Вертеп

В этом году весенняя ярмарка проходила без Василия Афанасьевича. По делам своего "благодетеля" он вынужден был уехать в Кибинцы. Заодно надо было посоветоваться с врачами, так как здоровье становилось все хуже и хуже. Грудь болела, в особенности по ночам. Не давая спать, мучил удушливый кашель. Беспокоили и хозяйственные дела, безденежье, тяжелая распутица, которая могла плохо сказаться на успехе ярмарки. Дороги размокли, зыбкая грязь мешала проехать в Васильевку из окрестных мест.

Прибыв в Кибинцы, Василий Афанасьевич написал своей "белянке" встревоженное письмо, в котором заботы о близящейся ярмарке перемежались с тревогой о жене: "Прикажи еще приказчику, чтобы к ярмонку нашему доставлена была из Яресек горилка, чтобы сделана була ятка^* и прочее. Загоны нанимать москалям те, что около Снесаря или около Симонихи и офло Федьки. Назначенных на продажу молодых быков нужно повыучить и продавать на лигачах^**, подобравши по шерстям и по росту попарно, а про давать от 28 до 48 рублей за пару, смотря по быкам". Свое письмо Василий Афанасьевич заключал советами на всякий случай пить посылаемый им "грудной чай", который пить, как прочие травки, можно и с бузиновым соком.

^* (Палатка, навес.)

^** (Веревка, упряжка для волос.)

Взволнованная болезнью мужа и трудностями предстоящей торговли на ярмарке, Мария Ивановна подробно сообщает ему о делах. Она смягчает краски, желая его успокоить, но тревога сквозит в ее бесхитростных письмах, посвященных домашним и хозяйственным делам: "Я травку, присланную тобой, пью, но она мне ничего не помогает, - отвечает она мужу. - Теперь у меня в комнатах очень тепло, их вымазали таким манером, как в книге написано, и выходит чрезвычайно, нигде не дует. Но без тебя ничего меня не веселит - ужасная грусть снедает меня, ожидаю с нетерпением от тебя известия с Лубен...Дай бог, чтобы ты был совершенно здоров как можно скорее, я же пребуду покуда жива вернейшим твоим другом

Мария Яновска".

Но здоровье Василия Афанасьевича не становилось лучше. А тут еще приходилось много сил тратить на дела родственника. Обширные владения Трощинского были запущены, управляющие и старосты обкрадывали и обманывали его, разоренные крепостные крестьяне толпами сбегали на юг, в Херсонщину и Крым. Пришлось приложить много труда, чтобы добиться какого-нибудь порядка. А "благодетель" считал, что обязательный родственник должен бескорыстно выполнять его поручения, благо может всегда рассчитывать на покровительство и поддержку, ежели в этом возникнет надобность.

Наконец Василию Афанасьевичу удалось наладить дела в Кибинцах, и он поспешил в Лубны, к тамошнему доктору Голованеву. "Письмо твое, друг мой, от 9-го марта получил я в Лубнах 14-го, - писал он Марии Ивановне, - на которое спешу отвечать тебе: 1-е, что Голованев оставил меня лечиться у себя - сие для нас будет весьма разорительно, но нечего делать - ужасные мои припадки заставили меня решиться остаться до праздника. 2-е, бога ради старайтесь собирать деньги, ибо мне здесь много надобно. 3-е, прикажи, чтобы всенепременно собраны были подушные деньги с людей по прошлогодней раскладке. ...5-е, коровам цену положил я по 40 ср., но в нужде можно будет уступить и дешевле немного..." Свое письмо Василий Афанасьевич подписал: "Твой верный друг и несчастный страдалец В. Яновский".

Марии Ивановне одной приходилось подготавливать все для ярмарки: говорить с приказчиком, следить, как строятся палатки и навесы, проверять качество горилки, осматривать волов и коров, предназначенных на продажу. В эти дни Никоша был предоставлен самому себе, с нетерпением ожидая ярмарки.

