|
||
Произведения Ссылки |
Гимназия высших наук в Нежине (1821-1828)Замечательная наблюдательность и страсть к сочинениям пробудилась у Гоголя очень рано и чуть ли не с первых дней поступления его в Гимназию высших наук*. Но при занятии науками почти не было времени для сочинений и письма. Что же делает Гоголь? Во время класса, особенно по вечерам, он выдвигает ящик из стола, в котором была доска с грифелем или тетрадка с карандашом, облокачивается над книгою, смотрит в нее и в то же время пишет в ящике, да так искусно, что и зоркие надзиратели не подмечают этой хитрости... * (Гимназия высших наук в г. Нежине называлась также "Лицеем". Подобно Царскосельскому Лицею, в котором учился Пушкин, сочетала предметы гимназического курса с предметами университета.) На небольшой сцене второго лицейского музея* лицеисты любили иногда играть по праздникам комические и драматические пьесы. Гоголь и Прокопович** - задушевные между собой приятели - особенно заботились об этом и устраивали спектакли. Играли пьесы и готовые, сочиняли и сами лицеисты. Гоголь и Прокопович были главными авторами и исполнителями пьес. Гоголь любил преимущественно комические пьесы и брал роли стариков, а Прокопович - трагические. Вот однажды сочинили они пьесу из малороссийского*** быта, в которой немую роль дряхлого старика малоросса взялся сыграть Гоголь. Разучили роли и сделали несколько репетиций. Настал вечер спектакля, на который съехались многие родные лицеистов и посторонние. Пьеса состояла из двух действий; первое действие прошло удачно, но Гоголь в нем не являлся, а должен был явиться во втором. Публика тогда еще не знала Гоголя, но мы хорошо знали и с нетерпением ожидали выхода его на сцену. Во втором действии представлена на сцене простая малороссийская хата и несколько обнаженных деревьев; вдали река и пожелтевший камыш. Возле хаты стоит скамейка; на сцене никого нет. * (Музеями назывались в Нежинской гимназии три отделения ее 9-летнего курса: низшее, высшее и среднее, а также сами помещения, в которых размещались лицеисты.) ** (Николай Яковлевич Прокопович (1810-1857) - впоследствии педагог и поэт; остался на всю жизнь другом Гоголя: выполнял важнейшие поручения по изданию его сочинений, был их редактором.) *** (То есть украинского (по официальному названию Украины в царской России).) Вот является дряхлый старик в простом кожухе, в бараньей шапке и смазных сапогах. Опираясь на палку, он едва передвигается, доходит кряхтя до скамейки и садится. Сидит, трясется, кряхтит, хихикает и кашляет; да наконец захихикал и закашлял таким удушливым и сиплым старческим кашлем, с неожиданным прибавлением, что вся публика грохнула и разразилась неудержимым смехом... А старик преспокойно поднялся со скамейки и поплелся со сцены, уморивши всех со смеху... В. А. Гоголь, отец писателя. Портрет работы неизвестного художника. Первая четверть XIX века С этого вечера публика узнала и заинтересовалась Гоголем как замечательным комиком. В другой раз Гоголь взялся сыграть роль дяди-старика - страшного скряги. В этой роли Гоголь практиковался более месяца, и главная задача для него состояла в том, чтобы нос сходился с подбородком... По целым часам просиживал он перед зеркалом и пригинал нос к подбородку, пока наконец не достиг желаемого... Сатирическую роль дяди-скряги сыграл он превосходно, морил публику смехом и доставил ей большое удовольствие. Все мы думали тогда, что Гоголь поступит на сцену, потому что у него был громадный сценический талант и все данные для игры на сцене: мимика, гримировка, переменный голос и полнейшее перерождение в роли, какие он играл... Дражайшие родители папенька и маменька. Скрыпку и другие присланные вами мне вещи исправно получил. Но вы еще писали, что присылаете мне деньги на смычок, которых я не получил и не могу до сих пор узнать, почему они не дошли ко мне, или вы забыли, или что-нибудь другое. Извините, что я вам не посылаю картин. Вы, видно, не поняли, что я вам говорил, потому что эти картины, которые я вам хочу послать, были рисованны пастельными карандашами и не могут никак дня пробыть, чтоб не потереться, ежели сейчас не вставить в рамки... Посылаю вам при сем "Вестник Европы" в целости и прошу вас покорнейше прислать мне комедии, как то "Бедность и благородство души", "Ненависть