Часть первая

Глава первая

Гоголь в Петербурге. Резкие социальные контрасты в невской столице. Первые впечатления Гоголя: "Все подавлено, все погрязло в бездельных, ничтожных трудах". Тяжелые условия жизни Гоголя-мелкого чиновника. Решение Гоголя всецело отдаться литературе. Общественно-политическая атмосфера 1829-1831 гг., период создания первых гоголевских произведений. Состояние литературы на переломе от 20-х к 30-м гг. Борьба вокруг творчества Пушкина - борьба за утверждение реализма. Встреча Гоголя с Пушкиным.

1

В самом конце 1828 года в Петербург приехал двадцатилетний юноша, проникнутый смутными вольнолюбивыми идеями, приехал, чтобы "означить в мире свое имя прекрасными делами"... На поприще государственном, в юстиции мечтал это совершить юноша пылкий и скрытный, полный южного украинского жара и вместе с тем наклонный к грусти и меланхолии...

В 1829 году, почти в то же самое время, когда вступал в самостоятельную жизнь Гоголь, начинались "годы учения и странствий" его младших сверстников по поколению. Белинский, Герцен, Огарев, а в следующем 1830 году Лермонтов и Станкевич стали студентами Московского университета.

Вокруг Белинского сложился кружок, известный под именем "литературного общества 11 нумера", об идейном направлении которого говорит нам антикрепостническая драма молодого Белинского "Дмитрий Калинин".

Герцен, Огарев, их друзья объединились в кружок политического, по выражению Герцена, "французского" направления. Молодежь, сплотившаяся в Москве вокруг Сунгурова, хотела составить тайное общество с целью ввести конституцию в Россию просвещением и действием на народ^*.

^* (А. И. Костенецкий, Воспоминания из моей студенческой жизни, "Русский архив", 1887, кн. II, № 5, стр. 73-81.)

Наряду с политическими исканиями справедливости молодежь была охвачена и философскими поисками истины. Эта часть молодежи группировалась вокруг Станкевича и Белинского.

Герцен прекрасно охарактеризовал настроение тогдашней молодежи, вдохновляемой высокими порывами к благу народа. "Шутить либерализмом было опасно, играть в заговоры не могло притти в голову. За одну дурно скрытую слезу о Польше, за одно смело сказанное слово - годы ссылки, белого ремня, а иногда и каземат. Потому-то и важно, что слова эти говорились, что слезы эти лились. Гибли молодые люди иной раз, но они гибли, не только не мешая работе мысли, разъяснявшей себе сфинксову задачу русской жизни, но оправдывая ее упования"^*.

^* (А. И. Герцен, Былое и думы, стр. 78.)

Мятежные настроения молодежи выражал и юный студент Московского университета Лермонтов. В пьесе "Странный человек", в стихотворениях "Новгород", "Предсказание" он клеймил деспотизм, прославлял смелых борцов с тиранией, предсказывал, что

Настанет год, России черный год,
Когда царей корона упадет...

Гоголь если не на бумаге, то в воображении привез с собою в Петербург "Ганца Кюхельгартена"^*. Как правильно указал М. Б. Храпченко, в этой юношеской пробе пера явственно звучали мотивы гражданской лирики, романтические мотивы свободолюбия - отзвуки лекций Белоусова, отзвуки пушкинской додекабрьской поэзии^**.

^* (Точно не установлено, привез ли Гоголь с собой уже готовую рукопись, или написал идиллию в Петербурге.)

^** (М. Б. Храпченко, Творчество Гоголя, АН СССР, 1955, стр. 88-92.)

Но Гоголь не нашел в Петербурге для себя такой среды, какая была вокруг Герцена, Белинского, Станкевича в Москве.

Петербург, сказочный город на берегах Невы, о котором он грезил в Нежине, обернулся к нему тою же враждебною стороною, как и к герою "Медного всадника".

Спустя неделю после приезда в столицу империи Гоголь писал матери, что Петербург показался ему совсем не таким, как он думал (АН, т. X, стр. 137).

Мечта и действительность горько разошлись... Это было первое и потому особенно сильное из бесконечных разочарований, постигших Гоголя в его жизни...

