другим стало это надоедать, а некоторые даже и волновались. Каждый хотел его разгадать, узнать затаенные его мысли, заставить его высказаться.

Как-то раз несколько товарищей обратились ко мне с предложением отыскать какой-нибудь предлог для начатия разговора с Лермонтовым и тем вызвать его на какое-нибудь сообщение.

- Вы подойдите к Лермонтову и спросите его, какую он читает книгу с таким постоянным напряженным вниманием. Это предлог для начатия разговора самый основательный.

Недолго думая, я отправился.

- Позвольте спросить вас, Лермонтов, какую это книгу вы читаете? Без сомнения, очень интересную, судя по тому, как углубились вы в нее; нельзя ли поделиться ею и с нами?обратился я к нему не без некоторого волнения.

Он мгновенно оторвался от чтения. Как удар молнии сверкнули глаза его. Трудно было выдержать этот неприветливый, насквозь пронизывающий взгляд.

- Для чего вам хочется это знать? Будет бесполезно, если я удовлетворю ваше любопытство. Содержание этой книги вас нисколько не может интересовать; вы тут ничего не поймете, если бы я даже и решился сообщить вам содержание ее, - ответил он мне резко и принял прежнюю свою позу, продолжая читать.

Как будто ужаленный, отскочил я от него, успев лишь мельком заглянуть в его книгу, - она была английская.

Перед рождественскими праздниками профессора делали репетиции, то есть проверяли знания своих слушателей за пройденное полугодие и согласно ответам ставили баллы, которые брались в соображение потом и на публичном экзамене.

Профессор Победоносцев, читавший изящную словесность, задал Лермонтову какой-то вопрос.

Лермонтов начал бойко и с уверенностью отвечать. Профессор сначала слушал его, а потом остановил и сказал:

- Я вам этого не читал; я желал бы, чтобы вы мне отвечали именно то, что я проходил. Откуда могли вы почерпнуть эти знания?

- Это правда, господин профессор, того, что я сейчас говорил, вы нам не читали и не могли передавать, потому что это слишком ново и до вас еще не дошло. Я пользуюсь источниками из своей собственной библиотеки, снабженной всем современным.

С. Е. Раич. Портрет работы неизвестного художника

Мы все переглянулись.

Подобный ответ дан был и адъюнкт-профессору Гастеву, читавшему геральдику и нумизматику^*.

^* (Геральдика и нумизматика - науки о гербах, монетах и медалях.)

Дерзкими выходками этими профессора обиделись и постарались срезать Лермонтова на публичных экзаменах^*.

^* (Лермонтов сам не явился на экзамен.)

Иногда в аудитории нашей, в свободные от лекций часы, студенты громко вели между собой оживленные суждения о современных интересных вопросах. Некоторые увлекались, возвышая голос. Лермонтов иногда отрывался от своего чтения, взглядывал на ораторствующего, но как взглядывал! Говоривший невольно конфузился, умалял свой экстаз или совсем умолкал. Ядовитость во взгляде Лермонтова была поразительна. Сколько презрения, насмешки и вместе с тем сожаления изображалось тогда на его строгом лице.

Лермонтов любил посещать каждый вторник тогдашнее великолепное московское Благородное собрание, блестящие балы которого были очаровательны^*. Он всегда был изысканно одет, а при встрече с нами делал вид, будто нас не замечает. Не похоже было, что мы с ним были в одном университете, на одном факультете и на одном и том же курсе. Он постоянно окружен был хорошенькими молодыми дамами высшего общества и довольно фамильярно разговаривал и прохаживался по залам с почтенными и влиятельными лицами...

^* (Лермонтов стал посещать балы на правах взрослого, студента. А в зиму 1831 года, не успела кончиться эпидемия холеры, как дворянская Москва начала безудержно развлекаться.)

(П. Ф. ВИСТЕНГОФ. "Из моих воспоминаний"')

Ma chere tante (Моя дорогая тетенька; франц.).

