7

"Шинель" завершена была Гоголем в 1839-1841 годах, то есть значительно позже всего цикла петербургских повестей^*, в период окончания работы над первым томом "Мертвых душ". Хотя во многом эта повесть Гоголя продолжает тему, поставленную в "Записках сумасшедшего", но решает ее с большей полнотой и иными художественными средствами. В "Шинели" Гоголь раскрыл основное противоречие тогдашнего общества - бюрократических верхов, пользовавшихся безграничной властью, и "низов", мелких, бесправных тружеников, угнетаемых и оглупляемых безжалостным, бесчеловечным режимом. Типическим выражением этих двух социальных сфер являются образы мелкого чиновника Акакия Акакиевича и "значительного лица", выступающего как воплощение николаевской бюрократии.

^* (См. комментарий к "Шинели" в Полн. собр. соч. Н. В. Гоголя, изд. АН СССР, т. III, стр. 673 и сл.)

"Третьего дня я перечитал "Шинель", - писал в 1857 году И. С. Тургеневу Герцен. - Это колоссальное произведение"^*. Слова Герцена прекрасно выражают значение этой повести Гоголя для современников - как своего рода манифест демократического гуманизма. Социальная направленность, протестующий пафос повести, с ее резким обличением господствующих верхов и горячей защитой бедняка, бесправного и забитого труженика, явились своего рода программой для писателей реалистического направления 40-х годов. "Шинель" создавалась Гоголем в обстановке начинавшегося подъема передовой общественной мысли, ознаменованного горячей проповедью Белинского, выступавшего в защиту прав человека. Социальные сдвиги, происходившие в современном обществе, появление "разночинца", людей простого звания, не могло пройти незаметным в литературе.

^* (А. И. Герцен, Полн. собр. соч. и писем под ред. Лемке, т. VIII, стр. 399.)

Уже "Станционный смотритель" Пушкина знаменовал сочувственное обращение к судьбе "маленького человека", ставил важную и социально-острую тему. "Невский проспект" и "Записки сумасшедшего" продолжили и углубили эту тему, приковали широкое внимание к облику "маленького человека". В "Шинели" Гоголь выступил как борец за попранное человеческое достоинство, как писатель-гуманист, в защиту тех угнетаемых и эксплуатируемых тружеников, которых безжалостно калечил и духовно уродовал бюрократический строй.

В самом начале повести Гоголь подчеркивает социальную типичность своего героя: "В одном департаменте служил один чиновник". Типичность Акакия Акакиевича Гоголь видит не только в его заурядности, но и в той приниженности, которая показана как результат социальных отношений. Духовная приниженность Акакия Акакиевича Башмачкина, этого "вечного титулярного советника", подчеркнута и самой его внешностью: "...чиновник нельзя сказать, чтобы очень замечательный, низенького роста, несколько рябоват, несколько рыжеват, несколько даже на вид подслеповат, с небольшой лысиной на лбу, с морщинами по обеим сторонам щек и цветом лица, что называется, гемороидальным... Что ж делать! виноват петербургский климат. Что касается до чина (ибо у нас прежде всего нужно объявить чин), то он был то, что называют вечный титулярный советник, над которым, как известно, натрунились и наострились вдоволь разные писатели, имеющие похвальное обыкновение налегать на тех, которые не могут кусаться. Фамилия чиновника была Башмачкин". Давая эту характеристику своему герою, Гоголь полемизирует здесь с изображением чиновника, которое характерно было для ряда писателей-современников. В литературе 30-х годов образ чиновника-разночинца занимал заметное место. Герои из среды мелких чиновников появляются в повестях Е. Гребенки "Лука Прохорович", В. Соллогуба "История двух калош", Н. Павлова "Демон" и др. Для большинства из них толчком к теме о бедном чиновнике явились гоголевские "Записки сумасшедшего". В этих повестях незадачливая жизнь "маленького человека" описывалась отрицательно-насмешливыми, комическими чертами, выражая пренебрежительное, ироническое отношение авторов этих повестей к своим мелкотравчатым героям.

В "Шинели" Гоголь решительно противопоставил этим поверхностным произведениям о "бедном чиновнике" правдивое изображение своего героя как жертвы несправедливой социальной действительности. Ом увидел в судьбе Акакия Акакиевича горькую и трагическую участь, типичную для бедняка-труженика в бюрократическом государстве. Для Гоголя - автора "Шинели" - учителем был Пушкин. В своем "Станционном смотрителе" Пушкин создал впервые в русской литературе образ "маленького человека", жертвы эгоистического светского общества. Смотритель Вырин, чиновник четырнадцатого класса в бюрократической табели о рангах, оскорблен и обездолен аристократом и богачом. Акакий Акакиевич лишен даже того простого счастья, тех привязанностей, которые были у Вырина. Если у Вырина сохранилось сознание своего человеческого достоинства, то Акакий Акакиевич - последняя ступень униженности.

