7. "Ревизор"

Чудовищный бюрократизм, господствовавший в России в 30-е годы XIX в., при своей всеподавляющей косности и тупости открывал очень богатые возможности для обделывания всяких личных выгодных делишек, идущих вразрез с интересами государства и общества. И если рассматривать с такой точки зрения невероятное происшествие с мнимым ревизором, ставшее сюжетом гоголевской комедии, то оно предстанет перед нами как разоблачение этих антиобщественных тенденций, как обнаружение изнанки чудовищного бюрократизма. Тогда эта история окажется совсем не случайной по своему существу. Нелепость случайного происшествия окажется порождённой нелепостями самой сущности чиновничьей жизни.

Подобные происшествия действительно случались тогда в России. Пушкин, в частности, рассказывал своим друзьям, что во время путешествия в Заволжье в одном маленьком провинциальном городке местные чиновники приняли его за ревизора. Некоторые русские писатели, современники Гоголя, сознавали характерность подобных приключений и изображали их в сюжетах своих произведений. Такова, прежде всего, комедия Т. Ф. Квитки "Приезжий из столицы", написанная ещё в 1827 г. и очень близкая по сюжету к "Ревизору" Гоголя. Таков также рассказ А. Ф. Вельтмана "Провинциальные актёры", а отчасти и сцены Н. Полевого "Ревизоры или славны бубны за горами".

Но ни одно из этих произведений не вошло в классическую русскую литературу. Только Гоголь сумел разглядеть в подобном сюжете его реалистическую характерность и довести её до предела комической выразительности и законченности. И он сумел это сделать не только из-за своего исключительного комедийного таланта, но прежде всего потому, что такая история имела особенно животрепещущий смысл с точки зрения его общественных взглядов и убеждений.

В самом деле, городничий и его приспешники совершили много больших и малых преступлений, они нанесли большие убытки государственной казне и ущерб населению, они так опозорили и дискредитировали государственную власть перед населением, что несомненно, как бы ни относиться к самодержавной власти, они должны быть строго наказаны. Для Гоголя же, видевшего в государственной власти воплощение интересов страны, преступления чиновников, хотя бы только и уездных, особенно возмутительны и нестерпимы. Если таковы уезды, то каковы же губернии, какова вся империя?

И вот он возлагает в своём сюжете всю полноту ответственности на самих чиновников. В комедии Квитки "Приезжий из столицы" ловкий, пронырливый авантюрист Пустолобов сам морочит местных чиновников. Это он их обманывает, а они оказываются только обманутыми. И поэтому ВСЯ ответственность падает именно на него: его разоблачают и сажают в тюрьму; чиновники же представлены одураченными, но не очень дурными.

Титульный лист первого издания комедии 'Ревизор'

У Гоголя всё происходит иначе. У него во всём виноваты сами местные чиновники. Хлестаков же, как справедливо указал Белинский, "является во втором действии и исчезает в четвёртом - и никому нет нужды знать, куда он поехал и что с ним стало: интерес зрителя сосредоточен на тех, страх которых создал этот фантом... Герой комедии - городничий...". И, прибавим мы, конечно, вместе с ним и все его приятели-сослуживцы.

Действительно, ведь это не Хлестаков их обманул, а они сами из-за него обманулись. Целая компания продувных взяточников, воров и насильников, держащих в своих руках целый город, целый уезд, долго совершала свои преступления совершенно безнаказанно. Но всему есть пределы. Преступления росли, нагромождались друг на друга, и вот настало время, когда страх перед возмездием, которое должно же, наконец, когда-нибудь их постигнуть, начал закрадываться в их души. Они были уж слишком наглыми взяточниками и грабителями, они уж слишком много насильничали среди бела дня, у всех на глазах, чтобы поступки их могли остаться безнаказанными. И они испугались, а испугавшись, стали подозрительны и склонны к самообманам. Они стали видеть то, чего не было на самом деле, они начали придавать большое значение пустякам. У городничего, например, стали появляться "предчувствия": ему, видимо, не спроста приснились "две необыкновенные крысы..., чёрные, неестественной величины! пришли, понюхали - и пошли прочь".

Дойдя до такого состояния, чиновники и приняли Хлестакова за ревизора. Разбирая комедию, Белинский указывает на эту глубокую психологическую правду её завязки. "Но кто его [Хлестакова] сделал ревизором?" - спрашивает он. И отвечает: "...страх городничего, следовательно, он - создание испуганного воображения городничего, призрак, тень его совести"^*.

^* (В. Г. Белинский, Собр. соч., под ред. С. А. Венгерова, г. V, стр. 68. (Курсив наш. - Г. П.))