Вступаюсь за честь Шекспира. Если он велик, то это в "Гамлете", если он истинно Шекспир, этот гений необъемлемый, проникающий в сердце человека, в законы судьбы, оригинальный, то есть неподражаемый Шекспир - то это в "Гамлете". Начну с того, что имеете вы перевод не с Шекспира, а перевод перековерканной пиесы Дкидаса, который, чтобы удовлетворить приторному вкусу французов, не умеющих обнять высокое, и глупым их правилам, переменил ход трагедии и выпустил множество характеристических сцен: эти переводы, к сожалению, играются у нас на театре. Верно, в вашем "Гамлете" нет сцены могильщиков и других, коих я не запомню.

"Гамлет" по-английски написан половина в прозе, половина в стихах. - Верно, нет той сцены, когда Гамлет говорит с своей матерью, и она показывает на портрет его умершего отца: в этот миг с другой стороны, видимая одному Гамлету, является тень короля, одетая как на портрете; и принц, глядя уже на тень, отвечает матери - какой живой контраст, как глубоко! Сочинитель знал, что, верно, Гамлет не будет так поражен и встревожен, увидев портрет, как при появлении призрака.

Верно, Офелия не является в сумасшествии! хотя сия последняя одна из трогательнейших сцен! Есть ли у вас сцена, когда король подсылает двух придворных, чтобы узнать, точно ли помешай притворившийся принц, и сей обманывает их; я помню несколько мест этой сцены; они (придворные) надоели Гамлету, и этот прерывает одного из них, спрашивая:

Гамлет. Не правда ли это облако похоже на пилу?

1 придворный. Да, мой принц.

Гамлет. А мне кажется, что око имеет вид верблюда, что похоже на животное!

2 придворный. Принц, я сам лишь хотел сказать это.

Гамлет. На что же вы похожи оба? - и проч.

Вот как кончается эта сцена: Гамлет берет флейту и говорит:

Сыграйте что-нибудь на этом инструменте.

1 придворный. Я никогда не учился, принц, я не могу.

Гамлет. Пожалуйста.

1 придворный. Клянусь, принц, пе могу (и проч.: извиняется).

Гамлет. Ужели после этого не чудаки вы оба? когда из такой малой вещи вы не можете исторгнуть согласных звуков, как хотите из меня, существа, одаренного сильной волею, исторгнуть тайные мысли?..

И это не прекрасно!..

Теперь следуют мои извинения, что я к вам, любезная тетенька, не писал: клянусь, некогда было; ваше письмо меня воспламенило: как обижать Шекспира?

Мне здесь довольно весело: почти каждый вечер на бале. Но великим постом я уже совсем засяду. В университете все идет хорошо.

А. Ф. Мерзляков. Гравюра по рис. К. Афанасьева

Прощайте, милая тетенька: желаю вам здоровья и всего, что вы желаете; если говорят: одна голова хорошо, а две лучше, зачем не сказать: одно сердце хорошо, а два лучше.

Целую ваши ручки, остаюсь покорный ваш племянник.

(ЛЕРМОНТОВ - М. А. ШАН-ГИРЕЙ, февраль 1831 г.)

Лермонтов отвечает на письмо Марии Акимовны, содержавшее нападки на Шекспира. "Гамлет" тогда издавался и ставился в России не в переводе с подлинника, а с французского текста, обработанного членом Французской академии Дюсисом ("Гамлет", трагедия в 5 д., подражание Шекспиру в стихах. Стихотворная обработка (александрийским стихом) по Дюсису). Лермонтов цитирует "Гамлета" на память и неточно указывает персонажей этой сцены. Его приводит в восторг сцена, где особенно проявляется сила личности Гамлета. Расходясь с распространенной точкой зрения на Гамлета, как человека безвольного, Лермонтов видит в Гамлете именно человека с сильной волей. Так позднее понимал Гамлета и Белинский.

