4

В раздел "Драматических отрывков и отдельных сцен" четвертого тома сочинений Гоголя 1842 года включена была наряду с переработанными сценами из "Владимира 3-ей степени" и комедия "Игроки", начатая им, видимо, в более ранние годы (весь раздел самим Гоголем датирован периодом с 1832 по 1837 год).

Трагикомическая история опытного шулера Ихарева, изобретательно обманутого и ограбленного еще более ловкими мошенниками и пройдохами, его же собратьями по ремеслу, вырастает в широкое обобщение. Там, где все отношения между людьми основаны на денежном интересе, на обогащении за счет ближнего, не существует ни морали, ни дружеских чувств, ничего, кроме "чистогана". В комедии Гоголя хищнический мирок авантюристов и шулеров предстает как своего рода "микрокосм", как слепок с жизни господствующих классов. В нем господствуют те же циничные представления о долге и нравственности, та же "политическая экономия" жуликов и грабителей, что и в сфере отношений всего окружающего общества. Прожженный мошенник Утешительный, восхищаясь тонкостью работы одного "почтенного человека", который занимался для помощи шулерам изучением рисунка обратной стороны карт, заявляет: "Это то, что называется в политической экономии распределение работ. Все равно каретник: ведь он не весь же экипаж делает сам; он отдает и кузнецу и обойщику".

Заведомые мошенники и шулера отнюдь не являются какими-то отверженцами. Они почтенные члены дворянского и чиновничьего общества. Утешительный в прошлом офицер. Ихарев не только шулер, но и помещик, у которого в Смоленской губернии сто душ да в Калужской восемьдесят. У него свои повара, свой кучер. Он настоящий "барин", о котором лакей Гаврюшка, на вопрос Швохнева о том, что делает его барин, с простодушной гордостью отвечает: "Известно, что делает? Он уж барин, так держит себя хорошо: он ничего не делает". Более того, Ихарев даже учился в университете, слушал лекции профессоров.

Сатира Гоголя в "Игроках" проникнута особенной остротой и злостью. Продувные жулики, циничные и наглые аферисты, профессиональные шулера, маскируя свои грязные и темные делишки, все время говорят о дружбе, общественном назначении человека, произносят высокопарные моральные сентенции. Бессовестный мошенник, который выдает себя за почтенного провинциального помещика Глова, надувая Ихарева, все время произносит нравоучительные речи: "Эх, господа, послушайте старика! Нет для человека лучшего назначения, как семейная жизнь в домашнем кругу. Все это, что вас окружает, ведь это все волнение, ей-богу-с волнение, а прямого-то блага вы не вкусили еще". И мнимый помещик чувствительными чертами описывает мирный уют семейной жизни. Желая одурачить Ихарева, Швохнев, Кругель и Утешительный, составившие шайку циничных аферистов и жуликов, ведут сентиментальные разговоры о дружбе, о долге человека перед обществом. Кругель якобы с простодушной искренностью упрекает Утешительного в излишней доверчивости и откровенности. Гоголь смело срывает здесь маску лицемерия и благонамеренности с окружающего общества.

"Кругель. Ну, признаюсь, это для меня непонятно. Быть откровенну со всяким. Дружба - это другое дело.

Утешительный. Так, но человек принадлежит обществу.

Кругель. Принадлежит, но не весь.

Утешительный. Нет, весь".

Все "благородные" и возвышенные фразы и слова Утешительного, Кругеля, Швохнева - об обязанностях человека, о долге, о мирной жизни в деревне, взятые напрокат из словаря сентименталистов, звучат как злая насмешка, обнаруживают фальшь и пустоту этих понятий в буржуазно-дворянском обществе. Ведь вся окружающая действительность, весь опыт жизни и отношений господствующих классов делали такие слова, как "дружба", "добродетель", "закон", "честь", лишь пустышками, за которыми отсутствовало реальное содержание. И сам Ихарев, авантюрист и профессиональный шулер, мечтая обыграть мнимого Глова, которого он принимает за богатого помещика, также дает "принципиальное обоснование" своим жульническим планам в духе рассуждений буржуазных защитников "прогресса": "Ведь как подумаешь, сколько денег пропадает даром, без всякой совершенно пользы. Ну, что из того, что у него будет двести тысяч, ведь это все так пойдет, на покупку каких-нибудь тряпок, ветошек". Ихарев жаждет применить к "делу" чужие капиталы, и речь его звучит как едкая пародия на рассуждения финансиста. Он пытается не только оправдать свое жульничество и прямое ограбление ближнего, но видит в этом закон общественных отношений.

Считая себя богачом, Ихарев мечтает "заняться тем, что споспешествует к образованию" - пройтись в Петербурге "по Аглицкой набережной", пообедать в Москве "у Яра", "одеться по столичному образцу". Это, по его мнению, и означает "исполнить долг просвещенного человека". Таков пошлый, эгоистический "идеал" жулика и авантюриста, видящего всю "мудрость" жизни в том, чтобы "прожить с тонкостью, с искусством, обмануть всех и не быть обмануту самому - вот настоящая задача и цель".