Бывало ли так в реальной жизни русских чиновников того времени? Конечно! И не просто бывало, а неизбежно повторялось много раз, всякий раз, когда у какой-нибудь бюрократической лисицы уже слишком "рыльце было в пушку", а поэтому и "сердце не на месте" и от страха "глаза велики". Но происходило это обычно в повседневной жизни не так явно, не так резко, без таких чрезмерностей и крайностей, как в гоголевском сюжете. Гоголь творчески типизировал тенденции самой действительности, отразив их в насыщенном, резком, преувеличенном художественном выражении.

Однако при каждом своём преувеличении Гоголь всецело сохранял в происходящем его психологическую истинность и характерность. Чиновники увидели в Хлестакове ревизора не сразу, а при определённом стечении обстоятельств, подготовивших такой самообман. Решающую роль здесь играет письмо Чмыхова, уведомляющее, что едет настоящий ревизор, едет "инкогнито" и "с секретным предписанием". Чиновники уже ждут его, и поэтому возбуждённая болтовня местных сплетников, бездельных помещиков Бобчинского и Добчинского, открывших "ревизора" в трактире, вызывает у них полное доверие. Их встреча с воображаемым ревизором должна довершить дело: они должны или понять всю глупость своих предположений, или окончательно увериться в них.

В этом вопросе решающую роль играет уже сам Хлестаков. Городничий и его компания готовы к тому, чтобы обмануть самих себя. Но не любого же человека можно всё-таки принять за ревизора. Если бы в это время в городском трактире остановился проездом художник Пискарёв, он никак не смог бы сойти за представителя власти, держащего в кармане секретное предписание.

Характер Хлестакова и его применение в сюжете "Ревизора" является замечательным творческим открытием Гоголя. Комизм слов и действий испуганных грабителей в мундирах именно потому достигает такой глубины и силы, что эти слова и действия обращены не к какому-то совершенно постороннему лицу, думающему о чём-то своём, другом, но к Хлестакову, человеку, очень близкому им всем по складу ума и характера.

Хлестаков - это молодой помещик, пустой и избалованный, склонный к болтовне и сплетням не меньше, чем Бобчинский и Добчинский, жаждущий карьеры и успеха не меньше, чем Сквозник-Дмухановский. А в некотором отношении он даже "выше" их всех: он отправился в своё время за удовольствиями и карьерой в Петербург, на службу, и он научился фанфаронствовать на Невском проспекте. Трусливый в своём самодовольстве и готовый в то же время извлечь из всего для себя эффект, он близок в этом отношении к Пирогову и Ковалёву.

Такой человек должен был бы сразу выдать себя перед городничим, возбудить его гнев. Этого не случилось, однако. Вдумываясь в характер своего героя, Гоголь блестяще разрешил трудную задачу: создать правдивую завязку для внешне неправдоподобного конфликта.

Хлестаков - это, прежде всего, воплощение чиновно-дворянского фанфаронства николаевской эпохи. Но у него есть и личные свойства, которые "заостряют" отрицательные черты его социального характера. Автор пишет о нём в своих замечаниях, что он "несколько приглуповат и, как говорят, без царя в голове", что он "говорит, действует безо всякого соображения", что "слова вылетают из уст его совершенно неожиданно"^*. "Хлестаков, - пишет Гоголь в другом месте, - не лгун по ремеслу; он сам позабывает, что лжёт, и уже сам почти верит тому, что говорит"^**. Сам герой говорит о себе, что у него "лёгкость в мыслях необыкновенная".

^* (Н. В. Гоголь, Соч., под ред. Н. С. Тихонравова, т. III" стр. 177.)

^** (Там же, т. IV, стр. 3.)

Поэтому городничий и не понял, кто такой Хлестаков, не понял не потому только, что сам очень боялся и беспокоился, но и вследствие того, что Хлестаков выказал своё трусливое самомнение и фанфаронство уже слишком непосредственно и сильно. Городничий от испуга совсем потерял всякий здравый смысл и окончательно обманул сам себя.

Так в кульминационный момент этой первой и всё решившей встречи между ними в гостинице, в ответ на робкое предложение городничего "переехать на другую квартиру", Хлестаков совсем было уже выдал себя признанием, что он не хочет ехать в тюрьму. Но этим предположением он напугал самого себя и инстинктивно перешёл в наступление. "Да какое вы имеете право?- кричит он. - Да как вы смеете?.. Да вот я... Я служу в Петербурге. Я, я, я..."

И вот городничий, не разглядел, в чём дело: в страхе он всё понимает иначе, - по-своему. Как это видно из реплики Добчинского в начале III акта, намёк на тюрьму он понимает так, что ревизор "не хочет сидеть за него в тюрьме". Упоминание о Петербурге и затем об обращении к министру он понимает как намёк на столичные связи ревизора и серьёзность его намерений. И когда Хлестаков в страхе, самообороняясь, начинает стучать кулаком по столу и судорожно выкрикивать: "Что вы? что вы?..", городничий окончательно теряет голову и, вытянувшись, дрожа всем телом, униженно просит не погубить его, с женой и маленькими детьми. Сцена нелепая, почти гротескная, но в существе своём удивительно правдивая.