 Послушай! вспомни обо мне, 
 Когда, законом осужденный, 
 В чужой я буду стороне - 
 Изгнанник мрачный и презренный. 

 И будешь ты когда-нибудь
 Один, в бессонный час полночи, 
 Сидеть с свечой... и тайно грудь
 Вздохнет - и вдруг заплачут очи; 

 И молвишь ты: когда-то он, 
 Здесь, в это самое мгновенье, 
 Сидел тоскою удручен
 И ждал судьбы своей решенье!

Это стихотворение Лермонтов написал в альбом своего университетского друга - Н. И. Поливанова. За ним в альбоме следует запись, сделанная Поливановым с приписками рукой Лермонтова (выделяем их курсивом):

"23 марта 1831 г. Москва. Михаил Юрьевич Лермонтов написал эти строки в моей комнате во флигеле нашего дома на Молчановке, ночью, когда вследствие какой-то университетской шалости он ожидал строгого наказания".

"Университетская шалость" - это так называемая "маловская история". 16 марта 1831 года студенты прогнали из аудитории и далее из университета на улицу "глупого, грубого, необразованного", по словам Герцена, профессора М. Я. Малова. Зачинщики, среди которых был и Герцен, отделались карцером, остальных не тронули. Герцен так рассказал об этом в "Былом и думах": "Университетский совет перепугался и убедил попечителя представить дело оконченным и для того виновных или так кого-нибудь посадить в карцер. Это было неглупо. Легко может быть, что в противном случае государь прислал бы флигель-адъютанта, который для получения креста сделал бы из этого дела заговор, восстание, бунт и предложил бы всех отправить на каторжную работу, а государь помиловал бы в солдаты". Вот такого "строгого наказания" и ждал Лермонтов, принимавший участие в "маловской истории".

 Мне нужно действовать, я каждый день
 Бессмертным сделать бы желал, как тень
 Великого героя, и понять
 Я не могу, что значит отдыхать. 

 Всегда кипит и зреет что-нибудь
 В моем уме. Желанье и тоска
 Тревожат беспрестанно эту грудь. 
 Но что ж? Мне жизнь все как-то коротка
 И все боюсь, что не успею я
 Свершить чего-то!.. 

(ЛЕРМОНТОВ. "1831-го июня 11 дня")

...Справедливо ли описано у меня общество? - я не знаю! По крайней мере оно всегда останется для меня собранием людей - бесчувственных, самолюбивых в высшей степени, и полных зависти к тем, в душе которых сохраняется хотя малейшая искра небесного огня!..

И этому обществу я отдаю себя на суд.

(ЛЕРМОНТОВ. Предисловие к романтической драме "Странный человек")

Над романтической драмой "Странный человек" Лермонтов работал летом и осенью 1831 года. Это наиболее совершенное из его юношеских драматических произведений. Интересно отметить, что Белинский, который не знал о существовании юношеских драм Лермонтова (они были опубликованы много лет спустя после смерти поэта, да и "Маскарад" был напечатан лишь в 1842 году), утверждал в 1840 году, исходя из "полноты драматического движения" в "Герое нашего времени", что Лермонтов "непременно дойдет до драмы".

В образе героя драмы Владимира Арбенина - "странного человека" - много живых черт юного Лермонтова. И, главное, раскрыта драматичность положения натуры, подобной Лермонтову, - человека, который не "жертвует толпе своими чувствами и мыслями" и поэтому "всегда одинаков и потому нигде не годится" в свете, то есть среди чванных, фальшивых, преданных материальным расчетам господ. На обложке тетради с автографом драмы имеется оборванная фраза, написанная также рукой Лермонтова: "Предметом моего сочинения был характер..."