В "Шинели" - трагическое и комическое взаимно дополняют друг друга. История Акакия Акакиевича рассказана со многими смешными подробностями, внешне комическими ситуациями. Автор-рассказчик, при всем своем сочувствии к бедняку-чиновнику, прекрасно видит умственную ограниченность своего героя и посмеивается над нею. Но этот комизм еще острее подчеркивает внутреннюю трагичность образа. Отношение Гоголя к Акакию Акакиевичу во многом близко к тому сожалению об унижении человеческого начала обстоятельствами жизни, с каким он показал Афанасия Ивановича и Пульхерию Ивановну. Понимая всю ничтожность Башмачкина, он скорбит об унижении и подавлении в нем человека, тех задатков, которые в иных условиях могли бы развиться. Смысл повести именно в том, что Гоголь показывает пробуждение человеческого достоинства, протеста против своего бесправного положения в самом приниженном и духовно искалеченном человеке.

Акакий Акакиевич обижен уже с самого рождения - даже выбор имени словно свидетельствует о его будущем жалкого неудачника: "Ребенка окрестили, причем он заплакал и сделал такую гримасу, как будто бы предчувствовал, что будет титулярный советник". Гоголь подчеркивает не только ничтожное положение Акакия Акакиевича на низших ступенях чиновной иерархии, но и его обиженность судьбой, его жалкий челов:ческий облик бесправного существа, жертвы несправедливости социальных отношений. За все время своего пребывания в департаменте Акакий Акакиевич ничуть не подвинулся на служебном поприще, не привлек к себе ничьего внимания: "В департаменте не оказывалось к нему никакого уважения. Сторожа не только не вставали с мест, когда он проходил, но даже не глядели на него, как будто бы через приемную пролетела простая муха. Начальники поступали с ним как-то холодно-деспотически". Таким образом, изображение горькой доли бедняка Башмачкина является в то же время прямым осуждением бездушия и эгоизма окружавшего его общества. Гоголь показывает, как ограничен и жалок был тот мирок, в котором жил Акакий Акакиевич, довольствовавшийся убогим обедом, поношенным вицмундиром, уже не зеленого, а "какого-то рыжевато-мутного цвета"^* и разлезающейся от ветхости шинелью, прозванной сослуживцами "капотом".

^* (В первоначальной редакции сказано еще определеннее: "во фраке цвету коровьей коврижки".)

Однако и у Акакия Акакиевича была своя "поэзия жизни", свое представление о "прекрасном". Но эта "поэзия" имела столь же ничтожный и жалкий характер, как и вся его жизнь. В переписыванье бумаг ему "виделся какой-то свой разнообразный и приятный мир". Среди букв у него были свои "фавориты", он даже дома снимал копии бумаг с особенно важным адресом. На протяжении всей повести Гоголь стремится показать, что, вопреки жалкой наружности, бедной впечатлениями и разумными интересами жизни, в этом забитом и ничтожном существе все-таки еще сохранилось человеческое начало. В самой действительности, - подчеркивает Гоголь, - в несправедливости общественного устройства, предоставившего все блага жизни узкому, привилегированному кругу и отнявшего их у огромного большинства, Вынужденного влачить самое жалкое существование, - заложена трагедия башмачкиных.

Робости и смирению Акакия Акакиевича противопоставлен жестокий эгоизм и бессердечие окружающих. Акакий Акакиевич является объектом шуток сослуживцев-чиновников, которые, "сколько хватало канцелярского остроумия", издевались над ним, рассказывали истории про его хозяйку, семидесятилетнюю старуху, спрашивая, когда будет их свадьба, сыпали ему на голову бумажки. Лишь когда эти шутки мешали ему заниматься делом, Акакий Акакиевич произносил: "Оставьте меня, зачем вы меня обижаете". Гоголь прерывает здесь свое насмешливое повествование патетическим отступлением, гражданским монологом в защиту человечности и справедливости. Упоминая об одном из сослуживцев Акакия Акакиевича - "молодом человеке", который проникся жалостью к нему, Гоголь говорит: "И долго потом среди самых веселых минут представлялся ему низенький чиновник с лысинкою на лбу, с своими проникающими словами: "оставьте меня, зачем вы меня обижаете" - и в этих проникающих словах звенели другие слова: "я брат твой". И закрывал себя рукою бедный молодой человек, и много раз содрогался он потом на веку своем, видя, как много в человеке бесчеловечья, как много скрыто свирепой грубости в утонченной, образованной светскости, и - боже! даже в том человеке, которого свет признает благородным и честным..." Это непосредственное вмешательство автора, самая фраза "я брат твой", - являются своего рода идейным ключом к повести, выражая ее гуманную, демократическую тенденцию. Утверждение права на равное место в жизни даже самого незначительного человека, стоящего на низшей ступени социальной иерархии, являлось знаменем демократической общественности. Возлагая ответственность на высшие, привилегированные круги современного общества, Гоголь в "Шинели" выступил на защиту обездоленного и униженного человека, призывал к социальной справедливости. "Свирепой грубости", прикрытой "светскостью", лицемерному "благородству", за которым скрывается "бесчеловечье", Гоголь противопоставил жалкого бедняка, существо, в котором человеческое начало оказалось особенно искалечено и задавлено. Требуя сострадания и уважения к такому человеку, Гоголь тем самым выступал на защиту "меньших братий".

