3

"Вечера на хуторе" можно сравнить по их роли в творчестве Гоголя с ранними рассказами Горького. Молодой Гоголь ищет прекрасных и цельных людей, в корне отличных от тех "сущеетвователей", которые "корою своей земности" "задавили" "высокое назначение человека". И он находит таких людей в народе и не столько в его конкретных индивидуальных представителях, сколько в народе в целом, в народной массе, как носителе этих положительных и прекрасных свойств человека вообще. Это и определило собой новое отношение к искусству, оптимистический пафос "Вечеров на хуторе" и своеобразие реалистической основы этих повестей, сочетающейся с романтической манерой изображения.

Не в повседневной жизни людей, не в их подневольном быту нашел писатель это положительное, поэтическое начало, а в тех проявлениях народного характера, в тех героических чертах, которые раскрывались всем историческим прошлым народа. Сущность национального характера, которую передает писатель в своих повестях, особенно полно выражена в народных песнях. "Это народная история, - писал Гоголь о песнях, - живая, яркая, исполненная красок, истины, обнажающая всю жизнь народа. Если его жизнь была деятельна, разнообразна, своевольна, исполнена всего поэтического, и он, при всей многосторонности ее, не получил высшей цивилизации, то весь пыл, все сильное, юное бытие его выливается в народных песнях". В этой характеристике народной песни - ключ к "Вечерам на хуторе". Жизнь народа показана в них в ее поэтическом ореоле, преломлена сквозь призму народного миросозерцания, расцвечена красками народной поэзии.

При изучений "Вечеров на хуторе" исследователи особенно большое внимание уделяли их "фольклоризму". К настоящему времени установлены для ряда повестей сюжетные источники, восходящие к записям как украинского, так и русского фольклора^*. Гоголь широко обращался к украинским, сказкам, преданиям, песням. "которые хорошо знал сам, любовно собирал их и использовал в своих повестях. Так предание о черте, выгнанном из пекла и ищущем свое имущество, положенное в основу "Сорочинской ярмарки", восходит к народным легендам и сказкам. В неменьшей мере близок народным предаиям и сюжет "Вечера накануне Ивана Купалы", передающий поверье о папоротнике, который цветет огненным цветом в полночь под Иванов день. Тот, кто сумеет сорвать цветок и устоит перед призраками, отыщет клад. Это поверье записал сам Гоголь в своей "Книге всякой всячины". К фольклорным мотивам восходит и сюжет "Пропавшей грамоты", напоминающий народные рассказы о пребывании в гостях у чертей музыкантов, сапожников и т. д. Щедро вплетены фольклорные мотивы и в повесть "Ночь перед рождеством"; народную легенду пересказывает Гоголь в "Страшной мести".

^* (Б. Д. Гринченко, Этнографические материалы, II. Чернигов 1887. В. Г. Добровольский, Смоленский этнографический сборник, I, СПБ. 1891. М. Драгоманов, Малорусские народные предания и рассказы, Киев 1876, стр. 52. П. Иванов, Народные рассказы о кладах, "Харьковский сборник", IV, 1890 и др.)

Пользуясь в своих повестях фольклорными источниками, Гоголь, однако, отнюдь не механически их воспроизводит. Мотивы народных преданий, сказок, легенд - лишь канва, лишь основа для создания совершенно самостоятельных образов. Народность повестей Гоголя не только в том, что он пользуется фольклорными, мотивами и сюжетами, но и в самом усвоении народного характера, народной точки зрения на действительность. Украинская песня, по словам Гоголя, "слилась с жизнью, - звуки ее так живы, что кажется, не звучат, а говорят".