В "Странном человеке" нашла отражение развязка глубокого неразделенного увлечения Лермонтова Н. Ф. Ивановой (имя героини драмы также Наталия Федоровна), трагический перелом в отношениях с которой (Иванова предпочла юному Лермонтову другого человека) произошел летом 1831 года. Н. Ф. Ивановой посвящены многие стихотворения Лермонтова 1830-1832 годов, озаглавленные инициалами: "Н. Ф. И...вой", "Романс к И...", "К Н. И.", "Н. Ф. И.", а также не имеющие этого обозначения. Все они объединены темой любви и измены юной красавицы, которой "милы многие, вполне еще никто".

'Мелкие стихотворения'. Обложка рукописной тетради М. Ю. Лермонтова. 1829 г.

Любезный друг, здравствуй!

Протяни руку и думай, что она встречает мою; я теперь сумасшедший совсем... Завтра свадьба твоей кузины..., на которой меня не будет... Черт возьми все свадебные пиры. - Нет, друг мой! мы с тобой не для света созданы; - я не могу тебе много писать: болен, расстроен, глаза каждую минуту мокры. Source intarissable (неиссякаемый источник; франц.). Много со мной было...

(ЛЕРМОНТОВ - Н. И. ПОЛИВАНОВУ, 7 июня 1831 г.)

Это единственное уцелевшее письмо Лермонтова за 1831 год. Оно адресовано другу, уехавшему на лето из Москвы в деревню. И является оно припиской к письму их общего друга Владимира Шеншина. В нем Шеншин среди других московских новостей сообщал Поливанову: "Мне здесь очень душно, и только один Лермонтов, с которым я уже пять дней не видался (он был в нашем соседстве у Ивановых), меня утешает своею беседою".

Что так огорчило и принесло боль юному поэту в эти пять дней? По всей вероятности, это были переживания, связанные с неразделенным увлечением Н. Ф. Ивановой.

(Написать записки молодого монаха семнадцати лет. С детства он в монастыре; кроме священных, книг не читал. - Страстная душа томится. - Идеалы...)

Написать шутливую поэму, приключения богатыря.

Memor. (Для памяти; лат.). Перевести в прозе: The Dream, of Lord Byron. - Pour miss Alexandrine ("Сон" лорда Байрона. - Для мисс Александрин; англ. и франц.)

Написать трагедию: Марий из Плутарха...

Memor. Прибавить к "Странному человеку" еще сцену, в которой читают историю его детства, которая нечаянно попалась Белинскому^*.

^* (Действующее лицо в драме.)

Memor. Написать длинную, сатирическую поэму: приключения Демона.

Ecrire une tragedie: Neron, (Написать трагедию: "Нерон"; франц.)

Имя героя Мстислав - (Всеволод) Черный прозвание от его задумчивости - его сестра - Ольга. Мстислав три ночи молится на кургане, чтобы не погибло любезное имя России. Поместить песню печальную, о любви или Что за пыль пылит...^* <Далее следует подробный набросок плана исторической драмы о Мстиславе Черном и его борьбе с татарами. С этим замыслом связано стихотворение 1830 года "Баллада" ("В избушке позднею порою...") и "Отрывок" ("Три ночи я провел без сна - в тоске"), 1831 год.>

^* (Народная песня:

Что в поле за пыль пылит?
Что за пыль пылит, столбом валит?
Злые татарове полов делят...

)

(ЛЕРМОНТОВ. Планы и сюжеты в черновых тетрадях. 17 июня - 2 декабря 1831 г.)

 Прими мой дар, моя Мадона!*
 С тех пор как мне явилась ты, 
 Моя любовь мне оборона
 От порицаний клеветы. 

 Такой любви нельзя не верить, 
 И взор не скроет ничего: 
 Ты не способна лицемерить, 
 Ты слишком ангел для того! 

 Скажу ли? - предан самовластью
 Страстей печальных и судьбе, 
 Я счастьем не обязан счастью, 
 Но всем обязан я - тебе. 

 Как демон, хладный и суровый, 
 Я в мире веселился злом, 
 Обманы были мне не новы, 
 И яд был на сердце моем; 

 Теперь, как мрачный этот Гений, 
 Я близ тебя опять воскрес 
 Для непорочных наслаждений, 
 И для надежд, и для небес.