Таким образом, оба героя в конце второго акта страшно испугали друг друга - настолько, что потом, на протяжении всего действия комедии, оба они - и старый прожжённый взяточник и молодой глуповатый фанфарон - от души благодарны друг другу за то, что всё обходится, кажется, благополучно.

Взаимоотношения героев в следующих двух актах комедии и держатся на этом взаимном удовлетворении. Городничий и его подчинённые изо всех сил стараются задобрить воображаемого ревизора. Хлестаков же всё больше задаётся, а в то же время занимается и вымогательством. После сытного обеда с выпивкой, находясь навеселе, он начинает врать о своей петербургской жизни.

В этой сцене он вновь мог бы разоблачить самого себя явной нелепостью своих выдумок (сочинение опер и романов, государственный совет, тридцать тысяч курьеров и т. п.) в их противоречивом сочетании с реальными фактами, невольно вспоминающимися ему ("Как взбежишь по лестнице к себе на четвёртый этаж - скажешь только кухарке: "На, Маврушка, шинель..." и т. п.).

Но его слушатели теперь уже слишком напуганы, а потому вполне уверены в нём. Они к тому же сами напоили его "губернской мадерой" и стараются только добраться до истины в его пьяной болтовне. "И не рад, что напоил, - говорит жене городничий. - Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда?" "Да как же и не быть правде?" - отвечает он сам себе, высказывая этим всю свою внутреннюю убеждённость в собственном самообмане. "Что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного".

Вот почему в те моменты хлестаковского вранья, когда тот изображает себя строгим начальником ("И точно: бывало, как прохожу через департамент - просто землетрясение, всё дрожит и трясётся, как лист"), "городничий и прочие", по реплике автора, "трясутся от страха" и едва могут выговорить заплетающимся языком: "Ва-ва-ва... шество..."

Всё это опять очень нелепо и вместе с тем страшно смешно, комично. Комизм и является здесь снова прекрасным показателем внутренней правдивости, происходящего. Такое же комическое сочетание подхалимства и трусости со стороны всех местных чиновников являет собой в особенности та сцена четвёртого акта, когда все они по очереди представляются воображаемому ревизору и дают ему взятки.

Однако, при всём своём испуге перед ревизором и возможностью наказания, чиновники, во главе с городничим, внутренне не сдаются и всё ещё надеются вывернуться из неприятного положения. Тон всему их поведению задаёт городничий ещё в первом акте, убедившись со слов Бобчинского и Добчинского, что ревизор уже приехал. "Нет, нет; позвольте уж мне самому, - говорит он окружающим. - Бывали трудные случаи в жизни, сходили, ещё даже и спасибо получал; авось бог вынесет и теперь". Поэтому, когда они стараются польстить мнимому ревизору, полебезить перед ним, задобрить его сытным обедом и подсунуть ему взятку покрупнее, а при случае Даже использовать прелести своей дочери или супруги при их добром согласии, то всё это они делают не только из трусости, но и из хитрости.

Это противоречивое сочетание в характерах чиновников их страха перед возмездием с их внутренней нераскаянностью, искреннего испуга со столь же искренним лукавством и даже с цинизмом, со стремлением во что бы то ни стало замести следы, обмануть ревизора и выйти сухими из воды, является не в меньшей мере, чем завязка комедии, психологическим открытием Гоголя, проявлением реализма его творческого мышления. Это то самое, что Белинский часто называл "верным тактом действительности" и за что он так высоко ценил Гоголя.

Это противоречивое сочетание, раскрываясь в отдельных сценах, в отдельных поступках и репликах героев, создаёт неподдельный и неподражаемый комизм их изображения, их образов, комизм, служащий творческим принципом их сатирического разоблачения.

"Скажите, пожалуйста, - спрашивает, например, Хлестаков, - нет ли у вас каких-нибудь развлечений, обществ, где можно было бы, например, поиграть в карты?" - "Эге, знаем, голубчик, в чей огород камешки бросаешь!" - лукаво думает про себя городничий и притворно отвечает: "Боже сохрани! Здесь и слуху нет о таких обществах. Я карт и в руки никогда не брал: даже не знаю, как играть в эти карты. Смотреть никогда не мог на них равнодушно... Лучше ж я употреблю это время на пользу государственную"^*. - "А у меня выпонтировал, подлец, ещё третьего дня сторублёвую", - вспоминает про себя, слушая эту смиренную ложь, смотритель училищ Хлопов. Как видим, городничий испуган и ещё продолжает бояться, но он внутренне собран и всегда начеку, он хитрит и надеется вывернуться, в его душе уже брезжит надежда, что всё обойдётся благополучно.