Петербург Николая I был городом резких контрастов, которые поражали куда более зрелых, житейски опытных наблюдателей, чем юный мечтатель с Украины. Как огромный театр, за пышными декорациями которого скрывается страшная драма, - воспринял столицу империи французский путешественник, известный писатель Кюстин^*. Его первым впечатлением было, что он попал в огромную казарму, где все тихо, размеренно... И таким же было первое впечатление совсем иного наблюдателя: "Стройность одинаковости, отсутствие разнообразия, личного, капризного, своеобычного, обязательная форма, внешний порядок - все это в высшей степени развито в самом нечеловеческом состоянии людей - в казармах"^**.

^* (Le marquis de Gustine, La Russie en 1838. Сокращенный перевод под названием "Николаевская Россия", М. 1930, стр. 64, 73.)

^** (А. И. Герцен, Былое и думы, стр. 234.)

Придавленность и подавленность человека, поразительная тишина и безмолвие на обширных площадях, широких проспектах, величественных набережных поразили Кюстина. Но, быть может, это случайное впечатление и поспешное заключение заезжего чужестранца? Вот запись в дневнике постоянного жителя столицы. Дело происходит в Петергофе, на традиционном гулянье 1 июля (ст. ст.) 1830 года. "Кажется, весь Петербург нахлынул в Петергоф, - замечает А. В. Никитенко и продолжает: - Нельзя сказать, чтобы там было большое оживление. Пестрая толпа чинно, почти угрюмо бродила по дорожкам; нигде веселья, а везде только одно любопытство. Гуляющие казались не живыми лицами, а тенями, мелькающими в волшебном фонаре"^*.

^* (А. В. Никитенко, Указ. соч., т. I, стр. 201.

О балаганах на пасхе он пишет: "Много народу; мертвая тишина, безжизненность на лицах; полное отсутствие одушевления" (стр. 312). Таких записей немало в его Дневнике.)

И эта тишина была плодом сознательных стараний режима. "Мы выбиваемся из сил, чтоб все шло как можно тише и глаже", - так Дубельт пояснял Герцену правительственную программу внутренней политики^*. Усилия режима не пропадали даром: "Петербург стал суше и холоднее прежнего", - констатировал П. А. Вяземский в 1828 году^**.

^* (А. И. Герцен, Былое и думы, стр. 238.)

^** ("Архив братьев Тургеневых", вып. шестой, стр. 68.)

Вот эта преднамеренная, насаждаемая, поддерживаемая всеми способами тишина - на улицах, на гуляньях, в гостиных, в умах, повсюду и во всем - не могла не ударить по сердцу пылкого и восприимчивого юношу...

А резкие социальные контрасты!

Адмиралтейство со своим шпилем, венчающее прямую стрелу Невского проспекта, - и жалкие лачуги, толпящиеся по бокам улиц, по которым въезжает путешественник в Петербург. Великолепные дворцы на набережных и Невском, на Миллионной, Большой Морской, на Фонтанке и Мойке - и смиренная лачужка в три окна у Покрова в Коломне... А крошечных деревянных домов было в столице - две трети! Роскошные палаты знати и жалкие квартирки на Мещанской и Вознесенском, в которых обитал Гоголь.

Знаменитый английский магазин Николлса и Плинке на Невском, модная лавка мадам Сихлер на Большой Морской, знаменитый портной Руч на Малой Морской, фешенебельный ресторан Дюме на Гороховой - и толкучка на Сенном рынке, обжорные ряды с требухой, лавки старьевщиков... четыре тысячи нищих, официально признанных, просящих подаяния, четыре тысячи подкидышей в Воспитательном доме, целая армия проституток. Тюрем, гауптвахт, кордегардий, съезжих было в несколько раз больше, чем больниц, госпиталей, приютов, богаделен. Да и церквей, этих религиозных "управ благочиния", также было в шесть с лишним раз более, чем благотворительных учреждений, и - по странной случайности - ровно столько же, сколько знаменитых полицейских будок!

Таких резких контрастов не мог не увидеть Гоголь, они не могли не поразить его.

"На меня напала хандра, - пишет он матери на седьмой день столичной жизни, - ... и я уже около недели сижу, поджавши руки и ничего не делаю". И тут же делится с нею соображениями финансово-материальными: "Жить здесь не совсем по-свински, т. е. иметь раз вдень щи да кашу, несравненно дороже, нежели думали" (АН, т. X, стр. 136, 137).