^* (Пушкин и Лермонтов так писали это слово.)

(ЛЕРМОНТОВ. "Демон". Посвящение. 1831.)

Это посвящение к одной из ранних редакций поэмы адресовано Вареньке Лопухиной, о которой пишет в своих воспоминаниях А. П. Шан-Гирей (см. стр. 325-326). Лермонтов знал Вареньку с детства, и вот зимой 1831 года ее - шестнадцатилетнюю - впервые привезли в Москву на балы. Кратковременный роман Лермонтова с Варенькой завершился летом 1832 года. Они разлучились, но глубокое чувство к В. А. Лопухиной Лермонтов пронес через всю жизнь. В незаконченной автобиографической повести "Княгиня Литовская" Вареньку Лопухину Лермонтов показал в образе Верочки Р., а герою Жоржу Печорину придал много собственных черт.

 Нет, я не Байрон, я другой, 
 Еще неведомый избранник, 
 Как он, гонимый миром странник, 
 Но только с русскою душой. 
 Я раньше начал, кончу ране, 
 Мой ум не много совершит; 
 В душе моей, как в океане, 
 Надежд разбитых груз лежит. 
 Кто может, океан угрюмый, 
 Твои изведать тайны? Кто
 Толпе мои расскажет думы? 
 Я - или бог - или никто! 

(1832)

За годы университетского пансиона и университета Лермонтов совершил огромный труд: написал около трехсот стихотворений, три драмы, тринадцать поэм (включая две ранние редакции "Демона").

С 1831 года он начинает разрабатывать кавказскую тему и в 1832 году пишет самую крупную из юношеских кавказских поэм - "Измаил-Бей", которая, по-видимому, была посвящена В. А. Лопухиной. "Звезда любви моей" - называет поэт (в одном из вариантов) ту, кому посвящает поэму"

 Приветствую тебя, Кавказ седой! 
 Твоим горам я путник не чужой: 
 Они меня в младенчестве носили
 И к небесам пустыни приучили. 
 И долго мне мечталось с этих пор
 Все небо юга да утесы гор. 
 Прекрасен ты, суровый край свободы, 
 И вы, престолы вечные природы, 
 Когда, как дым синея, облака
 Под вечер к вам летят издалека, 
 Над вами вьются, шепчутся как тени, 
 Как над главой огромных привидений
 Колеблемые перья, - и луна
 По синим сводам странствует одна.

(ЛЕРМОНТОВ. "Измаил-Бей". Восточная повесть. Ч. I, гл. I, 10 мая 1832 г.)

Лермонтов вспоминает Кавказ, где он был в 1825 году, десятилетним мальчиком; бабушка возила его тогда в Горячеводск (Пятигорск) для лечения водами. Но детские впечатления, конечно, не могли дать весь нужный материал для поэм. Оп изучает кавказскую войну, собирает сведения из книг, из живых рассказов.

'Стансы'. На полях - профиль Е. Ушаковой. Автограф

Весной 1832 года Лермонтов оставил Московский университет. В год его поступления занятия в университете были вдруг прерваны: осенью 1830 года в Москве разразилась холера. И возобновились они лишь в середине января 1831 года. Половина учебного года пропала. Весенних экзаменов не было, и всех студентов оставили на прежних курсах. Учебный год 1831/32 фактически был повторением предыдущего. Что произошло весной 1832 года, в точности неизвестно. Но, по всей вероятности, администрация, во всем видевшая вольнодумство, стремившаяся, по воле царя, оказенить университет, была недовольна Лермонтовым, его резкими отзывами и столкновениями с закоснелыми, отставшими в науке профессорами. Видимо, охладев к занятиям и увлеченный творчеством, Лермонтов не явился на весенние экзамены, и ему было "посоветовано уйти". В правилах о наказаниях студентов это была определенная мера, за которой следовало исключение из университета. Лермонтов решил перейти в Петербургский университет.