к людям и раскаяние", "Богатонов, или Провинциал в столице"*. И еще ежели каких можно прислать других, за что я вам очень буду благодарен и возвращу в целости. * (Гоголь просит прислать две комедии немецкого драматурга А. Коцебу (1761-1819) и комедию М. Н. Загоскина (1789-1852).) Также ежели можете, то пришлите мне полотна и других пособий для театра. Первая пиеса у нас будет представлена "Эдип в Афинах", трагедия Озерова*. Я думаю, дражайший папенька, вы не откажете мне в удовольствии сем и прислать нужные пособия. Так ежели можно прислать и сделать несколько костюмов сколько можно, даже хоть и один, но лучше ежели бы побольше, также хоть немного денег. Сделайте только милость, не откажите мне в этой просьбе. Каждый из нас уже пожертвовал что мог, а я еще только. Как же я сыграю свою роль, о том я вас извещу. * (Владислав Александрович Озеров (1769-1816) - популярный в начале XIX столетия драматург.) Уведомляю вас, что я учусь хорошо, по крайней мере сколько дозволяют силы. Вы пишете, что я вас не извещаю о том, что у нас делается и случается со мною. Позвольте мне вам сказать, что мне бы самому очень бы было любопытно знать, что делается как с вами, так и с посторонними лицами. Например, к величайшему моему сожалению, узнал я о смерти Василия Васильевича Капниста*. Но вы мне об этом ничего не сказали. Как будто бы еще о сю пору я ребенок и еще не в совершенных летах и будто бы на меня ничего нельзя положиться. Я думаю, дражайший папенька, ежели бы меня увидели, то точно бы сказали, что я переменился как в нравственности, так и успехах. Ежели бы вы увидели, как я теперь рисую! (Я говорю о себе без всякого самолюбия)... * (Василий Васильевич Капнист (1757-1823) - поэт и драматург, автор широкоизвестной в то время сатирической комедии "Ябеда", земляк Гоголей по Миргородскому уезду.) Машеньку вы отдали в пансион или нет? Что делает Анинька и Лизанька? Надеюсь, что вы на это мне дадите ответ. Ожидая ж оного, остаюсь вашим послушнейшим и искренно Вас любящим сыном. * (Василий Афанасьевич Гоголь-Яновский (1777- 1825) - отец писателя, служил чиновником почтамта; по выходе в отставку занимался хозяйством в своем небольшом поместье. Талантливый рассказчик, писал стихи и комедии, которые разыгрывались в домашнем театре богатого родственника Д. П. Трощинского. Сохранилась его комедия "Простак или хитрость женщины". Марья Ивановна Гоголь-Яновская (урояед. Косяровская; 1791-1868) - мать писателя.) В конце марта 1825 года умер отец Гоголя - Василий Афанасьевич. Весть эта потрясла юношу. О своих переживаниях он рассказал в письме к матери, выказывая вместе с тем религиозность, набожность, привитую ему в семье. Особенно религиозной до экзальтации была Мария Ивановна. М. И. Гоголь, мать писателя. Портрет работы неизвестного художника. Первая четверть XIX века "Не беспокойтесь, дражайшая маменька, - писал Гоголь. - Я сей удар перенес с твердостью истинного христианина. Правда, я сперва был поражен ужасно сим известием, однако же не дал никому заметить, что я был опечален. Оставшись же наедине, я предался всей силе безумного отчаяния. Хотел даже посягнуть на жизнь свою". Заканчивалось это письмо словами о большом чувстве к матери, которое Гоголь пронес через всю жизнь: "Но разве не осталось ничего, что меня привязывало к жизни? Разве я не имею еще чувствительной, нежной, добродетельной матери, которая может мне заменить отца и друга и всего, что есть милее, что есть драгоценнее?" Все заботы о семье и о хозяйстве легли теперь на плечи Марии Ивановны. Поместье Гоголей давало возможность существовать, но семья постоянно испытывала острую нужду в деньгах. КНИГА ВСЯКОЙ ВСЯЧИНЫ, ИЛИ ПОДРУЧНАЯ ЭНЦИКЛОПЕДИЯ Заглавный лист объемистой тетради почти в пятьсот страниц, начатой Гоголем в Нежине в 1826 году. В нее он вносил всевозможные сведения, располагая их по алфавиту. Здесь были записаны украинские песни, "Вирша, говоренная гетману Потемкину запорожцами", отрывки из сатирической поэмы "Энеида" зачинателя украинской литературы И. П. Котляревского (1769-1838), пословицы и поговорки, народные предания, описания деревенских обрядов. Здесь и заметки по истории архитектуры, с собственноручными зарисовками из какой-то книги, и описания древнегреческих музыкальных инструментов, опять-таки с рисунками; выписки