История шинели Акакия Акакиевича - это новая полоса в его жизни. Заботы о пошивке шинели, ее изготовление и торжественное водворение на плечи Акакия Акакиевича придают в его глазах новый смысл существованию, пробуждают в нем те человеческие чувства и переживания, которые были заглушены, забиты нищетой, бесправием, эгоизмом окружающих. "Вечная идея будущей шинели", - такова обретенная им жизненная цель, которая при всей ее мелкости преображает Акакия Акакиевича: "С этих пор как будто самое существование его сделалось как-то полнее, как будто бы он женился, как будто какой-то другой человек присутствовал с ним, как будто он был не один, а какая-то приятная подруга жизни согласилась с ним проходить вместе жизненную дорогу, - и подруга эта была не кто другая, как та же шинель на толстой вате, на крепкой подкладке без износу. Он сделался как-то живее, даже тверже характером, как человек, который уже определил и поставил себе цель. С лица и с поступков его исчезло само собою сомнение, нерешительность, словом - все колеблющиеся и неопределенные черты. Огонь порою показывался в глазах его, в голове даже мелькали самые дерзкие и отважные мысли: не положить ли, точно, куницу на воротник". Мечтания Акакия Акакиевича, "дерзкая мысль" "не положить ли куницу на воротник" - сами по себе смешны и ничтожны, но они очеловечивают его облик, становятся толчком к осознанию им своего достоинства. Поэтому меняется в известной мере и метод изображения Акакия Акакиевича - ирония все больше и больше проникается сочувственным отношением к нему.

Гоголь здесь необычайно тонко и глубоко раскрывает социальный смысл метаморфозы, происшедшей с Акакием Акакиевичем. Ведь в окружающем его обществе, где достоинство и значение человека измеряются чином и состоянием, внешностью, самые вещи приобретают фетишистский характер, становятся своего рода мерилом общественной ценности. Новая шинель - как бы символ новой жизни для Акакия Акакиевича, осуществление мечты о счастье в его представлении. Суровые лишения и жертвы, которые он приносит во имя пошивки этой шинели, полуголодное существование делают ее еще более желанной. В жалкой, уродливой психике забитого человека и самая мечта о прекрасном приобретает смешное, убогое выражение, но от этого она не становится менее человечной.

Как раз тогда, когда Акакий Акакиевич впервые начинает сознавать, что есть еще и другая жизнь, помимо бесконечного переписывания бумаг, угрюмой канцелярии, в которой он привык чувствовать себя лишь ничтожным придатком бюрократического механизма, и наступает катастрофа, безжалостно разрушающая то пробуждение человеческого начала, толчок к которому дала пошивка новой шинели. Эта трагикомическая катастрофа, с таким мастерством показанная Гоголем, резко подчеркивает безвыходность, бессилие "маленького человека" в борьбе с безжалостным и несправедливым социальным порядком, случайность и мгновенность того жалкого "счастья", которое может выпасть на его долю.

Апогеем торжества Акакия Акакиевича является его первый выход в департамент o в новой шинели и посещение вечеринки у помощника столоначальника. Акакий Акакиевич узнает, что существует жизнь за пределами его канцелярии и переписки. Идя на вечеринку, Акакий Акакиевич словно впервые увидел и лихачей в малиновых шапках, и красиво одетых дам, и даже заметил фривольную картину в окошке магазина. За ужином Акакий Акакиевич выпил два бокала шампанского и домой "шел в веселом расположении духа".

На этой, казалось бы, вершине благополучия его постигает катастрофа. На пустынной площади неподалеку от дома двое грабителей снимают с Акакия Акакиевича шинель. Отчаяние, охватившее несчастного бедняка, пробуждает в нем чувство протеста. Правда, этот протест еще робкий, неосознанный, бессильный. Несправедливость всего окружающего - наглого воровства, казенного безразличия частного пристава и, наконец, холодного бездушия "значительного лица", к которым обращался Башмачкин, конечно, не осознаны им как единая цепь всей общественной системы, но эти конкретные проявления тупого бюрократизма и полного равнодушия к горю маленького человека ожесточают даже кротчайшего Акакия Акакиевича. Добиваясь приема у "самого частного", Акакий Акакиевич "раз в жизни захотел показать характер". Необычное для него упорство обнаруживает он и в своем обращении к "значительному лицу".

