4

В "Вие", как и в "Тарасе Бульбе", утверждается народное начало, дается образ положительного героя. Этим объясняется, что в "Вие" Гоголь вновь возвращается к краскам и мотивам украинского фольклора. "Вий" - это поэтическая народная легенда о смелом и бесшабашном украинском хлопце, семинаристе Хоме Бруте и панночке-ведьме. Страшное и трагическое переплетаются в "Вие" с юмором, с лукавой усмешкой, реальное с фантастическим. Но в основе повести - реальный мир, правдивая картина украинской жизни, конкретная в своих бытовых подробностях, в яркой зарисовке характеров.

Среди повестей "Миргорода" "Вий" теснее других примыкает к повестям "Вечеров на хуторе", сближаясь с ними своим обращением к фольклорной фантастике. Столкновение фантастического и реального заостряет тему основного конфликта между народом и господствующими классами. Знатный и влиятельный пан-сотник, его дочь - ведьма - выступают как представители злобного демонического начала, чуждого народной жизни, тогда как бурсак Хома является носителем тех здоровых "первозданных элементов", которые приходят в столкновение с этой губительной бесчеловечной силой.

В "Вие" Гоголь стремится совместить принципы фольклоризма "Вечеров" с новыми реалистическими тенденциями, которые знаменовали более углубленную разработку быта и характеров, чем это имело место в его ранних повестях. Неоднократно указывалось на близость повести Гоголя к "Бурсаку" В. Нарежного (1824). Однако Гоголь воспользовался лишь кое-какими отдельными бытовыми, фактическими подробностями жизни бурсаков, приводимыми в романе Нарежного. Но весь идейный смысл, художественная манера "Вия" совершенно отличны от наивно-моралистической и по-старомодному приключенческой повести Нарежного. Самые образы бурсаков у Гоголя ярко индивидуальны, жизненны, далеки от условно-назидательных персонажей его земляка.

Бытовые сцены и картины "Вия" примыкают к живописной яркости красок "Тараса Бульбы": в них чувствуется народный юмор, жизненная убедительность образов. Забубенный бурсак "пиворез", "философ" Хома Брут, его товарищи "богослов" Халява и "ритор" Горобець выписаны сочными бытовыми красками. Иной характер имеет история о панночке-ведьме, околдовавшей Хому, которая рассказана в духе страшной легенды, близка по своей фантастике и стилю к "Страшной мести". Но и здесь романтический таинственный колорит сочетается с яркими реалистическими чертами нравов, с задорным юмором, которым отличаются описания молодецких похождений "философа" Хомы.

Белинский с восторгом писал о бытовой стороне повести: "...зато картины малороссийских нравов, описание бурсы (впрочем, немного напоминающее бурсу Нарежного), портреты бурсаков и особенно этого философа Хомы, философа не по одному классу семинарии, но философа по духу, по характеру, по взгляду на жизнь. О несравненный Dominus Хома! Как ты велик в своем стоистическом равнодушии ко всему земному, кроме горилки!.."^*

^* (В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. II, стр. 233.)

В образе Хомы Брута выступает человек из народа, крепко привязанный к жизни, любящий ее простые радости: сытный обед, горилку, женщин и прежде всего свою независимость. В Хоме Бруте много черт, роднящих его с запорожцами. Он, как и герои "Тараса Бульбы", полон той же жажды привольной и простой жизни, со всеми ее бесхитростными радостями и буйным "разметом души". Это цельная и мощная натура, ему чуждо и честолюбие, и страх, и корысть. "Философ Хома Брут, - говорит о нем Гоголь, - был нрава веселого. Любил очень лежать и курить люльку. Если же пил, то непременно нанимал музыкантов и отплясывал трепака. Он часто пробовал крупного гороху, но совершенно с философическим равнодушием, говоря, что чему быть, того не миновать". Любитель горилки, охотник покутить, даже в страстной четверг захаживающий на свидание к булочнице, - Хома попадает во власть таинственной демонической силы, становится жертвой необузданной страсти порочной панночки. Этот мотив оттенен и историей парубка Миколы, очарованного и соблазненного красотой панночки и в конце концов превращенного ею в золу. Народная легенда о "панночке-ведьме" явилась для Гоголя лишь канвой для изображения гораздо более реального и социально-насыщенного конфликта, так же восходящего к народным истокам, - о неравной любви холопа к панночке. Эта социальная тема и служит основой для реалистической обрисовки образов и всего колорита повести.