из сочинений старинных западноевропейских путешественников по России и, наконец, обширнейший "лексикон малороссийский" - нечто вроде подготовительных материалов к словарю украинского языка. В 1825, 26 и 27 годах наш литературный кружок стал издавать свои журналы и альманахи, разумеется рукописные. Вдвоем с Гоголем, лучшим моим приятелем, хотя и не обходилось дело без ссор и без драки, потому что оба были запальчивы, издавали мы ежемесячный журнал страниц в пятьдесят и шестьдесят в желтой обертке с виньетками нашего изделия, со всеми притязаниями дельного литературного обозрения. В нем были отделы беллетристики, разборы современных лучших произведений русской литературы, - была и местная хроника, в которой преимущественно Гоголь поднимал на смех наших преподавателей под вымышленными именами. Нестор Кукольник* издавал также свой журнал, в котором помещал первые опыты своих драматических произведений. По воскресеньям собирался кружок, человек 15-20 старшего возраста, и читались наши труды и шли толки и споры... * (Нестор Васильевич Кукольник (1809-1868) - впоследствии пользовавшийся широкой известностью драматург и исторический беллетрист. Драмы его отличались риторической выспренностью; Гоголь в письмах иронически называл его "Возвышенный". Принадлежал к группе Булгарипа, Греча и Сенковского, недружелюбной к Гоголю.) Научное и литературное воспитание наше делалось, можно сказать, самоучкою... Профессор словесности Никольский о древних и о западных литературах не имел никакого понятия. В русской литературе он восхищался Херасковым и Сумароковым; Озерова, Батюшкова и Жуковского находил не довольно классическими, а язык и мысли Пушкина тривиальными, сознавая, впрочем, некоторую гармонию в его стихах. Шалуны товарищи в пятом и шестом классах, обязанные еженедельно данью стихотворения, переписывали, бывало, из журналов и альманахов мелкие стихотворения Пушкина, Языкова, кн. Вяземского и представляли профессору за свои, хорошо зная, что он современною литературою вовсе не занимался. Профессор торжественно подвергал строгой критике стихотворения эти, изъявлял сожаление, что стих был гладок, а толку мало: "Ода не ода, - говорил он, - элегия не элегия, а черт знает что"; затем начинал поправлять. Помнится, и "Демон" Пушкина был переправлен и переделан на лад профессора нашего, к неописанному веселию всего класса. Презрение к новой литературе и происходившее отсюда невежество в этой области простирались у Никольского до того, что однажды он попал в очень забавный просак, подписав, после многих помарок, на поданном ему Гребенкою, впоследствии известным писателем, вместо своего - стихотворение Козлова "Вечерний звон": "Изряднехонько". Другой раз, подобным же образом введенный в обман, он одобрил описание весны из "Евгения Онегина", не подозревая, что стихотворение было написано глубоко презираемым им Пушкиным. ...Мы собирались втроем <с Гоголем и Прокоиовичем> и читали "Онегина" Пушкина, который тогда выходил по главам. Гоголь уже тогда восхищался Пушкиным: для нашего профессора словесности Никольского даже Державин был новый человек. Русская литература в то время была проникнута духом Байрона: Чайльд-Гарольдов и Онегиных можно было встречать не только в столицах, но даже и у нас в гимназическом саду. Зингер* открыл нам новый, живописный родник немецкой поэзии. Любовь к человечеству, составляющая поэтический элемент творений Шиллера... быстро привилась к нам - и много способствовала развитию характера многих. До Зингера обыкновенно на немецких лекциях отдыхали сном послеобеденным. Он умел разогнать эту сонливость увлекательным преподаванием, и не прошло и года, у нового профессора были ученики, переводившие "Дон-Карлоса" и другие драмы Шиллера, а вслед за тем и Гете... * (Федор Иосифович Зингер - младший профессор немецкой словесности.) ...