Жалость к судьбе Акакия Акакиевича лишь усиливает разоблачительный пафос повести, суровое осуждение "сильных мира сего", прежде всего "значительного лица" - подлинного виновника гибели бедняка-чиновника. Гоголь создает обобщающий сатирический образ "значительного лица", предвещающий уже беспощадность щедринской сатиры на "помпадуров". Эгоистическое бездушие, мелочное тщеславие, упоенность своей властью - таковы типические черты "значительного лица", олицетворяющего бюрократический аппарат николаевского царствования. Стремясь усилить свою значительность, "значительное лицо" завело такой порядок, "чтобы низшие чиновники встречали его еще на лестнице, когда он приходил в должность; чтобы к нему являться прямо никто не смел, а чтоб шло все порядком строжайшим: коллежский регистратор докладывал бы губернскому секретарю, губернский секретарь - титулярному, или какому приходилось другому, и чтобы уже таким образом доходило дело до него".

"Значительное лицо" - воплощение бюрократического "порядка", всей системы административного произвола, носящего видимость законности. Это бездушный бюрократ, тупой чинуша, упоенный своей властью и генеральским чином: "Приемы и обычаи значительного лица были солидны и величественны, но не многосложны. Главным основанием его системы была строгость. "Строгость, строгость и строгость", - говорил он обыкновенно, и при последнем слове обыкновенно смотрел очень значительно в лицо тому, которому говорил". "Обыкновенный разговор его с низшими отзывался строгостью и состоял почти из трех фраз: "как вы смеете?", "знаете ли вы, с кем вы говорите?" - "понимаете ли, кто стоит перед вами?" Смиренная просьба Акакия Акакиевича оказать содействие в поисках пропавшей шинели, с присовокуплением замечания о том, что "секретари того... ненадежный народ", - повергает "значительное лицо" в негодование: "Что, что, что? - сказал значительное лицо, - откуда вы набрались такого духу? откуда вы мыслей таких набрались? что за буйство такое распространилось между молодыми людьми против начальников и высших?" Значительное лицо, кажется, не заметил, что Акакию Акакиевичу забралось уже за пятьдесят лет". После начальственной "распеканции" Акакий Акакиевич был вынесен сторожами "почти без движения" и вскоре умер. Однако в своем предсмертном бреду смиреннейший и кротчайший Акакий Акакиевич изменил своей обычной робости: он даже "сквернохульничал, произнося самые страшные слова, так что старушка хозяйка даже крестилась, отроду не слыхав от него ничего подобного, тем более что слова эти следовали непосредственно за словами "ваше превосходительство".

Гоголь не переоценивает возможностей Акакия Акакиевича. Ничтожный чиновник, бедняк-разночинец, он бессилен перед лицом бездушной и бесчеловечной бюрократической машины и в конце концов погибает так же незаметно и жалко, как и жил: "Исчезло и скрылось существо, никем не защищенное, никому не дорогое, ни для кого не интересное, даже не обратившее на себя внимание и естествонаблюдателя, не пропускающего посадить на булавку обыкновенную муху и рассмотреть ее в микроскоп; существо, переносившее покорно канцелярские насмешки и без всякого чрезвычайного дела сошедшее в могилу, но для которого все же таки, хотя перед самым концом жизни, мелькнул светлый гость в виде шинели, ожививший на миг бедную жизнь, и на которое также потом нестерпимо обрушилось несчастье, как обрушивается оно на главы сильных мира сего!.." Эти грустные слова звучат не только печально-иронической эпитафией, но и обвинением по адресу окружающего общества.

Смерть Акакия Акакиевича не нарушила порядка в департаменте, ибо как только там узнали о ней, то "на другой день уже на его месте сидел новый чиновник, гораздо выше ростом и выставлявший буквы уже не таким прямым почерком, а гораздо наклоннее и косее", - иронически говорит Гоголь, подчеркивая этим типичность судьбы Акакия Акакиевича, жестокую неизменность всего социального уклада, бездушия бюрократического "порядка", принижающего и обезличивающего человека.

Собственно на этом и можно было кончить повесть. Но Гоголь добавляет гротескно-фантастический финал о мертвом Акакии Акакиевиче, мстящем за свою украденную шинель и загубленную жизнь: "По Петербургу пронеслись вдруг слухи, что у Калинкина моста и далеко подальше стал показываться по ночам мертвец в виде чиновника, ищущего какой-то утащенной шинели и под видом стащенной шинели сдирающий со всех плеч, не разбирая чина и звания, всякие шинели: на кошках, на бобрах, на вате, енотовые, лисьи, медвежьи шубы, словом всякого рода меха и кожи, какие только придумали люди для прикрытия собственной". Если при жизни Акакий Акакиевич отличался безропотностью и смирением, то мертвый он дерзко стаскивает шинели не только с титулярных, но даже и надворных советников. Более того, он до смерти пугает "значительное лицо", поехавшее после ужина с шампанским к "одной знакомой даме Каролине Ивановне, даме, кажется, немецкого происхождения, к которой он чувствовал совершенно приятельские отношения".