Жить не по-свински - т. е. иметь на обед щи да кашу... Так писал Гоголь матери 3 января 1829 года. А вот что сообщал брату в Москву петербургский почт-директор К. Я. Булгаков 25 февраля этого же года: "Ну уж задал же вчера пир Потоцкий! В два часа звали на завтрак. Оным начали в три часа, и до 8 часов вечера беспрестанно этот завтрак, т. е. полный и прекраснейший обед, возобновлялся, так что было 8 обедов... а в половине двенадцатого ужин в готической, который также возобновляли, по мере как танцующие приходили покушать. Следовательно, от двух часов пополудни до двух часов пополуночи все танцевали, все ели, все лакомились и все веселились... Я чаю, ему стало тысяч за 12"^*.

^* ("Русский архив", 1903, кн. III, стр. 323-324.

Многолетняя переписка братьев Булгаковых (второй из них был почт-директором в Москве) содержит важный материал для истории быта этой эпохи.)

Двенадцать тысяч рублей на один пир... И вот месячный бюджет скромного помощника столоначальника в Министерстве внутренних дел: за квартиру (две комнатенки на пятом этаже) - 25 р., стол - 25 р., чай, сахар, хлеб - 20 р., дрова, свечи, вода - 12 р., прачка - 5 р. Всего расхода в месяц - сто рублей, а жалованья на службе не более шестидесяти.

Как же тут свести концы с концами, как жить в таких условиях?

Гоголь в письме к матери рассуждает об этом: "Но за цену ли, едва могущую выкупить годовой наем квартиры и стола, мне должно продать свое здоровье и драгоценное время? и на совершенные пустяки, на что это похоже? в день иметь свободного времени не более, как два часа, а прочее время не отходить от стола и переписывать старые бредни и глупости господ столоначальников и проч..." (АН, т. X, стр. 143).

Так писал Гоголь. Почти такими же словами говорит о бюрократических порядках и Герцен: "Начальники отделений озабоченно бегали с портфелями, были недовольны столоначальниками; столоначальники писали, писали, действительно, были завалены работой и имели перспективу умереть за теми же столами, - по крайней мере, просидеть без особенно счастливых обстоятельств лет двадцать"^*.

^* (А. И. Герцен, Былое и думы, стр. 235.)

Герцен говорит о своем опыте службы в канцелярии министра внутренних дел. Первая служба Гоголя и была в министерстве внутренних дел. О ней он ничего не рассказал в письмах. Но о порядках как раз в этом министерстве и как раз в это время рассказал в своих "Воспоминаниях" О. А. Пржецлавский. А. А. Закревский, назначенный министром в 1828 году, ввел в министерстве порядки военной казармы и вахтпарада. Бюрократический формализм был доведен до таких пределов, что совет министра, под его председательством, обсуждал вопрос: быть ли впредь тряпкам для вытирания перьев из черного коленкора, как доселе, или из черного сукна? Определили - из сукна ^*.

^* ("Русская старина", 1874, декабрь, стр. 683-690.)

Об этом служебном Петербурге П. А. Вяземский писал в эти же годы: "Здесь одна связь: связь службы, личных выгод: человеку, не носящему на себе крючков, чтобы задеть других и задеть себя, на этой цепи делать нечего. Он будет мотаться и только. И ведь нужны тут крючки форменные, а естественных крючков, то есть даров природных, недостаточно. В Петербурге личные свойства решительно "и к чему не нужны..."^*

^* ("Архив братьев Тургеневых", выпуск шестой, стр. 69.)

Такова была столица империи...

Ее сущность сразу почувствовал Гоголь:

"Каждая столица вообще характеризуется своим народом, набрасывающим на нее печать национальности, на Петербурге же нет никакого характера: иностранцы, которые поселились сюда, обжились и вовсе не похожи на иностранцев, а русские в свою очередь, обыностранились и сделались ни тем, ни другим. Тишина в нем необыкновенная, никакой дух не блестит в народе, все служащие да должностные, все толкуют о своих департаментах да коллегиях, все подавлено, все погрязло в бездельных, ничтожных трудах (курсив мой.- М. Г.), в которых бесплодно издерживается жизнь их. Забавна очень встреча с ними на проспектах, тротуарах; они до того бывают заняты мыслями, что, поравнявшись с кем-нибудь из них, слышишь, как он бранится и разговаривает сам с собою, иной приправляет телодвижениями и размашками рук" (АН, т. X, стр. 139).