Ихарев оказался, однако, сам обманут, его "цель" ограбить других не осуществилась, более ловкие хищники обманули его. Тогда он становится в позу оскорбленной невинности и, не замечая всего комизма положения, произносит филиппики по адресу мошенников, вопиет о законе! "Вот погоди, переловят всю вашу мошенническую шайку! Будете вы знать, как обманывать доверие и честность добродушных людей. Закон! закон! закон призову!" В этом обращении Ихарева к "закону", столь цинично до сих пор им самим нарушаемому, Гоголь зло и ядовито высмеивает лицемерие современного общества, состоящего из пройдох и жуликов, вспоминающих о законе и совести лишь тогда, когда сами они попадают впросак.

Гоголь не ограничивается обличением морального разложения представителей дворянского круга. Как всегда, у него охвачена широкая сфера социальных явлений. Самозванный чиновник из приказа Псой Стахич Замухрышкин (оказавшийся отставным штабс-капитаном Мурзафейкиным) представляет замечательный типический образ "приказного", разновидность героев "Ревизора" и "Мертвых душ", вроде Ивана Антоновича Кувшинное рыло. Мурзафейкин-Замухрышкин тем более легко играет свою роль взяточника-приказного, что никто не сомневается, что чиновник и должен быть таким. Заведомый прохвост и обманщик, он даже произносит обличительный монолог о взятках. В ответ на вопрос Утешительного, все ли приказные "хапуги", Замухрышкин цинично говорит о всей системе мздоимства: "Эх, господа!.. Ведь вот тоже и господа сочинители все подсмеиваются над теми, которые берут взятки, а как рассмотришь хорошенько, так взятки берут и те, которые повыше нас. Ну да вот хоть и вы, господа, только разве что придумали названья поблагородней: пожертвованье там или так, бог ведает, что такое. А на деле выходит - такие же взятки: тот же Савка, да на других санках".

Разоблачение волчьего закона дворянско-буржуазного общества, его бесчестности, эгоизма, власти денег сделано Гоголем с замечательным драматургическим мастерством. Стремительность развития действия, экономия в раскрытии сюжетного замысла, блестящий диалог - создают ту напряженность драматического конфликта, которая разрешается неожиданным острым финалом, до конца развенчивающим показное "благополучие" и фальшь общественных отношений.

В "Игроках" с особенной наглядностью проявился основной метод сатиры Гоголя - разоблачения фальши, показной стороны поведения и морали господствующих классов путем обнажения подлинного лица, подлинной сущности их представителей. В пьесах Гоголя это разоблачение достигается тонким и остроумным приемом. Действующие лица умышленно играют несвойственную им роль, стремятся обмануть окружающих: плуты и негодяи выдают себя за порядочных и честных людей. "...Лица в пьесе Гоголя, - писал Белинский в своем отзыве об "Игроках", - люди, а не марионетки, характеры, выхваченные из тайника русской жизни..."^* Эта жизненная правдивость и убедительность образов, созданных Гоголем, особенно ярко подчеркнута той речевой характеристикой, при помощи которой обрисованы действующие лица комедии.

^* (В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. VIII, стр. 226.)

В точной и полнокровной языковой живописи пьесы особое место занимает "игрецкий" жаргон, на котором разговаривают действующие лица комедии. В данном случае этот жаргон не только служит языковой характеристикой их "профессии" шулеров, но и особенно остро подчеркивает всю их моральную и духовную мерзость и фальшь. Смесь "гусарства", словесной бравады и "игрецкого" жаргона картежников еще сильнее выявляют гнилостную сущность и бесчестность этого "общества". Не случайно, что самый циничный и ловкий из этой компании шулеров, в прошлом офицер, Утешительный говорит на этой смеси гусарского и шулерского жаргонов. В его льстивых похвалах Глову-сыну, подзадоривающих последнего на игру, явственно слышатся и ирония, и забубенный разгул подгулявшего офицерика, и расчетливость шулера: "Ого-го, гусар! на сто тысяч! Каков, а? А глазки-то, глазки? Замечаешь, Швохнев, как у него глазки горят? Барклай-де-тольевское что-то видно. Вот он героизм! А короля все нет. Вот тебе, Швохнев, бубнова дама! На, немец, возьми, съешь семерку! Руте, решительно руте! Просто карта фоска! А короля, видно, в колоде нет: право, даже странно. А вот он, вот он... Лопнул гусар!"

Драматургическое мастерство Гоголя сказывается в стремительном нарастании действия, в котором сталкиваются противоречивые интересы, спадают маски добропорядочности с персонажей. Неожиданный финал пьесы, резко меняющий положение вещей, - блестящий драматургический прием, который еще острее и беспощаднее разоблачает лживость, авантюризм и моральную гнусность нравов и "законов", царящих в "благовоспитанном" дворянском обществе, срывая с него последние покровы "порядочности".