Фантастически-гротескное окончание повести заостряет ее сатирический смысл, вносит в нее тему протеста, возмездия. Призрак умершего Акакия Акакиевича, который мстит за причиненную ему несправедливость, стаскивая шинели со "значительных лиц", выражает уже не покорное и безответное поведение бедняка-чиновника, а протест, до которого не мог подняться живой Акакий Акакиевич. Эта гневная концовка повести, ее обличительная сила была с возмущением воспринята реакционным лагерем, как раз теми лицами, к которым она относилась. По словам Герцена, попечитель учебных заведений Московского округа граф С. Г. Строганов негодующе отзывался о "Шинели": "Какая страшная повесть Гоголева "Шинель"... ведь это привидение на мосту тащит просто с каждого из нас шинель с плеч. Поставьте себя в мое положение и взгляните на эту повесть"^*.

^* (А. И. Герцен, Полн. собр. соч. и писем т. XIII, стр. 177.)

Как отметил М. Б. Храпченко, "изображая в "Шинели" "маленького" человека, Гоголь выступал как великий гуманист. Гуманизм его носил не абстрактно-созерцательный, а действенный, социальный характер. Писатель не ограничивался утверждением человека вообще, он утверждал права тех людей, которые лишены их в обществе. Идеи социального равенства получили в "Шинели" яркое выражение"^*. Однако в это в целом правильное утверждение следует внести некоторое ограничение. Гоголь здесь не смог до конца преодолеть гуманизма жалости: в изображении Акакия Акакиевича проглядывает не только сочувствие к его судьбе, но и пессимистическая убежденность в бессилии, невозможности открытого протеста. Именно против его "кротости" и возражал впоследствии Чернышевский, иронически замечая: "Посмотрите, как он кроток и безответен, как безропотно переносит он обиды и страдания! Как он должен отказывать себе во всем, на что имеет право человек!"^**

^* (М. Б. Храпченко, Петербургские повести Гоголя, "Известия АН СССР, Отделение литературы и языка, том XI, вып. I, М. 1952, стр. 27.)

^** (Н. Г. Чернышевский, Полн. собр. соч., т. VII, стр. 859.)

В "Шинели" повествуется, казалось бы, о самом заурядном и ничтожном человеке, о самых обыденных, ничем не примечательных событиях в его жизни, и, однако, Гоголь и здесь пользуется тем присущим его художественному методу принципом типизации, который позволяет показать типическое не только как обыденное, а заостряя, сатирически подчеркивая самые существенные стороны действительности в этом "обыкновенном".

"Шинель" писалась Гоголем в пору полной зрелости его реалистического мастерства и, по словам Белинского, это было "произведение, отличающееся глубиной идеи и чувства, зрелостью художественного резца"^*. Типичность реалистического изображения действительности и глубина философского ее обобщения достигаются богатством художественных и языковых средств, которые в свою очередь подчинены основной идее повести.

^* (В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. VIII, стр. 90.)

Самое построение повести основано на постепенном раскрытии "простейшего" характера Акакия Акакиевича, на нарастании ощущения трагического в обыденном, из которого и возникает сочетание комизма и лирической задушевности, являющееся особенностью художественного метода Гоголя. Подчеркнутость комического "сказа" подчинена основной задаче - разоблачению действительности и раскрытию за смешной и жалкой внешностью героя повести - того человеческого, что и выражает основную идею "Шинели". Поэтому столь ошибочны делавшиеся формалистами попытки объяснения "Шинели", как самодовлеющего сцепления комических приемов, голого выражения языкового комизма. "Сказ", которым написана "Шинель", сложен и разнопланен. Повествование ведется от лица рассказчика, передающего хорошо известную ему историю бедняка-чиновника. Рассказчик не только бесстрастно регистрирует события, но и комментирует их. Голос повествователя определяет все оттенки повести, выделяя смешное и трагическое, давая оценку событий, выступая с прямыми декларациями.

Рассказчик в "Шинели" чаще всего сливается с автором, выражая авторскую оценку событий, его сочувствие к судьбе Акакия Акакиевича, его резкое осуждение всего окружающего общества. Это придает повествованию особенную эмоциональную напряженность, непосредственность и правдивость в изображении горькой судьбы бедняка-чиновника.