Вы знаете, какой я охотник до всего радостного? Вы одни только видели, что под видом иногда для других холодным, угрюмым таилось кипучее желание веселости (разумеется, не буйной) и часто в часы задумчивости, когда другим казался я печальным, когда они видели или хотели видеть во мне признаки сентиментальной мечтательности, я разгадывал науку веселой, счастливой жизни, удивлялся, как люди, жадные счастья, немедленно убегают его, встретясь с ним. Ежели об чем я теперь думаю, так это все о будущей жизни моей. Во сне и наяву мне грезится Петербург, с ним вместе и служба государству. Итак, ты все-таки любишь меня, добрый, бесценный друг! Ты оторвал часть времени тебе драгоценного, чтобы порадовать того, который кипит неизъяснимою, жаркою к тебе привязанностью. - Твое письмо блеснуло для меня звездою радости. - Из стороны чуждой льдистого севера, но где также, как и здесь, воображение греет нас, где уже осуществилась (в мечте) жизнь будущая для меня, мне казалось, я услышал родные звуки сердца, меня понимающего, - это было письмо твое. Много времени кануло со дня нашего разрознения*, лета кипучего возраста охлаждались беспрерывно изменчивою неверностью счастия настоящего. Я холодел постепенно и разучался принимать жарко к себе все сбывающееся. Без радости и без горя, в глубоком раздумьи, стоял я над дорогою жизни, безмолвно обсматривал будущее. - С минут твоего выбытия в душе моей залегла пустота, какое-то безжизненное чувство. - И вот ты меня высвободил из моего мертвого усыпления. Я теперь все тот же, как прежде: веселый, преданный тебе, с виду холодный, но в сердце пламенный к чувствам дружбы. * (Гоголь пишет своему старшему товарищу, который, окончил гимназию в 1826 году, уехал в Петербург.) Часто среди занятий - удовольствие (они иногда посещают и не совсем забыли записного их поклонника)! мысленно перескакиваю в Петербург: сижу с тобою в комнате, брожу с тобою по булеварам, любуюсь Невою, морем. Короче, я делаюсь ты. - Часто говорю, среди самых удовольствий я впадаю в странное забытие; вспоминаю о тебе, и скрытая горечь ярко проскакивает на лице и освещает его печальное движение, несмотря, что в пансионе у нас теперь весело. Всевозможные удовольствия, забавы, занятия доставлены нам, и этим всем мы одолжены нашему инспектору*. Я не знаю, можно ли достойно выхвалить этого редкого человека. Он обходится со всеми нами совершенно как с друзьями своими, заступается за нас против притязаний конференции** нашей и профессоров - школяров. И, признаюсь, ежели бы не он, то у меня недостало бы терпения здесь окончить курс: теперь по крайней мере могу твердо выдержать эту жестокую пытку, эти 14 месяцев. * (Имеется в виду Николай Григорьевич Белоусов (1799-1854) инспектор и профессор римского права в Гимназии высших наук, человек передовых убеждений, обладавший глубокими и разносторонними знаниями.) ** (Так назывался высший орган управления гимназии - собрание профессоров.) Масленую* мы провели прекрасно. - Четыре дни сряду был у нас театр; играли превосходно все. - Все бывшие из посетителей, людей бывалых, говорили, что ни на одном провинциальном театре не удавалось видеть такого прекрасного спектакля. - Декорации (4 перемены) сделаны были мастерски и даже великолепно. Прекрасный ландшафт на занавеси довершал прелесть. Освещение залы было блистательное. Музыка так же отличалась; наших было 10 человек, но они приятно заменили большой оркестр... Разыграли четыре увертюры Россини, две Моцарта, одну Вебера, одну сочинение Севрюгина** и друг. Пьесы, представленные нами, были следующие: "Недоросль", соч. Фонвизина, "Неудачный примиритель", комедия Я. Княжнина, "Береговое право", Коцебу, и вдобавок еще одну французскую, соч. Флориана, и еще не насытились: к Светлому празднику*** заготовляем еще несколько пьес. Эти занятия, однако ж, много развлекли меня, и я почти позабыл было все грустное. Но надолго ли? пришел пост****, а с ним убийственная тоска. Никаких совершенно новостей, ничего любопытного вовсе не случалось. Скажу тебе только, что ожидаем со дня на день нового нашего директора Ясновского. Какой он? не знаем. - Говорят: добренькой... Из всех друзей моих***** один ты не изменил мне; это меня утешает более всего, я теперь счастлив. Об одном только молю я бога, об одном думаю: чтобы скорее нам сблизиться. Кстати, ты еще о много-чем не известил меня касательно жизни петербургской: каковы там цены, в чем именно дороговизна? все это с нетерпением хочу я узнать и заранее сообразоваться с своими предположениями... как значительны жалованья и сколько ты получаешь? Сколько часов ты бываешь в присутствии****** и когда возвращаешься домой? - Извини, что я тебя забрасываю кучею вопросов; мне ужасно как хочется скорее узнать все, а до того