Но николаевский, бюрократический, бездушный Петербург не подавил Гоголя, не превратил его ни в забитого Акакия Акакиевича, ни в завзятого бюрократа.

Гоголь начал писать...

О своих замыслах он, правда в неопределенной форме, сообщает матери в цитированном выше письме от 30 апреля 1829 года и обращается к ней с просьбой присылать ему материалы о жизни Украины, "обычаи и нравы малороссиян наших" (АН, т. X, стр. 140-141)^*.

^* (25 мая Гоголь снова просит присылать ему материалы об Украине. В письмах от 4 мая и 2 июля М. И. Гоголь прислала сыну необходимые ему сведения, и он 24 июля благодарит ее, просит "не оставлять и впредь таковыми письмами" и сообщает, что "в тиши уединения" готовит "запас", который не пустит в свет, "порядочно не обработавши" (АН, т. X, стр. 150). Это было написано тогда, когда Гоголь скупал и сжигал экземпляры своей злополучной идиллии, жестоко изруганной в "Северной пчеле" и "Московском телеграфе". По возвращении из Любека Гоголь вновь просил М. И. Гоголь присылать ему бытовой и этнографический материал об Украине и неоднократно повторял такие просьбы в 1830 г.)

В феврале и марте 1830 года в "Отечественных записках" П. И. Свиньина появилась новелла "Бисаврюк, или Вечер накануне Ивана Купала"^*. 3 июня 1830 года Гоголь сообщил матери: "Теперь я собираю материалы только и в тишине обдумываю свой обширный труд" (АН, т. X, стр. 178). В "Северных цветах на 1831 год" была напечатана "Глава из исторического романа", в первом номере "Литературной газеты" за 1831 год - глава из повести "Страшный кабан", а 26 мая этого же 1831 года было подписано цензурное разрешение первой части "Вечеров" и 31 января 1832 года - разрешение второй части.

^* (П. И. Свиньин самовольно переделал имя "Басаврюк" на "Бисаврюк" и внес также другие изменения в рукопись без ведома Гоголя, из-за чего Гоголь прекратил сотрудничество в его журнале.)

Таким образом, Гоголь начал работать над украинскими новеллами в конце 1829 года, интенсивно трудился над ними в середине 1830 и завершил работу в 1831 году.

Почему же он решил посвятить свои литературные труды Украине, жизни украинского простого народа? Почему в 1829-1831 годах создавал он "Вечера на хуторе близ Диканьки"?

Спустя почти двадцать лет после выхода в свет "Вечеров" Гоголь в "Авторской исповеди" дал такое объяснение началу своего писательства: "Чтобы развлекать себя самого, я придумывал себе все смешное, что только мог выдумать. Выдумывал целиком смешные лица и характеры, поставлял их мысленно в самые смешные положения, вовсе не заботясь о том, зачем это, для чего и кому от этого выйдет какая польза..." (АН, т. VIII, стр. 439)

Это позднейшее объяснение, конечно, неверно. Оно было подсказано духовным состоянием Гоголя в конце 1847 года, после краха "Выбранных мест", накануне возвращения в Россию. В действительности же он принялся в 1829 году за писание в силу своего природного влечения к литературе, по внутреннему велению своего гения. А выбор темы и материала для первой книги был предопределен как образом мыслей и направлением интересов самого Гоголя, так и общественными настроениями, общественной атмосферой этих лет.

Детство и юность Гоголя протекали на Украине, и жизнь своего народа он знал хорошо. И как ни смутен, неопределенен был гоголевский гуманизм в ту пору, но он прочно владел помыслами молодого человека, возненавидевшего несправедливость и поклявшегося посвятить свою жизнь борьбе за счастье народа.

Провал "Ганца Кюхельгартена" раскрыл Гоголю глаза на важнейший закон литературы: успешно писать можно лишь о том, что хорошо знаешь, что носишь в своем сердце.