Насмешливая ирония, с которой начинается рассказ о порядке в департаменте, переходит в серьезный тон, оттеняющий трагический смысл событий. На этой смене насмешливо-комического тона задушевно-лирическим, на переходах от смешного к трагическому, основан внутренний подтекст повести, выражение ее идеи. Смешной, комически нелепый Акакий Акакиевич - оказывается вовсе не смешной, а трагической фигурой, человеком, в котором попрано и унижено его человеческое достоинство, тогда как тот мир бюрократических канцелярий, который представляется таким величественным и незыблемым, на деле является пустым, бесчеловечным.

Присутствие рассказчика, его монолог неоднократно подчеркивается и автобиографическими ремарками, создающими еще большее впечатление непосредственности авторской речи: "Где именно жил пригласивший чиновник, к сожалению, не можем сказать: память начинает нам сильно изменять, и все, что ни есть в Петербурге, все улицы и дома слились и смешались так в голове, что весьма трудно достать оттуда что-нибудь в порядочном виде". "Сказовый" принцип повествования у Гоголя служит и для придания большей достоверности, конкретности изображаемого, воспроизводя действительность в ее живом, эмоциональном восприятии. Этим обусловлен прием выдвижения детали, живописного, вещного описания предмета. Характеризуя социальную обстановку или образ персонажа, Гоголь дает чаще всего резкие, даже гиперболические черты и детали. Так, описывая жалкую внешность Акакия Акакиевича, рассказчик подчеркивает его беспомощность, комическое впечатление от его наружности, метко схваченной "вещной" деталью: "Воротничок на нем был узенький, низенький, так что шея его, несмотря на то, что не была длинна, выходя из воротника, казалась необыкновенно длинною, как у тех гипсовых котенков, болтающих головами, которых носят на головах целыми десятками русские иностранцы". Живописен и портрет портного Петровича, сидящего на широком, деревянном некрашеном столе, подогнув босые ноги, как турецкий паша. Этот портрет завершается точной, запоминающейся деталью: Акакию Акакиевичу бросается в глаза большой палец Петровича "с каким-то изуродованным ногтем, толстым, крепким, как у черепахи череп".

Авторский "сказ" в "Шинели" представляет собою цельную систему речевых средств, связанных с образом автора, выражающих его отношение к действительности. История несчастного Акакия Акакиевича рассказывается не как скупое и точное изложение фактов, что характерно прежде всего для прозы Пушкина, а с мельчайшими подробностями, живописующими быт и нравы всей окружающей среды. Автор выступает здесь в качестве свидетеля, очевидца, лично заинтересованного судьбою своего героя. Многочисленные отступления от непосредственной канвы событий, рассуждения и наблюдения автора служат этому выявлению авторского отношения, придают лирический или сатирический характер его описаниям. Вся социальная сфера разнообразных общественных, бытовых, моральных явлений, проходящая в повести, окрашена этим авторским восприятием. Автор понимает несправедливость тех общественных отношений, которые превратили забитого Акакия Акакиевича в жалкого полуидиота. Он сочувствует своему герою, но в то же время видит его ограниченность, беспомощность, уродливый характер его представлений. Поэтому в повествовании все время меняются эмоциональные оттенки, тон автора, то сочувственный, полный мягкого юмора, то язвительно саркастический.

Уже самое начало повести выражает это насмешливо-ироническое отношение автора к бюрократическим "порядкам", к лицемерию и фальши тех общепринятых отношений, которые основаны на чинопочитании, на формальном отношении к делу. Гоголь заостряет свою иронию, пародируя официальный казенный слог: "В департаменте... но лучше не называть, в каком департаменте. Ничего нет сердитее всякого рода департаментов, полков, канцелярий и, словом, всякого рода должностных сословий. Теперь уже всякий честный человек считает в лице своем оскорбленным все общество. Говорят, весьма недавно поступила просьба от одного капитана-исправника, не помню какого-то города, в которой он излагает ясно, что гибнут государственные постановления и что священное имя его произносится решительно всуе. А в доказательство приложил к просьбе преогромнейший том какого-то романтического сочинения, где чрез каждые десять страниц является капитан-исправник, местами даже в совершенно пьяном виде. Итак, во избежание всяких неприятностей, лучше департамент, о котором идет дело, мы назовем одним департаментом".