^* (Курсив наш. - Г. П)

Всё это очень важно. Гоголь разоблачает представителей государственной власти их собственными, психологически глубоко оправданными поступками. Но как он сам понимает при этом своё разоблачение? Как заставляет он своих героев самих осознать свои преступления?

В этом отношении Гоголь ведь легко мог оказаться во власти своих гражданско-моралистических представлений и разрешить конфликт в угоду отвлечённой нравственности. Он мог заставить своих героев осознать весь ужас своих поступков, признать их моральную недопустимость и раскаяться. Он мог, с другой стороны, попытаться противопоставить преступной компании каких-то положительных героев, носителей положительной авторской тенденции. На таком противопоставлении порочных и "добродетельных" героев строилась, как известно, старая дворянско-просветительская комедия. Так это было у Фонвизина в "Бригадире" и "Недоросле", у Княжнина в "Хвастуне", у Капниста в "Ябеде". Эта традиция была продолжена отчасти и в комедии Шаховского и Загоскина. Даже Чацкий в декабристской комедии Грибоедова, несмотря на глубоко реалистический смысл и разрешение её конфликта, на реализм отрицательных персонажей, выглядит иногда как "добродетельный" герой в своих отвлечённых рассуждениях о "веке нынешнем".

Гоголь не нашёл и даже не пожелал искать добродетельных людей ни среди чиновников, ни среди каких-нибудь патриархальных помещиков, ни среди молодёжи, ещё не испорченной службой. В списке его действующих лиц нет своего "повытчика" Доброва или Стародума, или молодого графа Замира^*. На протяжении всех пяти актов сцена занята у него только отрицательными героями. И эти последние не обнаруживают на протяжении всей комедии никаких признаков перехода от порока к добродетели, никаких признаков раскаяния.

^* (Персонажи из "Ябеды" Капниста, "Недоросля" Фонвизина и "Хвастуна" Княжнина.)

В этом отношении Белинский был не совсем прав. Мнимый ревизор является у Гоголя созданием только страха городничего, только его испуганного воображения, но никак не его совести. Совести у него и у его друзей-чиновников не оказалось. Они боятся и лгут, задабривают "ревизора" обедами и взятками, но ни у кого из них нет ни намёка на возможность одуматься, осудить самих себя и затем нравственно исправиться. Они не случайно согрешившие люди, но закоренелые преступники, у которых взятки, грабёж, насилие вошли в кровь и плоть, стали их общественной натурой.

Достаточно вспомнить, как выразил городничий ещё в первом акте своё отношение к происходящему. "О, ох, хо, хо, х! - говорит он, - грешен, во многом грешен. Дай только боже, чтобы сошло с рук поскорее, а там-то я поставлю уж такую свечу, какой ещё никто не ставил: на каждую бестию купца наложу доставить по три пуда воску". Начал с признания грехов, кончил грубым лицемерием, прикрывающим неисправимую преступность. Где же тут совесть?

Нераскаянность чиновников особенно ясно обнаруживается в предпоследней, кульминационной сцене комедии. Гоголь во-время заставил Хлестакова убраться прочь со сцены по совету своего более умного и сообразительного слуги Осипа.

Но Хлестаков не просто уехал. Он уехал, сделав предложение дочке городничего, обнаружив этим ещё раз свою "лёгкость в мыслях необыкновенную". Оказывается, у него не только слова, но и действия "вылетают... совершенно неожиданно". Только что став женихом, он немедленно покидает невесту навсегда и только потому, что экипаж уже подан.

А между тем это машинальное сватовство Хлестакова и столь же машинальный отъезд дают возможность Гоголю поднять городничего на вершину благополучия, затем заставить его, при помощи письма, перехваченного почтмейстером, вдруг понять всю нелепость своего самообмана и всем этим раскрыть его характер ещё глубже, в ещё более резком сатирическом отрицании.

Пока чиновники обхаживали "ревизора", им, может быть , и некогда было отшуметь своё положение и понять всю низость своего падения. Но вот "ревизор" уехал, всё сошло с рук; может быть, теперь настало время одуматься? Нет, продолжая свой самообман и доводя его до предела, городничий именно теперь и приходит в полный

восторг, в бюрократический раж при мысли, что он не только не наказан, но скоро может породниться с "таким чортом". В полном сознании своей безнаказанности он кричит купцам: "Что? а? что теперь скажете? Теперь я вас!... У! Обманываете народ..." И все прочие чиновники завидуют городничему и подобострастно его поздравляют. И даже когда было получено и прочтено письмо Хлестакова к Тряпичкину, всё разъяснившее, сознание своей ошибки, всей глупости своего положения не вразумило преступников, не заставило их оглянуться на самих себя и понять, до чего они дошли.