Естественно, что для новых литературных замыслов он обратился к материалу украинскому, к впечатлениям и наблюдениям детства и юности. Творческое внимание Гоголя направлялось в эту сторону и тем интересом к Украине, к ее прошлому и настоящему, который отчетливо обнаружился в русской литературе в конце 20-х годов. В 1827 году в Москве вышел в свет первый выпуск украинских песен, собранных Максимовичем. В "Невском альманахе" на 1828 год была напечатана повесть Н. Сементовского "Кочубей". В 1828 году была переведена на русский язык и издана в Москве сатирическая комедия Г. Ф. Квитка-Основьяненки "Дворянские выборы", поставленная в 1829 году, стараниями С. Т. Аксакова, в Малом театре. В № 3 "Московского вестника" за 1829 год Погодин напечатал отрывки из его же комедии "Выбор исправника"^*. Чуткий к запросам читателей, Погодин уловил этот интерес к украинскому материалу и принялся за сочинение трагедии "Мазепа". Можно было бы привести еще немало названий повестей, романов, пьес на украинские темы, появившихся в эти годы. Украинской теме была близка и пушкинская "Полтава"^**.

^* (Н.Барсуков, Жизнь и труды М. П. Погодина, т. 3, стр.87.)

^** ("Полтава" поступила в Петербурге в продажу 30 марта 1829 г., а 30 апреля Гоголь обратился к матери с просьбой присылать украинский фольклорный материал.)

Повышенный интерес русского общества к Украине, так живо выразившийся в литературе, несомненно был обусловлен общественно-политической обстановкой и в самой России и на Украине. В конце 20-х годов XIX века вспыхнула упорная борьба крестьян Подолии против панов, возглавленная народным героем Устимом Кармелюком и достигшая наибольшего размаха в начале 30-х годов.

В то время еще были свежи воспоминания о Колиивщине, мощном антикрепостническом движении 60-х годов XVIII века.

Если не революционный, то бунтарский дух, доносившийся с Украины до Москвы и Петербурга, находил там отклик и сочувствие, потому что свирепая расправа с декабристами не уничтожила ни причин, ни проявлений народного недовольства, народного стремления к освобождению от гнета крепостничества и самодержавия.

В 1830 году это обнаружилось с весьма грозной для николаевского режима очевидностью. Июльская революция во Франции, а затем в Бельгии оказала сильное влияние на революцию в Польше, положила начало волне серьезных народных волнений в России (восстания матросов в Севастополе, солдат в военных поселениях в Новгородской губернии, крестьянские волнения во многих местах, холерные бунты в Петербурге и Москве).

Неожиданный - после пяти лет свирепого террора - размах волнений в 1830-1832 годах обнаружил в русском народе огромный запас потенциальной революционной энергии. Герцен писал: "Славное было время, события неслись быстро... Мы следили за каждым словом, за каждым событием..."^*

^* (А. И. Герцен, Былое и думы, стр. 72.)

Тогдашний студент Петербургского университета В. Печерин впоследствии вспоминал в "Замогильных записках":

"Вдруг блеснула молния, раздался громовой удар, разразилась гроза июльской революции... Воздух освежел, все проснулись, даже и казенные студенты. Да и как еще проснулись!.. Начали говорить новым, дотоле неслыханным языком: о свободе, о правах человека и пр. и пр."^*.

^* (В. С. Печерин, Замогильные записки, М. 1932, стр. 38.)

Говорил таким языком и юный Лермонтов в стихотворении "30 июля - Париж 1830 года":

  И загорелся страшный бой,
  И знамя вольности, как дух,
  Идет пред гордою толпой.
  И звук один наполнил слух,
  И брызнула в Париже кровь.
  О! чем заплатишь ты, тиран,
  За эту праведную кровь,
  За кровь людей, за кровь граждан.