Гоголь особенно восхищается подлинной поэтичностью и душевной красотой облика женщины, раскрываемого в народной песне: "...любовь их делается чрезвычайно поэтическою. Свежая, невинная, как голубка", - такова женщина в народных песнях. "И как просты, как поэтически просты ее исполненные души речи!" Создавая поэтические, овеянные лиризмом образы девушек: Ганны в "Майской ночи", Параски в "Сорочинской ярмарке", Оксаны в "Ночи перед рождеством" - Гоголь широко пользуется народными песнями, из них выбирает те прекрасные душевные черты и краски, которыми наделены его героини, то мечтательно задумчивые и нежные, как Ганна, то полные задорного веселья, смеющиеся и кокетливые, как Оксана, - но одинаково преданно и нежно любящие. Влюбленные у Гоголя даже объясняются между собой словами народных песен. Лирическим, "песенным" является объяснение Левко и Ганны в повести "Майская ночь", восходящее к одной из известных украинских песен "Сонце низенько, вечер близенько". "Галю, Галю! ты спишь или не хочешь ко мне выйти? Ты боишься, верно, чтобы нас кто не увидел, или не хочешь, может быть, показать белое личико на холод! Не бойся: никого нет. Вечер тепел. Но если бы и показался кто, я прикрою тебя свиткою, обмотаю своим поясом, закрою руками тебя - и никто нас не увидит. Но если бы и повеяло холодом, я прижму тебя поближе к сердцу, отогрею поцелуями, надену шапку свою на твои беленькие ножки". Напомним и соответствующие слова песни:

 Ой вийди, вийди, 
 Не бiйся морозу: 
 Я твoi шженьки
 В шапочку вложу.

Параска в "Сорочинской ярмарке" так же говорит словами народных песен и заклятий, вспоминая о своей нелюбимой и жадной мачехе: "Нет, мачеха, полно колотить тебе свою падчерицу! Скорее песок взойдет на камне и дуб погнется в воду, как верба, нежели я нагнусь пред тобою!"

Кокетливая и гордая Оксана подкупает непосредственностью, прелестью юного, еще самою ею не осознанного чувства. Ее красота крестьянской девушки, с восхищением описываемая автором, - красота жизненная, здоровая, как красота родных полей, рек, щедрой и яркой украинской природы: "Разве черные брови и очи мои, - продолжала красавица, не выпуская зеркала, - так хороши, что уже равных им нет и на свете? Что тут хорошего в этом вздернутом кверху носе? и в щеках? и в губах? будто хороши мои черные косы?" Характерно, что в сцене свидания Оксаны с В акулой Гоголь исключает такую, имевшуюся в первоначальной редакции деталь: "Тут кузнец вышел из себя и в душевном волнении обхватил рукою ее полный стан. Чувствовала дрожавшая рука, как подымались под нею полные девические перси. Дрожь и чудный холод пробежал по жилам парубка". Эта подробность оказалась слишком чувственной, принижающей красоту большой и чистой любви Оксаны и Вакулы.

Такой здоровой, безыскусственной природной красотой отличаются все героини "Вечеров". Напомним описание Параски в "Сорочинской ярмарке" - самой простой, обыкновенной украинской "дивчины": "на возу сидела хорошенькая дочка с круглым личиком, с черными бровями, ровными дугами поднявшимися над светлыми карими глазами, с беспечно-улыбавшимися розовыми губками..." Такова и Пидорка в "Вечере накануне Ивана Купалы": "полненькие щеки казачки были свежи и ярки, как мак самого тонкого розового цвета", "брови словно черные шнурочки", "ротик" "на то и создан был, чтобы выводить соловьиные песни". Это не изнеженная и чувственная красота панночки-ведьмы в "Вие" или прекрасной полячки, погубившей Андрия, а самая заурядная, здоровая, естественная привлекательность крестьянской девушки.

Впоследствии Н. Г. Чернышевский в "Эстетических отношениях искусства к действительности" указывал, что критерием красоты у народа и в народной поэзии является здоровье, цветущий внешний вид: "Работая много, поэтому будучи крепка сложением, сельская девушка при сытой пище будет довольно плотна - это также необходимое условие красавицы сельской: светская, тоненькая, худенькая и полувоздушная красавица кажется поселянину решительно "невзрачной"... Одним словом, в поселянке (существенно, что в рукописи и 1-м издании было: "в описаниях красавицы в народных песнях". - Н. С.) не найдется ни одного признака красоты, который не был бы выражением цветущего здоровья..."^*.

^* (Н. Г. Чернышевский, Статьи по эстетике, М. 1938, стр. 9-10.)

Кузнец Вакула, Грицко, Данила Бурульбаш являются воплощением тех положительных черт, какие запечатлелись в народных думах и песнях. Вакула не теряется ни в каких случаях жизни. Он готов заставить служить себе и нечистую силу, не робеет он и во дворце у царицы. Его поступки воодушевляются большим и подлинным чувством любви к Оксане. Гоголь с иключительным целомудрием и сердечностью изображает его преданную, безыскусную любовь. Искренне и прекрасно чувство Вакулы, готового сделать все на свете, чтобы завоевать свою Оксану. "Если б меня призвал царь и сказал: кузнец Вакула, проси у меня всего, что ни есть лучшего в моем царстве - все отдам тебе. Прикажу тебе сделать золотую кузницу и станешь ты ковать серебряными молотами. Не хочу, сказал бы я царю, ни каменьев дорогих, ни золотой кузницы, ни всего твоего царства: дай мне лучше мою Оксану!"