Сцена исступления городничего, негодующего на себя, на весь мир, на всех тех, кто может, кто должен над ним смеяться, "скалить зубы и бить в ладоши", является едва ли не лучшей во всей комедии. "Вы думаете, - писал о ней Белинский, - ему (городничему. - Г. П.) стыдно, мучительно стыдно видеть себя так жестоко одураченным собственною ошибкою, так тяжко наказанным за свои грехи? Как бы не так! Бездарность, посредственность или даже обыкновенный талант тотчас бы воспользовались случаем заставить городничего раскаяться и исправиться: но талант необыкновенный глубже понимает натуру вещей и творит не по своему произволу, а по законам разумной необходимости. Городничий пришёл в бешенство, что допустил обмануть себя мальчишке..."^*

^* (В. Г. Белинский, Собр. соч., под ред. С. А. Венгерова, т. V, стр. 72-73. (Курсив наш. - Г. П.))

Таким образом, обманувши в страхе самих себя, городничий и его компания сами же себя полностью этим разоблачили. Сюжет комедии и представляет собой историю их самообмана и разоблачения. Только эта история и интересует, в сущности, автора-моралиста. И поэтому в комедии непосредственно не изображается, как совершали чиновники свои преступления, но зато довольно много обо всём этом рассказывается. Иногда на сцене появляются даже жертвы служебных преступлений чиновников.

Уже из того, как в первом акте чиновники пытаются замести следы, видно, что они натворили. Городничий "берет по чину" и, естественно, больше всех. Его шуба, полученная в качестве взятки, стоит пятьсот рублей; значительную сумму, ассигнованную казной на постройку церкви, он всю положил себе в карман; он причиняет постоянные "обижательства" купцам. Не довольствуясь их доброхотными подношениями, он заходит к ним в лавки и уносит оттуда, что ему понравится. При попытках возражать он насильно прекращает торговлю, угрожает арестом и пыткой.

Другие чиновники более скромны, но и они извлекают возможную выгоду из своих "доходных мест". Земляника ворует деньги, отпущенные на содержание больницы, и поэтому у него больные "выздоравливают, как мухи" осенью. Ляпкин-Тяпкин, увлекаясь охотой, берёт взятки преимущественно "борзыми щенками". Почтмейстер читает чужие письма, проходящие через его руки, а более интересные из них оставляет у себя.

Все страдают так или иначе от представителей власти. Но более всего, конечно, низовые, демократические слои города и уезда - трудовое мещанство и крепостное крестьянство. Здесь речь идёт уже не о "штуках" сукна или борзых щенках, а о жизни и чести человека. Вот врываются на сцену слесарша Пошлёпкина и унтер-офицерская вдова. Одна жалуется воображаемому ревизору на то, что городничий незаконно отдал её мужа в солдаты - только потому, что прочие откупились взятками. Другая стала жертвой личного надругательства: её высекли в полицейском участке без вины. Но эти женщины только возглавляют целую толпу обиженного и оскорблённого люда. По ремарке автора, "в окно высовываются руки с просьбами", в открытую дверь "выставляется какая-то фигура во фризовой шинели", "за нею в перспективе показывается несколько других". Народ ещё верит наивно в возможность найти наверху управу на своих местных грабителей и насильников.

Иллюстрации художника Савицкого к 'Театральному разъезду'

Всем развитием действия своей комедии Гоголь показал нераскаянность чиновников, вступая этим в противоречие со своими утопическими убеждениями. В сцене жалоб народа на городничего он приоткрыл другую, ещё более важную сторону изображаемой жизни: антинародную сущность бюрократической власти, непримиримость противоречий между интересами власти и народа. Здесь его изображение жизни чиновников стало ещё более глубоким, ещё более реалистическим. Здесь оно ещё более соответствовало тем представлениям о царских чиновниках, которые существовали тогда в сознании трудящихся Иллюстрация художника Савицкого к "Театральному разъезду" масс России. В "Ревизоре" в гораздо большей мере, чем в петербургских повестях, творческий реализм вплотную подвёл Гоголя к народному взгляду на жизнь правящих сословий, взгляду, глубоко противоречащему его собственным гражданско-моралистическим идеалам. Как справедливо писал Добролюбов, "Гоголь хотя в лучших своих созданиях очень близко подошёл к народной точке зрения, но подошёл бессознательно, просто художнической ощупью"^*.

^* (Н. А. Добролюбов, Полное собр. соч., т. I, М., 1934, стр. 244. (Курсив наш. - Г. П.))