Бурсак Хома и ведьма-панночка - носители Двух различных, враждебных друг другу начал: народного и панского, эгоистического. Хома показан реальными, конкретно-бытовыми чертами, вырастая в типический образ отчаянного бурсака, который больше всего ценит вольную забубенную жизнь, свою независимость, горилку и чернобровых молодиц, тогда как панночка - условноромантический образ, подобный колдуну в "Страшной мести". В обрисовке образа панночки Гоголь пользуется романтическими красками, подчеркивая ее демоническую, чуждую народу красоту. Паночка-ведьма - это одновременно и пленительно-прекрасная и злая, губительная сила. Ее порочная чувственная красота заставляет испытывать "философа" "томительное" и "сладкое" чувство, "томительно-страшное наслаждение". Представшая перед философом в гробу "красавица, какая когда-либо бывала на земле": "Чело прекрасное, нежное, как снег, как серебро", "брови - ночь среди солнечного дня, тонкие, ровные, горделиво приподнялись над закрытыми глазами, а ресницы, упавшие стрелами на веки, пылавшие жаром тайных желаний; уста - рубины, готовые усмехнуться". Эта ведьмовская красота заставляет "болезненно ныть" душу бурсака, который, по его словам, "никакого дела с панночками не имел".

Рассказ о мести панночки, о злобном преследовании ею бурсака Хомы, раскрывшего ее ведьмовскую природу, не только воскрешает мотивы народной легенды, но и передает отношение народа к враждебной, угнетающей его панской власти. Такое понимание идейного смысла "Вия" и объясняет многозначительную фразу в сцене, когда Хома в церкви у гроба панночки, посмотрев на ее "прекрасное, нежное как снег" "чело", узнает в ней страшную ведьму, которую он убил: "...в них же, в тех же самых чертах, он видел что-то страшно-пронзительное. Он чувствовал, что душа его начинала как-то болезненно ныть, как будто бы вдруг среди вихря веселья и закружившейся толпы запел кто-нибудь песню об угнетенном народе". Эти слова, имеющиеся в автографе, но не вошедшие по цензурным причинам в печатный текст, являются ключом к замыслу повести, раскрывают внутренний ее смысл.

Повествование в "Вие" ведется от лица человека, близко знающего народный быт и с полным доверием относящегося к тем легендарным происшествиям, о которых он рассказывает. Однако рассказчик в "Вие" не обозначен с той конкретностью, как в "Вечерах", хотя в то же время его манера, его сочный юмор и наивная вера в фантастическое проходят через всю повесть, определяют ее сказовую манеру. Рассказчик с эпическим спокойствием повествует о порядках бурсы, с добродушным юмором рисует своих героев, подчеркивая бытовые, комические детали, ярко характеризующие бурсаков. Здесь проявилось основное свойство гоголевского стиля - его юмор, который делает образы, созданные писателем, необычайно живыми, естественными, близкими читателю. Таков "богослов" Халява, "плечистый мужчина", имевший по простодушно-лукавому замечанию рассказчика, "чрезвычайно странный нрав: все, что ни лежало, бывало, возле него, он непременно украдет".

В описании самых фантастических моментов повествователь не теряет этого чувства юмора. Так, говоря о старухе ведьме, явившейся в потемках к Хоме Бруту, рассказчик и в страшном подмечает смешное. Увидев шедшую к нему с распростертыми руками старуху, философ сначала воспринимает ее появление совершенно недвусмысленно: "Эге, ге! - подумал философ, - только нет, голубушка! устарела". Он отодвинулся немного подальше, но старуха без церемонии опять подошла к нему. "Слушай, бабуся! - сказал философ. - Теперь пост; а я такой человек, что и за тысячу золотых не захочу оскоромиться". Этот задорный юмор еще резче оттеняет бытовую, реалистическую основу повести, заставляет иронически воспринимать ее фантастику.

За фольклорными сказочно-легендарными мотивами повести неизменно проглядывают картины подлинной жизни, феодально-крепостнических порядков. Когда, например, испуганный страшными видениями Хома пытается отказаться от дальнейшего чтения псалтыря над гробом панночки, сотник выступает как жестокий и самовластный крепостник-феодал. "Слушай, философ! - сказал сотник, и голос его сделался крепок и грозен, - я не люблю этих выдумок. Ты можешь это делать в вашей бурсе. А у меня не так: я уже как отдеру, так не то, что ректор. Знаешь ли ты, что такое хорошие кожаные канчуки?

- Как не знать! - сказал философ, понизив голос. - Всякому известно, что такое кожаные Кайчуки: при большом количестве вещь нестерпимая.

- Да. Только ты не знаешь еще, как хлопцы мои умеют парить! - сказал сотник грозно, подымаясь на ноги, и лицо его приняло повелительное и свирепое выражение, обнаружившее весь необузданный его характер, усыпленный только на время горестью.- У меня прежде выпарят, потом вспрыснут горелкою, а после опять. Ступай, ступай! исправляй свое дело! Не исправишь - не встанешь; а исправишь - тысяча червонных!"