Конечно, Гоголь был далек от революционных или бунтарских настроений Герцена или Лермонтова. Но "дух" этого исторического момента не мог не коснуться и его настроений, его переживаний. Само собою разумеется, что воздействие этой общественной атмосферы на Гоголя было косвенным, ослабленным - ибо самая основа его взглядов, заложенная в годы детства и учения, была совершенно иною, нежели у таких представителей его поколения, как Герцен или Лермонтов. Все это очевидно, и было бы странно искать в "Вечерах" прямых отзвуков революционных событий, которые разыгрывались тогда, когда писалась эта книга. И при всем этом нельзя отрицать, что пронизывающий "Вечера" дух любви к "простому народу", дух вольнолюбия (образно и сильно воплощенный в казаке Левко, о чем подробнее в следующей главе), настроение приподнятости, праздничности, так сильно пропитавшее "Вечера", что все эти характерные особенности первой книги Гоголя по-своему, но отразили и выразили общественный подъем 1830-1831 годов.

Таким образом, естественный интерес Гоголя к родной стороне, к родному народу сливался с повышенным общественным интересом к Украине - к ее прошлому, наполненному мужественной героической борьбой за свободу и независимость, к ее смелому народу с его вольнолюбивыми традициями.

А события 1830 и 1831 годов, общественный подъем, особенно в среде молодежи, образовали ту атмосферу, в которой Гоголь создавал "Вечера на хуторе близ Диканьки".

Вольнолюбивый дух, гуманистические устремления этих двух книг Гоголя по-своему выражали общественные настроения и чувства 1830-1831 годов.

Теперь обратимся к состоянию русской литературы в тот момент, когда в нее входил Гоголь.

2

К концу 20-х годов уже отгремели, отошли в прошлое горячие бои между классицизмом и романтизмом, составлявшие содержание литературного процесса в 10-20-х годах XIX века. Передовой вольнолюбивый романтизм одержал полную, решительную победу над мертвенным, условным, оторванным от жизни классицизмом. Но тут неожиданно для очень и очень многих приверженцев романтизма оказалось, что под романтическим плащом созрел... реализм! Пушкин, написавший после южных поэм "Бориса Годунова", называл свою трагедию романтическим произведением, в то же время утверждая, что она написана по канонам "отца нашего Шекспира". Это и значит, что в представлении Пушкина в тот момент понятие романтизма отождествлялось с таким направлением в литературе, которое выражает правду жизни. Тут уместно напомнить, что почти одновременно с Пушкиным великий французский реалист Стендаль, противопоставляя классицизму Расина реализм Шекспира, называл его выразителем романтического направления.

Такая странность терминологии может быть объяснена тем, что реализм, как новое направление в литературе XIX века, возникал и складывался в недрах передового романтизма.

Вспоминая в 1842 году литературную обстановку конца 20-х годов, Белинский писал: "Итак, романтизм наш убит прозою. С 1829 года все писатели наши бросились в прозу. Сам Пушкин обратился к ней"^*. Характерно, что прозой Белинский назвал такие произведения, как "Скупой рыцарь" и "Каменный гость", - под прозой он разумел не форму изложения, а реалистическое содержание. Это новое направление он в "Литературных мечтаниях" окрестил народным направлением и пояснял, что "наша народность состоит в верности изображения картин русской жизни"^**.

^* (В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., АН СССР, т. VI, стр. 525.)

^** (Там же, т. I, стр. 94.)

Становление реализма происходило в условиях суровой последекабрьской действительности, когда Николай не только свирепо преследовал малейшие проявления "вольномыслия" в литературе, но и насаждал и поощрял то, что можно назвать булгарински-кукольниковским "классицизмом" - придворно-полицейскую "литературу" угодничества, лести и восхваления. Герцен гневно писал об этом: "Для того чтоб отрезаться от Европы, от просвещения, от революции, пугавшей его с 14 декабря, Николай, с своей стороны, поднял хоругвь православия, самодержавия и народности, отделанную на манер прусского штандарта и поддерживаемую чем ни попало - дикими романами Загоскина, дикой иконописью, дикой архитектурой, Уваровым, преследованием униат и "Рукой всевышнего отечество спасла"^*.

^* (А. И. Герцен, Былое и думы, стр. 286.)

"Произведения" Булгарина, его конкурента на поприще "нравственно-сатирического романа" А. А. Орлова и прочих "нравоописателей" такого толка призваны были вытеснить реализм подлинной правды жизни. А сочинения псевдо-романтиков типа Кукольника, Бенедиктова должны были заменить революционный романтизм декабристской поэзии.