Лукаво-простодушный юмор, с которым Гоголь описывает своих отрицательных героев, также восходит к народному творчеству, неумолимо и солоно высмеивающему спесивость, глупое упрямство, самодурство. Такова, например, насмешливая украинская песня о властной "жинке" и глупом муже, слепо ее слушающемся (известная Гоголю по сборнику М. Максимовича):

 Била жшка мужика, 
 Пишла позивати; 
 Присудили мужику
 Ще жшки прохати. 
 Сидить жiнка на припечку, 
 Нiжки пiдобравши; 
 Стоить мужик у порога, 
 Шапочку изнявши. 
 Прости мене, моя мила, 
 Що ти мене била; 
 Куплю тобi гарнец меду, 
 Коновочку пива*

^* ("Малороссийские песни", М. 1827, стр. 138.)

Дальше в песне рассказывается, как жинка заставляет мужа танцевать для своей потехи "гайдука". Этот комический образ строптивой "жинки" в народной песне несомненно подсказал Гоголю и его сварливую Хиврю, помыкающую глупым Солопием Черевиком в "Сорочинской ярмарке".

Бытовые, комические персонажи повестей наделены Гоголем теми чертами, которые восходят к украинскому фольклору, в частности, к интермедиям кукольных "вертепов". Муж - простак, плутоватый цыган, хвастливый запорожец, дьяк, ухаживающий за чужой женой, бойкая, речистая баба, вроде Хиври, - все это излюбленные персонажи украинского вертепа. В вертепе запорожец, так же как и Вакула, ловит черта за хвост и заставляет его служить себе:

 Ух! Черт у баклаг влиз! 
 Що се я пiймав? чи се птичка? 
 Чи перепелычка? 
 Чи се тая сынычка, 
 Що вона й не дыше, 
 Тыльки хвостыком колыше? 
 Глянь, глянь, яка воно чуднее; 
 Да, дали бы страшнее. 
 Очи з пятака, 
 А язык вывалыв, мов та собака!*

^* (Текст вертепа цитируется по книге Н. Маркевича, Обычаи, поверия, кухня и напитки малороссиян, Киев 1860, стр. 59.)

Гоголь щедро пользуется теми комическими средствами, которые подсказаны ему народными представлениями вертепа (кукольного театра) и смешными ситуациями комедий И. Котляревского и своего отца. Прятанье в мешки, неожиданные появления героев, комедийно-сценические ситуации, столь часто возникающие в повестях "Вечеров", навеяны этой комедийной традицией. Веселый, задорный комизм, роднящий "Вечера" с народным театром, отнюдь не исчерпывается смешными положениями^*. Гоголь широко пользуется также комизмом жестов, поз, речевой манеры с тем, чтобы разоблачить отрицательные стороны поведения человека, придавая этим сатирическую выразительность своим образам. Конечно, комизм и в ранних повестях Гоголя отнюдь не имел самодовлеющего характера, не являлся смехом ради смеха. Комическое начало переходит в них в острый сатирический гротеск, помогает раскрыть и подчеркнуть отрицательные стороны действительности. В этих случаях Гоголь уже обнаруживает зоркость и наблюдательность сатирика, предвещающую сатирическую манеру его последующих произведений.

^* (В. Перетц в статье "Гоголь и малорусская литературная традиция" указывал, что любимыми типами интермедий были простоватый крестьянин, вроде Солопия Черевика из "Сорочинской ярмарки", школьник-семинарист, "пиворез", отбившийся от бурсы, который не прочь подшутить, казак-запорожец, лихо пьющий горилку, тип бойкой, речистой бабы вроде Хиври или Солохи. См. сб. "Н. В. Гоголь, Речи, посвященные его памяти", СПБ. 1902.)