Несмотря на плохую погоду, на ярмарку привезли из Ромен вертеп. С гурьбою хлопчиков Никоша поспешил к площади, на которой уже стоял небольшой походный домик из досок и картона. Верхний этаж имел балюстраду, внизу же устроена была комнатка, в которой находился трон царя Ирода.

Вскоре началось и представление. Нарядно одетые деревянные куклы двигались, плясали и пели, совсем как люди, только движения их были слишком быстрыми и судорожными. Дивчины, молодицы, хлопцы, дядьки, старики и старухи сгрудились перед вертепом и затаив дыхание смотрели, как восточные цари идут к колыбели Христа, как ангелы славят его рождение. С ужасом следили они за царем Иродом, отдающим приказ истребить новорожденных младенцев. Первая часть представления заканчивалась появлением Смерти в виде скелета с косою - ею Смерть убивает Ирода. Малыши так пугались, что начинали громко реветь, когда она говорила:

 Князья и цари под властью моею*, 
 Усих вас я посечу косою своею.

^* (Тексты народных украинских песен, вертепа, сказок даются по современным Гоголю записям в тогдашней транскрипции.)

Зато второе отделение вызвало бурный смех и всеобщее веселье. Здесь и старый дид с бабой, и солдат, и цыган с цыганкой, и поляк с полькой, и дьяк, и, наконец, запорожец с чертом. Черт оказался вертлявым, с острой мордочкой, длинными рогами и тонким хвостом с кисточкой на конце. Никоше он очень понравился, только показался жалким и забитым. Все эти смешные фигурки плясали, пели, дрались, ссорились и мирились.

Особенно восхитил Никошу запорожец. Он вышел в красном жупане, в широченных шароварах, с огромной кривой саблей и важно запел:

 Я козак, горилку пью, люльку я вживаю, 
 Е шинкарки в мене, а жинки не маю. 
 А вас, Панове, с святками поздравляю.

Потом появилась цыганка, и запорожец просил ее погадать ему. Она гадала и просила награды.

Цыганка, Не жалуй, батеньку, копиечки, дай дви.

Запорожец. Що ты кажешь, цыганко? Я не дочуваю^*.

^* (Не слышу.)

Цыганка. Да я й сама, козаче, знаю.

Той я кажу: не жалуй копиечки, да дай дви.

Запорожец. За що або й на що тоби, скажи, будь ласкова.

Цыганка. Я б соби, голубе мый сизий, рыбки купыла.

Запорожец. Може б, ты, цыганка, й товченыки^* йила?

^* (Лепешки из толченого мяса или рыбы и в то же время - удар, тумак.)

Цыганка. Ох, йила б, козаче-бурлаче, да деж то их взяты?

Запорожец. Цаплена ты голова! Чому давно не казала?

Я б тоби повну пазуху наклав. От тоби товченыки, от тоби товченыки!

Скупой запорожец бил своей саблей цыганку, она с визгом убегала от него. Зрители были в восторге.

Тем временем ярмарка оживлялась. Опошнянские горшки, глечики, макитры, куманьки - желтые, коричневые, расписные, цветастые призывали покупателя, радовали глаз своими формами и красками. А там воз с решетиловскими смушками - серыми, черными, завивающимися ровной, упругой волной. Чумаки привезли астраханские селедки, сушеную рыбу - тарань. А тут рядом и ятка с горилкою - пей не хочу! Чумаки с дальней дороги уже пропивают заработанные гроши: "Лучше пропить, чем дегтю купить!" - смеется здоровенный усатый чумак, выпивая чарочку. "Пило б и ледаще, як бы було нащо!" - отвечает другой постарше. Тут же приходят музыканты со скрипкой и бубном, и начинается веселье. Усатый чумак сбрасывает с себя жупан и отплясывает козачка во всю силу:

Грай, музыка, шпарко, хутко,

Чумакови дуже жутко!

Нехай же вин погуляе,

Бо в кишени^** дидько^*** мае!..

^** (В кармане.)

^*** (Домовой, дьявол.)

Чумак постарше запевает:

 Пропив чумак штаны, 
 Частуючи Гапку; 
 Пропив чумак люльку, 
 Частуючи Любку!..