времени не забудь старого твоего друга, который всегда, во все времена, во всех местах, где бы ни был, везде живет духом с тобою и только возле тебя находит отдохновение. По крайней мере люби меня так, как я тебя. Этого для меня довольно!? * (В церковном календаре неделя перед великим постом.) ** (Преподаватель музыки, пения и танцев.) *** (Празднику пасхи.) **** (В великий пост никакие развлечения не разрешались.) ***** (В это время близкие товарищи Гоголя - Мартос и Данилевский - были исключены из гимназии за чтение недозволенных книг. Через год Данилевский вновь был принят в гимназию.) ****** (То есть на работе, на службе.) * (Герасим Иванович Высоцкий был двумя классами старше Гоголя; они познакомились еще в Полтаве, где учились в одном училище; сходство интересов сблизило их. В дальнейшем, по-видимому, с Гоголем не встречался.) Мой план жизни теперь удивительно строг и точен во всех отношениях; каждая копейка теперь имеет у меня место. Я отказываю себе даже в самых крайних нуждах, с тем чтобы иметь хотя малейшую возможность поддержать себя в таком состоянии, в каком нахожусь, чтобы иметь возможность удовлетворить моей жажде видеть и чувствовать прекрасное. Для него-то я с трудом величайшим собираю все годовое свое жалование*, откладывая малую часть на нужнейшие издержки. За Шиллера, которого я выписал из Лемберта, дал я 40 рублей - деньги весьма немаловажные, по моему состоянию, но я награжден с излишком и теперь несколько часов в день провожу с величайшей приятностью**. Не забываю также и русских и выписываю что только выходит самого отличного. Разумеется, что я ограничиваюсь одним только чем-либо; в целые полгода я не приобретаю более одной книжки, и это меня крушит чрезвычайно. * ("Жалованием" Гоголь называет деньги, которые он получал от родителей в течение учебного года на мелкие расходы (приблизительно 70 руб. ассигнациями в год).) ** (Правда, это продолжалось недолго, и в знании немецкого языка Гоголь особенно не преуспел.) Он искал сближения лишь с людьми себе равными, например, со своим "дядькою", прислугою вообще и с базарными торговцами на рынке Нежина - в особенности. Это сближение его с людьми простыми, не претендующими на изящество манер, изысканность речи и на выбор предмета беседы, очевидно, давало ему своего рода наслаждение в жизни, удовлетворяло его эстетические потребности и вызывало в нем поэтическое настроение. * (Гоголь, воспитавшийся в простой обстановке, действительно был ближе к людям из народа, чем к кичливым сынкам аристократов, к кругу которых принадлежал автор воспоминаний.) Так, по крайней мере, мы это замечали потому, что он после каждого такого нового знакомства где-либо подолгу запирался в своей комнате и заносил на бумагу свои впечатления. В гимназии Гоголь начинает писать, однако его ранние произведения до нас не дошли. "Первые мои опыты, первые упражнения в сочинениях, к которым я получил навык в последнее время моего пребывания в школе, были почти все в лирическом и сурьезном роде", - вспоминал он впоследствии. Гоголь пишет поэму "Россия под гнетом татар", балладу "Две рыбки" (о себе и рано умершем брате), стихотворную трагедию "Разбойники", историческую повесть. На одном из собраний кружка гимназисты раскритиковали эту повесть, Гоголь разорвал рукопись и сжег ее на глазах у всех. В это же время Гоголь создает и первую сатиру "Нечто о Нежине, или Дуракам закон не писан". Перед каникулами 1826 года он шутливо писал родным на Полтавщину в село Васильевку (Яновщину), Миргородского уезда: "Присылайте за мной экипаж уместительный, потому что я еду со всем богатством вещественных и умственных имуществ, и вы увидите их". Васильевка. Акварель Н. В. Гоголя. 