Но изображение недовольства населения занимает в сюжете комедии совершенно незначительное место и, сверх того, осуществляется в комическом плане. Гоголь только наметил такие возможности, но не развил их. По своему мировоззрению он был далёк от их истинного понимания. Его убеждения тянули его в другую сторону. Завершив сюжет "Ревизора" реалистической развязкой - сценой чтения письма, - он не закончил на этом своей комедии. Он прибавил к ней последнюю сцену, которая по своему замыслу противоречит и реалистическому смыслу комедии, и даже завязке её интриги.

Из письма, полученного городничим в начале комедии, видно, что в один из соседних городов (вероятно, в губернский город) приехал из столицы настоящий ревизор, который держит себя инкогнито и имеет будто бы предписание особенно тщательно расследовать деятельность Сквозника-Дмухановского. Последнее мало вероятно, и, повидимому, создано испуганным воображением Чмыхова, написавшего письмо.

Но так или иначе ревизор приехал, и в конце комедии он вполне может появиться. Продолжая скрывать своё назначение, он мог бы попробовать сначала наблюдать и собирать сведения, и при тех нравах, которые царили в городке, это, конечно, скоро стало бы известно городничему. Тогда ему пришлось бы догадаться о своём самообмане и, прогнав Хлестакова, снова пустить в ход всё своё искусство с тем, чтобы обмануть и подкупить и этого, настоящего ревизора.

Однако, как появляется настоящий ревизор в последней сцене комедии? По воле автора, он выступает сразу открыто и публично, заявляет через жандарма о своём приезде и месте жительства, требует к себе на расправу сразу всех чиновников, а его "предписание" оказывается даже "именным". Всем этим он нарушает сюжетные предпосылки комедии. Как "бог из машины", спускается он в город, чтобы от имени высшей власти, строгой, нелицеприятной и непорочной, покарать всех виновных и порочных, нарушивших идеальные нормы честной государственной службы.

И поэтому чиновники сразу чувствуют, что теперь уже им не уйти от справедливого возмездия. Именно поэтому, вместо того чтобы вновь хитрить, выворачиваться и заметать следы, цепенеют они от ужаса в гротескных позах, выражая этим не столько реальные свойства своих характеров, сколько моралистическую тенденцию автора, убеждённого в том, что порок должен быть наказан.

Именно такое понимание развязки комедии было у Гоголя, и он выразил его в особом произведении - "Театральный разъезд после представления новой комедии", вчерне написанном им в 1836 г., вскоре после представления "Ревизора" на сцене, но законченном и опубликованном позднее.

Выводя здесь в качестве слушателей своей комедии среди многих других также и идеальных чиновников - и самых высоких и самых скромных, - он заставляет одного из них, "очень скромно одетого человека", выразить такую оценку последней сцены произведения: "Да разве это не очевидно ясно, что после такого представления народ получит более веры в правительство?" "Пусть видит он, что злоупотребления происходят не от правительства, а от непонимающих требований правительства... Пусть он видит, что благородно правительство, что бдит равно над всеми его недремлющее око, что рано или поздно настигнет оно изменивших закону, чести и святому долгу человека, что побледнеют перед ним имеющие нечистую совесть".

Исходя из таких гражданско-моралистических идеалов, Гоголь даёт там же и соответствующее понимание всего сюжета комедии. В другой сцене "Театрального разъезда" один из "любителей искусства" выражает ту мысль, что идейное отрицание жизни уже подразумевает и её утверждение, что критика уже намекает на тот идеал, во имя которого она осуществляется. "Разве всё, до малейшей излучины души подлого и бесчестного человека, - говорит он, - не рисует уже образ честного человека? Разве всё это накопление низостей, отступлений от законов и справедливости не даёт уже ясно знать, что требуют от нас закон, долг и справедливость?"^*.

^* (Н. В. Гоголь, Соч., под ред. Н. С. Тихонравова, т. IV, стр. 201. (Курсив наш.- Г. П.))

Итак, в своей комедии "Ревизор" Гоголь впервые изобразил не частную, домашнюю жизнь господствующих слоёв современной ему николаевской России, но жизнь официальную, должностную, служебную, объединяющую многих людей. При этом, естественно, творческие результаты его реалистического искусства здесь особенно сильно разошлись с требованиями его отвлечённого гражданско-моралистического понимания.

Гоголь создавал свою комедию для того, чтобы просвещать и исправлять своих сограждан, особенно тех, кто ответствен за государственную жизнь страны. На деле его комедия не только разоблачала тёмные дела царских чиновников, их преступления перед государством и обществом, - она показывала их закоренелыми, неисправимыми преступниками. Больше того, она обнаруживала, что люди, которым место в тюрьме, на каторге, "тридцать лет живут на службе", обманывают не только мошенников да плутов, но и губернаторов, грабят и притесняют население беззастенчиво и безнаказанно, вызывая его недовольство и протест.