"Жанровые", бытовые сценки в "Вечерах" дополняют и расширяют социальный фон повестей, придают им реалистическую достоверность, яркий бытовой колорит. В этих сценках с особенной полнотой сказался юмор Гоголя, его зоркая наблюдательность к мелочам быта. Так в разговоре поповича и разнеженной Хиври в "Сорочинской ярмарке" Гоголь повторяет традиционную комическую сценку, подсказанную народным вертепом. Но он находит новые меткие подробности, остроумно подчеркивающие как самый комизм положений, так и реальный бытовой фон этой сцены. При всем своем кокетстве Хивря ведет весьма практический разговор, спрашивая поповича про "приношения", полученные его отцом. И здесь, в этом, казалось бы, случайном разговоре, приоткрывается весьма конкретная картина сельских нравов. Попович жалуется на недостаточную, по его мнению, тароватость прихожан: "Сущая безделица, Хавронья Никифоровна: батюшка всего получил за весь пост мешков пятнадцать ярового, проса мешка четыре, кнышей с сотню, а кур, если сосчитать, то не будет и пятидесяти штук, яйца же большею частию протухлые". В той же "Сорочинской ярмарке" дано великолепное по яркости красок описание ярмарки. С веселым лукавством передается сцена встречи Солопия Черевика с Грицко Голопупенко, быстро заслужившим полное доверие Солопия, большого любителя варенухи. Эти сценки выхвачены из жизни, обладают всей бытовой достоверностью, характерностью изображаемых персонажей, богатством красок разговорной речи.

Отличительной особенностью повестей "Вечеров" является юмор, придающий им своеобразие и поэтическое очарование. Это еще не тот горький и уничтожающий смех сквозь невидимые миру слезы, который возникает в творчестве писателя позже. Но и в смехе "Вечеров" много оттенков - он становится едким и злым, когда Гоголь высмеивает жадную и сластолюбивую Хиврю или самодовольного и жестокого голову в "Майской ночи"; и мягким и лирическим, когда он рассказывает о капризной красавице Оксане или похождениях кузнеца Вакулы. Этот внешне простодушный и вместе с тем лукавый юмор ведет свое происхождение от народного творчества и является одной из важнейших особенностей стиля Гоголя, его художественной манеры. Изображая бытовые, жанровые сценки, Гоголь не погружается в быт, не растворяется в нем, а подчеркивает в своих персонажах те земные, смешные черты, которые свидетельствуют о повседневной неприглядной "прозе" жизни. Здесь нет еще той беспощадной сатирической насмешки, с которой впоследствии писатель покажет "значительных лиц" и всяких преуспевающих пироговых и Ковалевых. Даже взбалмошная мачеха в "Сорочинской ярмарке" или "ведьма" Солоха в "Ночи перед рождеством" изображены хотя и с ядовитым, но не уничтожающим юмором. Они характерные бытовые фигуры, та среда, которая еще ярче оттеняет целомудренных и благородных героев "Вечеров".

Уже в "Вечерах" проявилось замечательное свойство творчества Гоголя - его способность к типическому обобщению явлений, сказавшаяся в острой сатирической подчеркнутости детали, казалось бы второстепенной, но вместе с тем весьма важной для раскрытия самой сущности явлений. Пользуясь меткой деталью, писатель дает точную социальную характеристику персонажа. Так, говоря о казаке Чубе, одном из поклонников Солохи в "Ночи перед рождеством", Гоголь не преминул сообщить, что вдовый Чуб весьма завидный жених: "Чуб был вдов; восемь скирд хлеба всегда стояли перед его хатою. Две пары дюжих волов всякий раз высовывали свои головы из плетеного сарая на улицу и мычали, когда завидывали шедшую куму корову или дядю - толстого быка. Бородатый козел взбирался на самую крышу и дребезжал оттуда резким голосом, как городничий, дразня выступавших по двору индеек, и оборачивался задом, когда завидывал своих неприятелей, мальчишек, издевавшихся над его бородою. В сундуках у Чуба водилось много полотна, жупанов и старинных кунтушей с золотыми галунами: покойная жена его была щеголиха". В этой характеристике Гоголь воссоздает яркую жизненную картину сельских нравов. Комическое сравнение бородатого козла с городничим предвосхищает сатирические принципы более поздних произведений писателя. Отрицательное в людях показано при помощи неожиданного, сатирически развернутого сравнения, заостряющего те черты, которые раскрывают самую сущность характера. Гоголь одновременно дает и гротескное, комическое изображение быта и вместе с тем, как бы мимоходом, приводит резкую сатирическую деталь, обладающую широким социальным смыслом.