1820-е годы Прежде, давно, в лета моей юности, в лета невозвратно мелькнувшего моего детства, мне было весело подъезжать в первый раз к незнакомому месту: все равно, была ли то деревушка, бедный уездный городишка, село ли, слободка, - любопытного много открывал в нем детский любопытный взгляд. Всякое строение, все, что носило только на себе напечатленье какой-нибудь заметной особенности, - все останавливало меня и поражало. Каменный ли казенный дом, известной архитектуры с половиною фальшивых окон, один-одинешенек торчавший среди бревенчатой тесаной кучи одноэтажных мещанских обывательских домиков, круглый ли правильный купол, весь обитый листовым белым железом, вознесенный над выбеленною, как снег, новою церковью, рынок ли, франт ли уездный, попавшийся среди города, - ничто не ускользало от свежего тонкого вниманья, и, высунувши нос из походной телеги своей, я глядел и на невиданный дотоле покрой какого-нибудь сюртука, и на деревянные ящики с гвоздями, с серой, желтевшей вдали, с изюмом и мылом, мелькавшие из дверей овощной лавки вместе с банками высохших московских конфект; глядел и на шедшего в стороне пехотного офицера, занесенного бог знает из какой губернии на уездную скуку, и на купца, мелькнувшего в сибирке на беговых дрожках, и уносился мысленно за ними в бедную жизнь их. Пансионеры гимназии, как это из ответов их на задаваемые в классе вопросы оказывается, не столько, по-видимому, учением преподаваемых предметов занимаются, сколько выучиванием театральных роль, которые они на открытом в гимназии театре уже шесть раз для приглашаемых из города зрителей представляли; притом различные пьесы, столько раз уже представленные, конференцией, как следует, не были рассматриваемы... Без строжайшего рассматривания и выбора пьес публичный театр гимназии вместо какой-либо пользы может принести один только вред... Театральные пьесы, как выше сказано, уже шесть раз разыгрывались при стечении не малой публики, - разыгрывались, как слышно, с какими-то собственными, только неизвестно чьими, дополнениями и прибавлениями. Необходимою обязанностью для себя поставляю как старший профессор юридических наук сказать, что я приметил у некоторых учеников некоторые основания вольнодумства, а сие, полагаю, может происходить от заблуждения в основаниях права естественного, которое, хотя и предписано преподавать здесь по системе г-на Демартини, он, г-н младший профессор Белоусов, проходит оное естественное право, по своим запискам. Так началось в Нежинской гимназии "дело о вольнодумстве", то есть о тягчайшем преступлении в России времен Николая I. Я совершенно весь истомлен, чуть движусь. Не знаю, что со мною будет далее. Только я надеюсь, что поездкою домой* обновлю немного свои силы. Как чувствительно приближение выпуска, а с ним и благодатной свободы! Не знаю, как-то на следующий год я перенесу это время!.. Как тяжко быть зарыту вместе с созданиями низкой неизвестности в безмолвие мертвое! Ты знаешь всех наших существователей, всех населивших Нежин. Они задавили корою своей земности, ничтожного самодовольства высокое назначение человека. И между этими существователями я должен пресмыкаться... Из них не исключаются и дорогие наставники наши. * (На летние каникулы.) 26 сентября произошел случай, о котором тоже был подан рапорт старшего профессора Билевича. Проходя по коридору гимназии, Билевич и профессор греческого языка заметили, что какой-то ученик таинственно пробегал по коридору и "за углы, находящиеся в оном". Добежав до дверей залы, в которой ставились спектакли, он скрылся за дверьми. Профессора поспешили туда, но двери оказались заперты. Нежинская гимназия высших наук. Акварель О. Визеля. 1830-е годы Профессорам сперва никто не откликнулся, а когда пришел надзиратель (экзекутор) и громко назвал себя, дверь открылась. Профессора увидели в зале одного ученика - Яновского (Гоголь был больше известен в гимназии под этой фамилией). Затем было обнаружено еще несколько воспитанников, которые прятались за кулисами. На вопрос Билевича, почему они здесь без надзирателя и не сразу открыли двери, последовал "дерзкий" ответ Гоголя, что он и его товарищи находятся в зале с позволения начальства, что профессор "напрасно хочет лишить их удовольствия заниматься приготовлением театра" и что они не сразу открыли дверь, так как без отклика не знали, кто именно хочет войти; часто же случается, что приходят ученики и, если их впустить, только мешают заниматься работой. Профессор Билевич упрекнул Гоголя, что "стыдно такому дурню не узнать, что ученик и что профессор"; в ответ на оправдания Гоголя профессор столь же красноречиво повторял: "Молчи, дурень, что ты так богато говоришь" или: "Так чего же оцей дурень так ко мне лезет с своими резонами и дюже богато говорит". Во всем этом Билевич усмотрел необыкновенную дерзость воспитанника и счел нужным сперва устно, а затем письменно также донести Конференции. ...