Таким образом, в литературе в конце 20-х - начале 30-х годов происходил весьма сложный процесс нового размежевания сил, переоценки привычных ценностей, пересмотра старых взглядов и выработки новых критериев и новых принципиальных позиций.

Вот несколько примеров.

И. Киреевский, в прошлом один из "любомудров", приверженцев немецкой идеалистической эстетики, сторонник романтизма, в "Обозрении русской словесности за 1829 год" признал состояние русской литературы в целом еще неудовлетворительным. "Будем беспристрастны, - писал он, - и сознаемся, что у нас еще нет полного отражения умственной жизни народа, у нас еще нет литературы"^*. Поэтому он приветствовал то, что на смену филантропическому направлению Карамзина и идеализму Жуковского пришел Пушкин, поэт действительности, и высоко оценил его "Полтаву", "так как одно стремление воплотить поэзию в действительность уже доказывает и большую зрелость мечты поэта и его сближение с господствующим характером века"^**.

^* ("Обозрение" было напечатано в альманахе "Денница" на 1830 г. Полн. собр. соч. И. В. Киреевского в 2-х томах, т. II, М. 1911, стр. 38.)

^** (Там же, стр. 38.)

Белинский назвал "Обозрение" Киреевского "замечательнейшей статьей в этом роде", понравилось оно и Пушкину... Это вполне понятно: Киреевский приветствовал, как он писал, переход от мечтательности к существенности, то есть развитие реалистического направления в литературе и в творчестве Пушкина.

Но вот Надеждин, также ратовавший за реализм и также считавший положение литературы в конце 20-х годов неудовлетворительным^*, видел по-прежнему в творчестве Пушкина ложное направление романтизма и решительно осуждал "Полтаву"^**. Разбранил поэму Пушкина еще яростнее, чем Надеждин, и Полевой, но сделал это с прямо противоположных позиций правоверного романтизма. Он клеймил Пушкина за измену романтизму^***, считая "Полтаву" произведением нового, не романтического толка.

^* (Статья Надеждина в № 2 "Вестника Европы" за 1829 г., в которой он говорил о наступлении "литературного хаоса, осеменяемого философией ничтожества".)

^** ("Вестник Европы", 1829, № 2.)

^*** ("Московский телеграф", 1830, № 2.)

Таков пример расхождений и разноречий в оценках, когда одно и то же произведение одними критиками считается образцом реализма и за это восхваляется, другими - уничтожается за реалистичность, третьими - отвергается, как не реалистическое, а романтическое.

Показательна также борьба, закипевшая вокруг VII главы "Евгения Онегина", этого замечательного произведения подлинного реализма.

Полевой, упорно цеплявшийся за литературные взгляды вчерашнего дня и не понимавший, что время романтизма 10-20-х годов безвозвратно прошло после краха 14 декабря, объявил, что "Онегин - собрание отдельных бессвязных заметок и мыслей о том, о сем, вставленных в одну раму, из которых автор не составил ничего, имеющего свое отдельное значение"^*.

^* ("Московский телеграф", 1830, № 6.)

А вот что писал Булгарин: "Ни одной мысли в этой водянистой VII главе, ни одного чувствования, ни одной картины, достойной воззрения! Совершенное падение, chute complete!" Секрет этой брани был тут же раскрыт: "Мы думали, что автор "Руслана и Людмилы" устремился за Кавказ, чтобы напитаться высокими чувствами поэзии, обогатиться новыми впечатлениями и в сладких песнях передать потомству великие подвиги русских современных героев... Мы ошиблись! Лиры знаменитые остались безмолвными, и в пустыне нашей поэзии появился опять Онегин, бледный, слабый..."^*

^* ("Северная пчела", 1830, № № 35, 39.)

Эта булгаринокая оценка была не чем иным, как пересказом "высочайшей" резолюции. Николай "начертал" на докладе Бенкендорфа по поводу "Евгения Онегина": Пушкин "сделал бы гораздо лучше, если бы не предавался исключительно этому весьма забавному роду литературы, но гораздо менее благородному, нежели его "Полтава"^*.

^* (М. К. Лемке, Узказ. соч., стр. 499-500.)