Отношение автора к рассказываемому все время проникнуто иронией, добродушно-сочувственной, когда речь идет об Акакии Акакиевиче и переходящей в сатиру при показе "значительного лица" и всей бездушно-бюрократической среды. Автор неоднократно подчушивает над Акакием Акакиевичем и его шинелью, у которой отнято было "благородное имя шинели" и которую сослуживцы Башмачкина называли "капотом". Однако, если насмешки сослуживцев над Акакием Акакиевичем безжалостны, то авторская ирония приобретает грустный лирический характер. Автор сочувствует тому, что Акакий Акакиевич ходит в такой скверной, не защищающей его от холода, шинели, что он так жалок, покорен, беззащитен. Но авторская ирония становится отнюдь не добродушной, а язвительной и беспощадной, когда относится к врагам Акакия Акакиевича, к бюрократической верхушке. Каждый поступок, каждый жест "значительного лица" показан им с едким и тонким сарказмом. Разоблачая мелочное тщеславие этого закоренелого бюрократа, Гоголь иронически упоминает и о том, что "значительное лицо" обратилось к Башмачкину "голосом порывистым и твердым, которому нарочно учился заранее у себя в комнате, в уединении и перед зеркалом..." Эти точно подмеченные черты "значительного лица" не только смешны, но и беспощадно разоблачают в нем тупого и жестокого самодура.

Насмешливо-иронический тон по отношению к бюрократическому обществу сохраняется на протяжении всей повести. Сатирический характер рассказа решительно противостоит тому сентиментально-романтическому стилю, которым писались повести о бедняках-чиновниках Полевого, Ушакова, Соллогуба и др. "Сказ" способствует здесь утверждению реальности явлений, их социально-типических и характерных признаков. Повествуя о рождении Акакия Акакиевича и выборе для него имени, рассказчик сгущением словесных красок разоблачает косный, идиотический бытовой уклад приказной среды. Имена, которые предлагались окружающими при крещении ребенка, одно нелепее и смешнее другого: Моккий, Соссий, Хоздазат, Трифилий, Дула, Варахасий, Павсикакий и Вахтисий. Как не похожи они на красиво звучащие имена героев Полевого, Марлинского, Тимофеева-Аркадий, Валентин и др. Гоголь решительно обновляет речь, скованную условно-литературными нормами и вкусами сентиментально-романтической стилистики, превратившуюся в своего рода искусственный книжный жаргон. Этой цели и служит "сказ", дающий художнику большой и разнородный языковый диапазон, сближающий литературный язык с языком живым, народным, обогащая его разговорными формами и фразеологией. Как указывал В. В. Виноградов: "стихия сказа является главным резервуаром, откуда черпаются новые виды литературной речи"^*. В литературную речь посредством сказа вливается множество самых разнообразных диалектных и устно-речевых форм монологического и разговорного порядка.

^* (В. Виноградов, Проблема сказа в стилистике, "Поэтика", сборник I, Л. 1926, стр. 39.)

Передавая атмосферу канцелярий, рассказчик включает в свою речь жаргонную чиновничью фразеологию: "...выслужил он, как выражались остряки, его товарищи, пряжку в петлицу, да нажил геморой в поясницу", характеризующую нравы и языковые навыки описываемой им среды. Однако речь самого рассказчика отнюдь не является имитацией канцелярского жаргона. Гоголь не создает здесь, как это, например, делает Лесков, неподвижной языковой "маски" рассказчика, от лица которого ведется повествование. Его речь свободно переходит от одних языковых форм к другим, не превращается в однообразный монолог. Рассказчик также не сливается и с Акакием Акакиевичем. Это не простодушно-лукавый рассказчик "Вечеров" или повести о ссоре Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем, а глубоко чувствующий, благородный и демократически настроенный человек. Чем. ближе авторское понимание событий к пониманию рассказчика, тем более сливается авторская речь с речью повествователя. Рассказчик прекрасно понимает смысл происходящего, и иронический тон рассказа в тех случаях, когда речь идет об Акакии Акакиевиче, окрашивается теплым юмором. Ирония спасает от сентиментальности, она придает ту сдержанную теплоту, с которой, например, говорится о пошивке новой шинели: "Куницы не купили, потому что была, точно, дорога, а вместо ее выбрали кошку лучшую, какая только нашлась в лавке, кошку, которую издали можно было всегда принять за куницу". Этот мягкий, добродушный юмор при описании горделивых "Замыслов Акакия Акакиевича и их столкновения с трезвой действительностью, делает для читателя ближе, конкретнее его волнения и заботы, передает участие автора в его судьбе.

Повествование пересыпано шутками, каламбурами, намеками, анекдотами, постоянными отступлениями от темы. Но эти отступления, казалось бы загромождающие и замедляющие повествование, отнюдь не являлись беспредметной комической "игрой", как это пытались объяснить формалисты. Достаточно вдуматься в смысл этих "отступлений" и каламбуров, как мы увидим в них едкие сатирические намеки по адресу бюрократического строя. Так, например, говоря о "значительном лице", рассказчик упоминает: "Какая именно и в чем состояла должность значительного лица, это осталось до сих пор неизвестным. Нужно знать, что одно значительное лицо недавно сделался значительным лицом, а до того времени он был незначительным лицом". Эта каламбурная игра со словом "значительное лицо" иронически развенчивает ложную "значительность" его носителя.