Может быть, мне целый век достанется отжить в Петербурге, по крайней мере такую цель начертал я уже издавна. Еще с самых времен прошлых, с самых лет почти непонимания, я пламенел неугасимою ревностью сделать жизнь свою нужною для блага государства, я кипел принести хотя малейшую пользу. Тревожные мысли, что я не буду мочь, что мне преградят дорогу*, что не дадут возможности принесть ему малейшую пользу, бросали меня в глубокое уныние. Холодный пот проскакивал на лице моем при мысли, что, может быть, мне доведется погибнуть в пыли, не означив своего имени ни одним прекрасным делом, - быть в мире и не означить своего существования - это было для меня ужасно. Я перебирал в уме все состояния, все должности в государстве и остановился на одном. На юстиции. - Я видел, что здесь работы будет более всего, что здесь только я могу быть благодеянием, здесь только буду истинно полезен для человечества. Неправосудие, величайшее в свете несчастие, более всего разрывало мое сердце. Я поклялся ни одной минуты короткой жизни своей не утерять, не сделав блага. Два года занимался я постоянно изучением нрав других народов и естественных, как основных для всех, законов, теперь занимаюсь отечественными. - Исполнятся ли высокие мои начертания? или Неизвестность зароет их в мрачной туче своей? - В эти годы эти долговременные думы свои я затаил в себе. Недоверчивый ни к кому, скрытный, я никому не поверял своих тайных помышлений, не делал ничего, что бы могло выявить глубь души моей. - Да и кому бы я поверил и для чего бы высказал себя, - не для того ли, чтобы смеялись над моим сумасбродством, чтобы считали пылким мечтателем, пустым человеком? - Никому, и даже из своих товарищей, я не открывался, хотя между ними было много истинно достойных. Я не знаю, почему я проговорился теперь перед вами, - оттого ли, что вы, может быть, принимали во мне более других участия, или по связи близкого родства, этого не скажу; что-то непопятное двигало пером моим, какая-то невидимая сила натолкнула меня, предчувствие вошло в грудь мою, что вы не почтете ничтожным мечтателем того, который около трех лет неуклонно держится одной цели и которого насмешки, намеки более заставят укрепнуть в предположенном начертании.- Ежели же вы и не поучаствуете во мне, по крайней мере вы затаите мое письмо, так же как я затаил в себе одном свои упрямые предначертания. Доказательством сему может быть, что во все время бытия моего с вами я ни разу не давал себя узнать, занимался игрушками и никогда почти не заводил речь о выборе будущей своей службы, о моих планах и пр. * (И в этих "тревожных мыслях" и во всем настроении этого замечательного письма слышатся отголоски "дела о вольнодумстве".) * (Петр Петрович Косяровский - двоюродный дядя Гоголя с материнской стороны.) Разбирательство дела Н. Г. Белоусова началось в последний год пребывания Гоголя в Нежинской гимназии. Юноша воспринимал его как грубую несправедливость. 3 октября 1827 года он был вызван на допрос и, как мог, старался защитить всеми любимого профессора. За свое горячее сочувствие Белоусову и близость к нему Гоголь поплатился: по окончании Лицея он получил право на самый низкий чин (14-го класса), хотя мог рассчитывать на более высокий. Мать Гоголя Мария Ивановна писала по этому поводу: "Никоша мой имеет чинок в ранге университетских студентов 14-го класса. С ним несправедливо поступили, так же, как и с другими, в его отделении бывшими, по причине партии их наставников. Ему следовало получить 12-й класс. Главное, что надобно было более ласкаться к ним, а он никак не мог сего сделать". Расследование дела о вольнодумстве в Нежинской гимназии закончилось два с лишним года спустя, когда Гоголь был уже в Петербурге. Дело дошло до Бенкендорфа, шефа жандармов, и для расследования его был направлен из Петербурга в Нежин важный чиновник. В результате Н. Г. Белоусова и нескольких других профессоров (в том числе и Ф. И. Зингера) отстранили от преподавания и выслали из Нежина. Все пережитое в этой связи оставило в душе Гоголя самый глубокий след. Он долгие годы следил за судьбой опального профессора и даже из-за границы справлялся о нем и слал ему поклоны. Само понятие "учитель", "наставник" осталось святым для Гоголя на протяжении всего его творчества. По всей вероятности, многие черты Белоусова придал Гоголь учителю Тентетникова во 2-м томе "Мертвых душ". Он очень любил этот образ идеального наставника. 