Правда русской жизни, воспроизведение действительности во всей ее истинности не могло не быть осуждением этой действительности и призывом к ее уничтожению. Между тем все силы и все помыслы Николая были направлены к тому, чтобы сохранить и укрепить эту самодержавно-крепостническую действительность...

Однако, как бы ни старались казенные перья Булгарина, как бы ни пытался Полевой удержать господство отжившего свой век романтизма - реализм победно утверждался в русской литературе. Произведения Пушкина периода "болдинской осени" 1830 года закрепляли полную, бесповоротную победу реализма над романтизмом предыдущего периода и знаменовали такую же победу над романтизмом нового кукольниковского толка и над новым "классицизмом" придворно-полицейской литературы Булгариных и К°^*. VIII, IX, X главы "Евгения Онегина", маленькие трагедии, "Домик в Коломне", "История села Горюхина", "Повести Белкина" - таков богатейший поэтический урожай болдинской осени! Создавая их, Пушкин много размышлял над общими проблемами своей эстетики как эстетики реализма. Свои выводы, свой ответ критикам от Николая и Бенкендорфа до Булгарина и Полевого он изложил в замечательных строчках:

  Румяный критик мой, насмешник толстопузый,
  Готовый век трунить над нашей томной музой,
  Поди-ка ты сюда, присядь-ка ты со мной,
  Попробуй, сладим ли с проклятою хандрой.

^* (Булгарин за своих "Выжигиных" получил брильянтовое кольцо и публичную благодарность Николая, а за "Дмитрия Самозванца" еще один перстень. Полевой заявил, что это "творение" Булгарина "оживило нашу бедную словесность и решительно перевешивает все тридцати- или двадцатистраничные поэмочки знаменитых", т. е. "Полтаву" ("Московский телеграф", 1830, № 6).

Вредоносность этой литературы была велика, ибо даже и юноша Станкевич поддался ее воздействию и выражал благодарность Булгарину за его "хорошие романы" (Переписка Н. В. Станкевича, М. 1914. стр. 1).)

Так начинает поэт свое объяснение с теми, кто отвергал литературу простых, обыденных картин повседневной жизни, и продолжает:

  Смотри, какой здесь вид: избушек ряд убогой,
  За ними чернозем, равнины скат отлогой,
  Над ними серых туч густая полоса.

Далее следует поразительная по скупой точности и лирической яркости картина бедной сельской природы и нищей крестьянской жизни, завершаемая ироническим возгласом по адресу "румяного критика":

  Что, брат? уж не трунишь, тоска берет - ага!

В главе VIII "Евгения Онегина", законченной за месяц до "Румяного критика" и напечатанной, как "Путешествие Онегина", Пушкин столь же полемически провозглашает эту же программу бескомпромиссного реализма - в противоположность отвлеченному романтизму, которому нужны "и гордой девы идеал, и безыменные страданья":

  Иные мне нужны картины:
  Люблю песчаный косогор,
  Перед избушкой две рябины,
  Калитку, сломанный забор,
  На небе серенькие тучи,
  Перед гумном соломы кучи -
  Да пруд под сенью ив густых,
  Раздолье уток молодых...

Пушкин защищал реализм как столбовую дорогу русской литературы и наполнял понятие "поэзии действительности" конкретным содержанием: это было критическое отношение к действительности.

Его творчество 1828-1830 годов утверждало победу и господство реализма. Происходил этот процесс в сложных, противоречивых условиях и формах.

В этот переломный момент Гоголь и создавал свои "Вечера". На его глазах шла та борьба, о которой сказано выше. Когда же Гоголь в конце 1830 года вошел в среду "Литературной газеты", органа пушкинской литературной партии, то не могло не возрасти воздействие на него взглядов Пушкина и его единомышленников.

20 мая 1831 года состоялась встреча Пушкина с Гоголем. Свершилось событие, которое обозначило как бы веху в развитии нашей литературы. Пушкин, основоположник русской классической литературы XIX века, и Гоголь, его ученик, преемник, продолжатель, не просто познакомились, а сошлись, как два великих мастера-творца, содружество которых призвано было поднять литературное развитие нашего народа, а с ним и всего человечества на новую, небывалую высоту.