Тем самым комедия разоблачала не моральную низость отдельных людей, не отдельных дурных чиновников, пусть даже нераскаянных и неисправимых в своём личном сознании, но отрицательное внутреннее состояние всего бюрократического строя, антинародную сущность всего реакционного политического режима, ещё господствовавшего тогда в России, но уже разлагавшегося постепенно изнутри, под воздействием буржуазных отношений, меркантильных интересов, растущих соблазнов приобретательства и корысти.

Гоголь создал комедию не бытовую, не психологическую, но социальную. Это сказалось и на композиции её образов и на композиции сюжета. Соблюдая всюду, как это показано выше, психологическую правдивость в словах и действиях героев, даже всецело опираясь на неё в развитии действия комедии, он, как писатель гражданский и социально мыслящий, не придаёт в изображении своих героев самостоятельного значения их психологии и не занимается психологическим анализом. Его герои всегда говорят только в связи с создавшейся обстановкой и ходом событий и не предаются каким-либо отвлечённым размышлениям о принципах своей жизни или жизни вообще.

Трижды, например, Хлестаков остаётся на сцене один и говорит сам с собой - и всегда только о том, что с ним сейчас происходит, что он только что пережил или собирается сделать. В этом и сказывается творческий реализм писателя - полное отсутствие дидактизма во всех основных сюжетных сценах его комедии. Дай автор волю своим моралистическим предрассудкам, и герои заговорили бы у него о другом и другим языком.

Поэтому и события в комедии происходят стремительно и непрерывно, не оставляя места и времени для отвлечённых монологов. Принцип комедийной "шекспиризации" в "Ревизоре" проведён с особенной силой. Действие здесь развивается с такой быстротой, что обгоняет авторские расчёты и показания героев. Оно укладывается, в сущности, в один день.

Быть может, стараясь избежать традиционного для драматургии классицизма "единства времени", автор в четвёртом акте комедии заставляет Хлестакова говорить по пробуждении, что его угощали завтраком "вчера", а Осипа, - что они с барином "погуляли здесь два денька". Но дело, видимо, обстоит иначе.

Добчинский со своим приятелем "открыл" Хлестакова в трактире утром, ещё не успев позавтракать; тотчас же они побежали к городничему и всё рассказали, после чего тот немедленно поехал к Хлестакову и всего через час, как свидетельствует об этом Анна Андреевна, не успевшая даже отойти с дочерью от окна, уже привёз его к себе в дом, предварительно накормив завтраком в больнице. После сцены вранья Хлестаков идёт в отведённую ему комнату отдохнуть, а городничий ставит на крыльце городовых, чтобы не пропустить к ревизору жалобщиков. Визиты чиновников к Хлестакову происходят, конечно, не на другое утро, а в тот же день, когда часа через 2 - 3 гость проснулся ("Я, кажется, всхрапнул порядком", - говорит он; так не говорят люди, проспавшие ночь!), а затем к нему приходят жаловаться купцы и прочие, прорвав полицейскую заставу, которая всё ещё охраняет вход. Стремительно став женихом Машеньки, Хлестаков, при энергичном содействии Осипа, уезжает, обещав вернуться завтра, и в тот же день вечером городничий сообщает об этом гостям, пришедшим его поздравить, а затем читает вместе с ними письмо, всё перевернувшее.

Иначе и быть не могло, если исходить из логики характеров и интриги. Если бы Хлестаков провёл в доме городничего всю вторую половину дня и весь вечер, то он, по особенностям своего характера, завёл бы интригу сюжета так далеко, столько бы ещё наврал и наповесничал, а городничий имел бы столько новых возможностей его разглядеть и, быть может, что-то понять, что рисовать сцену представления чиновников Хлестакову на другой день после его приезда было бы уже поздно.

Самим ходом событий Гоголь, вопреки своему замыслу, блестяще применил старые композиционные принципы драматургии классицизма - единство времени, места и действия. И тем не менее его комедия не имеет никакого отношения к классицизму. Она - законченный образец глубокого, психологически вполне оправданного реализма. Она прекрасно доказывает собой то положение, что старые приёмы становятся новыми, если выражают новое содержание, что, иначе говоря, основной формой традиции и является новаторство.

Предельно сжав свой сюжет в пространстве и времени, Гоголь благодаря этому резко усилил гиперболичность слов и действий своих героев, и без того вытекающую из самой сущности конфликта, и довел её до гротескности.