'Книга всякой всячины.. Автограф Н. В. Гоголя Двенадцатилетний мальчик, остроумный, полузадумчивого свойства, полуболезненный, попал он в учебное заведение, которого начальником на ту пору был человек необыкновенный. Идол юношей, диво воспитателей, несравненный Александр Петрович одарен был чутьем слышать природу человека. Как знал он свойства русского человека! Как знал он детей! Как умел двигать! Не было шалуна, который, сделавши шалость, не пришел бы к нему сам и не повинился во всем. Этого мало, он получал строгий выговор, но уходил от него не повесивши нос, но подняв его. И было что-то ободряющее, что-то говорившее: "Вперед! Поднимайся скорее на ноги несмотря, что ты упал". Не было у него и речи к ним о хорошем поведении. Он обыкновенно говорил: "Я требую ума, а не чего-либо другого. Кто помышляет о том, чтобы быть умным, тому некогда шалить: шалость должна исчезнуть сама собою..." Многих резвостей он не удерживал, видя в них начало развитья свойств душевных и говоря, что они ему нужны, как сыпи врачу, - затем, чтобы узнать достоверно, что именно заключено внутри человека. Как любили его все мальчики! Нет, никогда не бывает такой привязанности у детей к своим родителям. Нет, ни даже в безумные годы безумных увлечений не бывает так сильна неугасимая страсть, как сильна была любовь к нему... Его малейшее ободренье уже бросало в дрожь, в радость и в трепет и толкало честолюбивое желание всех превзойти. Малоспособных он не держал долго; для них у него был коротенький курс. Но способные должны были у него выдерживать двойное ученье. И последний класс, который был у него для одних избранных, вовсе не походил на те, какие бывают в других заведеньях. Тут только он требовал от воспитанника всего того, что иные неблагоразумно требуют от детей, - того высшего ума, который умеет не посмеяться, но вынести всякую насмешку, спустить дураку и не раздражиться, и не выйти из себя, не мстить ни в каком случае и пребывать в гордом покое невозмущенной души; и всё, что способно образовать из человека твердого мужа, тут было употреблено в действие... Без педантских терминов, напыщенных воззрений и взглядов умел он передать самую душу науки, так что и малолетнему было видно, на что она ему нужна. Из наук была избрана только та, что способна образовать из человека гражданина земли своей. Большая часть лекции состояла в рассказах о том, что ожидает юношу впереди, и весь горизонт его поприща умел он очертить так, что юноша, еще находясь на лавке, мыслями и душой жил уже там, на службе. Ничего не скрывал, все огорченья и преграды, какие только воздвигаются человеку на пути его, все искушения и соблазны, ему предстоящие, собирал он пред ним во всей наготе, не скрывая ничего. Всё было ему известно, точно как бы перебыл он сам во всех званьях и должностях. Оттого ли, что сильно уже развилось честолюбие, оттого ли, что в самых глазах необыкновенного наставника было что-то говорящее юноше: вперед! - это словцо, знакомое русскому человеку, производящее такие чудеса над его чуткой природой, - но юноша с самого начала искал только трудностей, алча действовать только там, где трудно, где больше препятствий, где нужно было показать большую силу души... Я еду в Петербург непременно в начале зимы... меня самого не берет охота ворочаться когда-либо домой, особливо бывши несколько раз свидетелем, как эта необыкновенная мать наша бьется, мучится, иногда даже об какой-нибудь копейке, как эти беспокойства убийственно разрушают ее здоровье, и все для того, чтобы доставить нужное нам и удовлетворить даже прихотям нашим... Н. В. Гоголь-гимназист. Портрет сомнительный. 1827 г. Я с своей стороны все сделал, денег беру с собой немного, чтобы стало на проезд и на первое обзаведение, а для обеспечения ее состояния отказываюсь от своего наследия и теперь занимаюсь составлением дарственной записи, по которой часть имения, принадлежащего по завещанию мне, с домом, садом, лесом и прудами, оставляется матери моей в вечное пользование. В декабре 1828 года Гоголь вместе со своим земляком и одноклассником Александром Семеновичем Данилевским (1809-1888) выехал в Петербург. |
|
|