Рисуя будничные сцены сельской жизни, писатель создает типичные в своей жизненной конкретности образы, подчеркивая социальный облик персонажа. Таков, например, сатирический портрет "сорочинского заседателя", хапуги-чиновника, данный Гоголем в полную силу жизненных красок: "Если бы в это время проезжал сорочинский заседатель на тройке обывательских лошадей, в шапке с барашковым околышком, сделанной по манеру уланскому, в синем тулупе, подбитом черными смушками, с дьявольски-сплетенною плетью, которою имеет он обыкновение подгонять своего ямщика, то он бы, верно, приметил ее, потому что от сорочинского заседателя ни одна ведьма на свете не ускользнет. Он знает наперечет, сколько у каждой бабы свинья мечет поросенков, и сколько в сундуке лежит полотна, и что именно из своего платья и хозяйства заложит добрый человек в воскресный день в шинке". Портрет этот при всей шутливости тона глубоко сатиричен и реален. Он уже предвещает изображение тех отрицательных персонажей, которых в дальнейшем с такой полнотой и яркостью сатирических красок покажет Гоголь. В характеристике заседателя не забыта и такая черта, как шапка, сделанная на уланский манер, свидетельствующая о том, что заседатель любил, чтобы его принимали не за полицейского чиновника, а за офицера. "Дьявольски-сплетенная" плеть, которою он имел обыкновение подгонять ямщиков, наглядно рисует "порядки", принятые заседателем. Недаром в другом месте упоминается о том, что "черт припустил бежать, как мужик, которого только что выпарил заседатель".

Черты быта, многочисленные конкретные подробности, раскрывающие подлинные порядки и нравы тогдашней деревенской жизни, рассеяны по всем "Вечерам". Они придают реальный характер повествованию, подчеркнутый бесхитростным тоном рассказчика, словно не придающего значения мелким подробностям быта и в то же время воссоздающего при помощи их правдивую картину жизни украинского села.

Этой задаче сатирического разоблачения быта и нравов служит и фантастика повестей. Фантастика и "демонология" в "Вечерах" принципиально отличны от мистической фантастики немецких романтиков Тика, Гофмана и др. Для немецких романтиков фантастика, народные предания и легенды являлись лишь средством для своего рода мистической мифологизации, для утверждения ирреальности, иллюзорности действительности, подлинная "сущность" которой якобы может быть постигнута в обращении к "мифологическому" сознанию. В фантастике немецкие романтики видели философскую аллегорию, средство мистического преображения реальности.

У Гоголя фантастика народного творчества способствует созданию жизненных сатирических образов, является выражением глубокого сродства мировоззрения писателя с народом. Подобно тому как в народной поэзии, в сказках враждебные народу, отрицательные явления показаны в виде злобной и вредящей людям "нечистой силы", Гоголь в своих повестях делает фантастических персонажей - чертей, ведьм - носителями злых и корыстных черт, тех дурных, отрицательных моральных и социальных качеств, которые свойственны представителям господствующей верхушки, провинциальному чиновничеству, сельской "знати". Даже там, где в повестях участвуют фантастические персонажи, как, например, черт в "Ночи перед рождеством" или ведьмы в "Пропавшей грамоте", - они показаны в бытовом, реальном плане. В них нет ничего "демонического", они мало чем отличаются от людей и наделены их слабостями. Черт в "Ночи перед рождеством" похож на губернского стряпчего: "настоящий губернский стряпчий в мундире, потому что у него висел хвост, такой острый и длинный, как теперешние мундирные фалды..." Черт мало чем отличается от судейского чиновника не только по внешности, но и по своим повадкам, по желанию напакостить людям.

Изображая черта провинциальным любезником и франтом, Гоголь в сущности показывает смешной, гротескный облик провинциального ухажера, повадки которого приданы им черту. Волокитство черта смешно именно потому, что в нем легко узнать манеры провинциального любезника: "Черт между тем не на шутку разнежился у Солохи: целовал ее руку с такими ужимками, как заседатель у поповны, брался за сердце, охал и сказал напрямик, что если она не согласится удовлетворить его страсти и, как водится, наградить, то он готов на все, кинется в воду; а душу отправит прямо в пекло". Черт действует и говорит, как стряпчий (он даже душу готов "отправить прямо в пекло"), чем особенно остро и гротескно подчеркивается пошлость и тривиальность повадок и любезничанья провинциального ловеласа.