Не успели, например, чиновники обсудить возможность приезда ревизора, как уже впопыхах прибежали два Петра Ивановича и наперебой стали рассказывать о своем "открытии", и пришлось городничему хвататься за голову, спешно собирать городовых и немедленно ехать в трактир, едва не надев на голову коробку вместо шляпы. В другой сцене чиновники ждут пробуждения "ревизора" и из усердия строятся "на военную ногу", договариваются, кто из них осмелится говорить с "государственным человеком", но при звуках его шагов со страху удирают в дверь всей толпой, "выпираются" наружу все вместе, "притискивая" друг друга и наступая на ноги. Автор усиливает гротескность сцен также путём повторения одного и того же комического положения в нескольких сменяющих друг друга сценах с разными лицами, создавая этим как бы его количественное усиление.

Фрагмент афиши первого представления 'Ревизора' в Александрийском театре - 19 апреля 1836 г.

Так, в первом акте происходит поочерёдное обсуждение злоупотреблений в ведомстве каждого чиновника, в четвёртом - поочерёдное представление чиновников с дачей взяток "ревизору", а затем подобное же объяснение в любви то матери, то дочери, в пятом - такое же чтение отдельных мест из письма, и т. п.

Боязливость чиновников и экспансивность Хлестакова сообщают всем основным сценам комедии (кроме экспозиций в первом и втором актах), быстро сменяющим друг друга в течение нескольких часов, необычайную комическую подвижность и суетливость, которую автор всячески подчёркивает и усложняет в своих ремарках. Например, судья, попечитель богоугодных заведений и прочие "уходят и в дверях сталкиваются с возвращающимся квартальным"; или "но в это время дверь открывается, и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с ней на сцену" и т. п.

Такими приёмами разработки сюжета "Ревизор" внешне напоминает водевильные комедии. Но здесь, в комедии социальной, сатирической эти приёмы имеют другое назначение и другой эстетический смысл. С их помощью создаётся у Гоголя реалистический гротеск. И блестящим контрастным завершением всего этого быстрого, динамического развития действия является заключительная "немая сцена", с её тоже гротескной неподвижностью, которая в связи со всем предыдущим может быть осознана и не как осуществление абстрактно-моралистического замысла писателя, но как достойное завершение сатирической направленности всей комедии, доведённой здесь до предела.

"Ревизор" - это не только первая опубликованная и поставленная на сцене комедия Гоголя, это вместе с тем и самое значительное и полное из всех его произведений, написанных до отъезда за границу. Это совершенно новое по своему стилю и вполне оригинальное произведение русской драматургии, ставшее рядом с творениями Грибоедова и Пушкина. Опираясь на высокие достижения их творческого реализма и исходя из несколько иных идейных интересов, усилившихся в эпоху реакции и наметившегося кризиса самодержавно-крепостнического строя, Гоголь показал в своей комедии развал бюрократической власти на местах. Он так показал его в своём сюжете, что "очень близко Подошёл" при этом "к народной точке зрения", сам того не осознавая.

При всех своих надеждах на просвещённую государственность Гоголь всегда думал о народе, хотя и понимал его интересы по-своему. В "Театральном разъезде" он заставляет одного из героев поставить этот вопрос со всей прямотой: "А что скажет народ наш, глядя на всё это?"^*, и сам подсказывает на него ответ. У него "синий армяк", выходя из театра, говорит "серому": "Небось, прыткие были воеводы, а побледнели, когда пришла царская расправа"^**.

^* (To-есть на новую комедию, только что сыгранную в театре.)

^** (Н. В. Гоголь, Соч., под ред. Н. С. Тихомирова, т. IV, стр. 204.)

Гоголь был здесь в основном прав, но он всё же поставил этим неверный акцент. Тогда в народе, при всей его ненависти к чиновникам, к "воеводам", ещё сильны были, действительно, надежды на справедливость высшей власти, царской власти. Но важно было не это. Важно было то, что, ещё надеясь на царя, народные массы сильно страдали от чиновников, этих реальных, практически действующих представителей самодержавной власти, и что они смертельно ненавидели чиновников и в их лице весь самодержавно-крепостнический режим.

В одной из своих народных песен поэты-декабристы К. Ф. Рылеев и А. А. Бестужев писали, верно отражая эти настроения народа:

 Чтоб в палату дойти, 
 Прежде сторожу плати, 
 За бумагу, 
 За отвагу. 
 Ты за всё, про всё давай! 
 Там же каждая душа, 
 Покривится из гроша. 
 Заседатель, 
 Председатель, 
 Заодно с секретарём.

Эту ненависть народа к царским чиновникам, ко всему бюрократическому строю и отразил объективно своими образами и сюжетом "Ревизор". И комедия Гоголя объективно перекликалась в этом смысле с творчеством поэтов-декабристов, старавшихся преодолеть эти иллюзии в народе. "Ревизор", как большое сатирическое произведение, нашедшее доступ на сцену и ставшее достоянием широкой общественности, был поэтому значительным шагом вперёд в развитии передового русского национального самосознания.