На другом конце площади продают скот. Пепельно-серые волы задумчиво жуют солому. Рыжие коровы протяжно мычат и поводят равнодушно-томными глазами. Блеют кудрявые овцы, сбившись в большой грязно-серый ком.

Никоше нужно везде поспеть, все посмотреть и услышать. Вон на краю дороги сидит старый-старый слепой бандурист. С ним босоногий мальчик-поводырь. Слепец перебирает струны бандуры и поет хриплым речитативом:

Он, на славной Украине кликне-покликне

Филоненко, Корсунский полковник,

На долину Черкень гуляты,

Славы войску рыцарства достаты,

За веру християнськую одностойно статы.

То есаулы у города засылали,

По улицам пробегали,

На винники, на лазники словами промовляли:

"Вы грубники^*, вы лазники^**,

Вы броварники^***, вы винники:

Годи вам у винницях горилок куриты,

По броварнях пив вариты,

По лазням лазень топиты,

По трубам валятыся,

Товстым задом мух годуваты^****,

Сажи^***** вытираты,

Ходчмте за нами на долину Черкень погуляты!

^* (Истопники, печники.)

^** (Банщики.)

^*** (Пивовары.)

^**** (Кормить.)

^***** (Хлев для свцней.)

Никоша видит, как из-под закрытых век кобзаря вытекает одинокая слеза, и бросает в его шапку большой медный пятак.

Лишь к обеду он явился домой, усталый, полный до краев впечатлений этого волшебного, сказочного дня. Мимо его ушей шли жалобы Марии Ивановны на то, что на ярмарке плохо продается скот, что за волов едва-едва дают по двадцать карбованцев вместо тридцати, а коров и вовсе не покупают, что дороги размыты дождями...

Через два дня ярмарка закрылась. Наступили скучные будни.

Пора было уже учить старших - Никошу и Ваню. К ним наняли "на вакации" учителя-семинариста, убоявшегося бездны семинарской премудрости и предпочитавшего горилку священным молитвословиям. За сто рублей он должен был обучить обоих хлопчиков всем наукам: грамоте, закону божию и четырем действиям арифметики. "Вчитель" носил густые лохматые усы и синий сюртук с большими костяными пуговицами, которые составляли его особую гордость, вызывая восхищенную почтительность дворни. За трапезой он весьма исправно опустошал свою тарелку, замечательно чисто обтирая ее хлебной коркой, когда содержимое исчезало. Кроме того, почтенный педагог обладал искусством изготовления наилучшей ваксы для сапог и чернил.

При всех этих его превосходных качествах учение шло недостаточно плодотворно, так как семинарист явно предпочитал горилку урокам. Он часто сказывался больным и сидел в своей горнице с головой, обвязанной мокрым полотенцем, и с необычайно взлохматившимися усами. Но так или иначе, мальчики выучились грамоте и уже приступали даже к таинствам сложения и вычитания, когда учитель был спешно изгнан из дома. Одна из дворовых девок, видя, что таиться ей уже все равно поздно, покаялась Марии Ивановне в необдуманном поведении и назвала виновника своего затруднительного положения. Мария Ивановна долго корила виновную, а затем вызвала "вчителя" и, несмотря на его болезнь и костяные пуговицы, дала ему расчет.

Необходимо было позаботиться о продолжении учения. Василий Афанасьевич съездил по делам в Полтаву и там договорился об определении детей в поветовое (уездное) училище. Но для этого следовало их подготовить к приемным экзаменам. Тамошний учитель Гавриил Сорочинский взялся с ними заниматься. Мальчиков условились отвезти к нему на квартиру, чтобы они под его руководством постигли науки, необходимые для поступления в училище.

Предстояла долгая разлука. Никоша заранее рисовал себе прелести городской жизни, но ему грустно было расставаться с матерью, бабушкой, отцом. Он уныло ходил по дому и саду - они казались ему какими-то опустевшими, далекими, словно он уже здесь и не жил, а приехал на время, на побывку.