Отмечалось уже сходство "Вия" с "Балладой, в которой описывается, как одна старушка ехала на черном коне вдвоем и кто сидел впереди". В балладе Жуковского рассказывается о ведьме, которая, чувствуя приближение смерти, просит своего сына-чернеца приковать ее гроб цепями в церкви у алтаря и три дня и три ночи молиться над этим гробом. Так же как и в "Вие", после смерти ведьмы ее желание исполняется и на протяжении трех ночей нечистая сила делает попытки ворваться в церковь, исчезая утром при пении петуха. Каждую ночь "к полночи за вратами ужасный вой, ужасный гром и треск!" С особенной полнотой в балладе Жуковского описываются ужасы третьей, последней ночи, когда за ведьмой является сам дьявол и по его приказанию распались цепи, открылся гроб и покойница пошла вслед за дьяволом. В повести Гоголя переплетаются как мотивы народного творчества, так и мотивы баллады Жуковского. Однако было бы ошибочным считать, что Гоголь механически использовал уже известные сюжетные мотивы.

В "Вие" чувствуется полемика с романтизмом Жуковского, с поэтикой "ужасов", с апологией иррационального. Реалистическая основа повести, ее демократическая тенденция решительно противостоят "готической" романтике Жуковского, - его стремлению утвердить торжество "потустороннего" начала в жизни человека. Вся история Хомы Брута рассказана в ее жизненной, реальной правде. Фантастика, мотивы вторжения демонической "ведьмовской" силы в судьбы людей даны здесь как гротескноподчеркнутое изображение злой социальной силы, враждебной простому человеку, мстящей Хоме за его вольнолюбивый нрав, за его "земную", бесхитростную любовь к жизни и ее радостям. Поэтому так контрастны и непохожи изображение бурсы, Хомы Брута и его товарищей, хутора сотника, с одной стороны, и панночки-ведьмы и ужасов в церкви - с другой. Фольклорный образ Вия, которого панночка-ведьма призвала на помощь для того, чтобы погубить Хому Брута, выступает как воплощение жестокой, слепой, антинародной силы.

Следует отметить, что в тексте "Миргорода" описание чудовищ дано гораздо более подробно, чем в окончательной редакции 1842 года, в которой это описание сильно сокращено. В окончательном тексте сказано лишь, что "Двери сорвались с петлей и несметная сила чудовищ влетела в божью церковь", тогда как в тексте "Миргорода" (и в рукописи) дано подробное описание ужасов, подобных фантазиям Босха: "Почти насупротив его стояло высокое, которого черный скелет выдвинулся на поверхность и сквозь темные ребра его мелькало желтое тело. В стороне стояло тонкое и длинное, как палка, состоявшее из одних только глаз с ресницами. Далее занимало почти всю стену огромное чудовище и стояло в перепутанных волосах, как будто в лесу. Сквозь сеть волос этих глядели два ужасные глаза" и т. д. Белинский именно и осудил в своей статье "О русской повести и повестях Гоголя" эти фантастические описания, отметив, что "фантастическое в ней (то есть в повести "Вий". - И. С.) слабо только в описании привидений". Видимо, это мнение Белинского повлияло на Гоголя и при подготовке издания сочинений 1842 года он эти фантастические описания снял.

Для Жуковского фантастическое являлось высшей реальностью, выражая вторжение в жизнь человека ми-стического, "потустороннего" начала. Для Гоголя фантастика становится средством раскрытия тех социальных противоречий, которые представляются ему в аспекте народного сознания. Этот реальный, подлинный смысл повести, жизненная, а не фантастическая основа ее подчеркнуты заключительной сценой. Гоголь не захотел кончить свою повесть страшной картиной гибели Хомы Брута. Он завершает ее полной жизненных красок и юмора сценкой своеобразных поминок "философа" его друзьями по бурсе. Богослов Халява, получивший к тому времени, когда слухи о гибели Хомы дошли до Киева, должность звонаря на колокольне, и Тиберий Горобець, ставший уже в свою очередь "философом", поминают своего друга в шинке. "Славный был человек Хома! - сказал звонарь, когда хромой шинкарь поставил перед ним третью кружку. - Знатный был человек! А пропал ни за что". Молодой "философ" Тиберий Горобець, который "с жаром энтузиаста начал пользоваться своими правами так, что на нем и шаровары, и сюртук, и даже шапка отзывались спиртом и табачными корешками", считает своим долгом возразить: "А я знаю, почему пропал он: оттого, что побоялся". Этой репликой "молодого философа" в сущности и заканчивается повесть, утверждая смелость, бесстрашие как главное и лучшее качество человека, с особенной полнотой раскрытое Гоголем в повести "Тарас Бульба".