Говоря о том, что не только черт, но и вся уездная "знать" лезет в "люди", автор раскрывает этот сатирический смысл своей фантастики: "Чудно устроено на нашем свете! - якобы простодушно замечает рассказчик по поводу фатовства черта. - Все, что ни живет в нем, все силится перенимать и передразнивать один другого. Прежде, бывало, в Миргороде один судья да городничий хаживали зимою в крытых сукном тулупах, а все мелкое чиновничество носило просто нагольные. Теперь же и заседатель и подкоморий отсмолили себе новые шубы из решетиловских смушек с суконною покрышкою. Канцелярист и волостной писарь третьего году взяли синей китайки по шести гривен аршин. Пономарь сделал себе на лето нанковые шаровары и жилет из полосатого гаруса. Словом, все лезет в люди! Когда эти люди не будут суетны! Можно побиться об заклад, что многим покажется удивительно видеть черта, пустившегося и себе туда же. Досаднее всего то, что он, верно, воображает себя красавцем, между тем как фигура - взглянуть совестно".

"Нечистая сила", как и в народных поверьях и сказках, наделена у Гоголя теми отрицательными, подлыми качествами и чертами, которые присущи "высшему лакейству" и враждебны народу, глубоко чужды благородным и душевно-чистым парубкам и дивчинам "Вечеров". Таков дьявол Басаврюк в повести "Ночь накануне Ивана Купала", соблазняющий людей жаждой золота, толкающий их на преступления. Ведьмы и прочие чудища в дьявольском пекле, куда попадает запорожец в "Пропавшей грамоте", играют в карты и при этом еще плутуют. Фантастическое и здесь становится прежде всего средством сатирического изображения вполне реальных явлений, способствует заострению образа, сопровождается лукавой усмешкой автора, все время сквозящей за внешне простодушным и даже сочувственным отношением к рассказываемому. Сатирическое начало в повестях "Вечеров" подчеркивает отрицательные проявления обыденной жизни, которые в гротескно-фантастическом преломлении приобретают особую наглядность и остроту. Этим объясняется и самое изображение фантастического, как обычного, повседневного, бытового. Гоголь чаще всего мотивирует свою фантастику затаенной иронией, показывает фантастическое как представление о происходящих в повести событиях, свойственное самим ее персонажам.

Фантастика у Гоголя выражает представления самого народа, его наивную веру в чертей, ведьм, домовых, хотя и сдобренную изрядной долей насмешливого скептицизма. Эта наивная вера в "нечистую силу", присущая как рассказчикам, так и самим действующим лицам повестей Гоголя, характеризует их культурный уровень, их предрассудки и суеверия, к которым сам автор относится с нескрываемой насмешкой. Поэтому в таких повестях, как "Сорочинекая ярмарка", "Пропавшая грамота", "Заколдованное место", фантастическое выступает у Гоголя как средство комического изображения быта и нравов.

При наличии фантастических мотивов "Сорочинекая ярмарка" отнюдь не фантастична, а является жизненной, исполненной народного юмора историей о том, как глуповатый Солопий Черевик решился наперекор сварливой жене выдать замуж за парубка Грицко свою дочку Параску. Таинственная "красная свитка", которую заложил черт шинкарю, включается в повесть как предание, которым пользуется Грицко и помогающий ему цыган, чтобы припугнуть супругу Солопия и заставить ее согласиться на свадьбу. "Чудесные" появления свиного рыла или оторванного рукава красной свитки не заключают ничего фантастического, а являются проделками цыган, дурачащих и пугающих Солопия и его супругу. В таких повестях, как "Ночь перед рождеством", "Заколдованное место" или "Пропавшая грамота", фантастика переплетается с жизненными, бытовыми подробностями. В "Пропавшей грамоте" похождения загулявшего запорожца, деда рассказчика, переданы дьячком Фомой Григорьевичем как пьяное наваждение, как сон, рассказанный ему болтливым, любящим прихвастнуть и приврать дедом. Хвастливый запорожец выдумывает самые фантастические, невероятные происшествия, якобы с ним случившиеся, стараясь им придать правдоподобие, уснащая повествование множеством конкретных подробностей о порядках в "пекле", представляемом им по образу и подобию своего собственного житья-бытья.