В "сказ" рассказчика широко включаются и речевые характеристики персонажей. Одной из особенностей гоголевского реализма вообще является рисовка персонажей при помощи их языковых "автохарактеристик". В речи каждого персонажа Гоголь показывает черты его социальной и профессиональной принадлежности, индивидуальные особенности его языка. Рисуя портрет Акакия Акакиевича, Гоголь подчеркивал его забитость, бедность умственного кругозора. Он передает эту ограниченность прежде всего манерой его разговора: "Нужно знать, что Акакий Акакиевич изъяснялся большею частью предлогами, наречиями и, наконец, такими частицами, которые решительно не имеют никакого значения. Если же дело было очень затруднительно, то он даже имел обыкновение совсем не оканчивать фразы, так весьма часто, начавши речь словами: "Это, право, совершенно того...", а потом уже и ничего не было, и сам он позабывал, думая, что все уже выговорил". В разговоре Акакия Акакиевича с Петровичем особенно наглядна бессвязность, незаконченность речи Акакия Акакиевича, ее беспомощность. На замечание Петровича, что на старую шинель уже нельзя положить заплатки из-за ее ветхости, Акакий Акакиевич отвечает: "Ну да уж прикрепи. Как же этак, право, того!.." Выйдя от портного на улицу, он бормочет про себя: "Этаково-то дело этакое, - говорил он сам себе, - я, право, и не думал, чтобы оно вышло того..." Дело здесь отнюдь не в самоцельной комической гротескности речи, а в выражении характера, социального облика героя, ограниченности его представлений.

Наряду с "Ревизором" и "Записками сумасшедшего" "Шинель" являлась одним из самых ярких и суровых разоблачений николаевского бюрократического режима. Этим прежде всего объясняется и ее огромное воздействие на русскую литературу, то обстоятельство, что именно "Шинель" оказалась знаменем писателей гоголевской школы, руководимой Белинским. Защита маленьких людей, обиженных и угнетаемых дворянско-буржуазным строем, реализм образов, гуманная тенденция повести выражали те демократические настроения, которые были подхвачены и развиты писателями 40-х годов. Белинский, отстаивая позиции "натуральной школы" в своем "Взгляде на русскую литературу 1847 года", указывал на главенствующую роль Гоголя в ее создании. Он подчеркнул демократическую тенденцию его творчества, которая наряду с правдивым изображением жизни вела к принципам реалистической школы. Гоголь, по словам Белинского, стремился сделать литературу "естественною, натуральною" (то есть реальною. - Я. С.) и во имя этого обратил "все внимание на толпу, на массу", стал "изображать людей обыкновенных"^*. Именно эти принципы и были положены в основу эстетики и художественной практики писателей гоголевской школы.

^* (В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. XI, стр. 89.)

Образ бедного чиновника, показ жизни бедняков, демократических слоев общества после гоголевской "Шинели" становится одной из главных тем писателей 40-х годов. "Бедные люди" Достоевского, "Антон Горемыка" Григоровича, "Жизнь и похождения Тихона Тросникова" Некрасова, многие повести Панаева, Даля и других писателей продолжают и развивают эту тему, внушая сочувствие к обездоленным и униженным людям из "низов" общества. Из гоголевской "Шинели" "вышли" писатели демократического лагеря, которые видели свое призвание в защите угнетенных и эксплуатируемых классов и показали несправедливость социальных условий, обрекавших простых людей на жалкое и бедственное существование. Но в то же время, отправляясь от гуманизма "Шинели", Достоевский обратился к анатомическому исследованию психологии "бедных людей", "униженных и оскорбленных", оправдывая страдание и покорность.

Если в 40-х годах гуманное начало "Шинели" имело прогрессивное значение, то в 60-е годы, с ростом демократического сознания, революционные разночинцы требовали от литературы не сострадания и жалости к народу, а показа его протеста, борьбы за его права. На этом новом историческом этапе Чернышевский указал, что гуманизм "Шинели", ее философия жалости к маленькому человеку - уже пройденный этап. "Народ - являлся перед нами, - писал Чернышевский, - в виде Акакия Акакиевича, о котором можно только сожалеть, который может получать себе пользу только от нашего сострадания. И вот писали о народе точно так, как написал Гоголь об Акакии Акакиевиче... Читайте повести из народного быта г. Григоровича и г. Тургенева со всеми их подражателями - все это насквозь пропитано запахом "Шинели" Акакия Акакиевича"^*. Однако это не уменьшает исторического значения повести Гоголя. От "Шинели" прочные нити тянутся в русской литературе вплоть до Чехова. Своим демократическим гуманизмом, своей защитой простого человека и утверждением его права на счастье Гоголь завоевал почетное место в мировой литературе.

^* (Н. Г. Чернышевский, Полн. собр. соч., т. VII, стр. 859.)