Старосветские помещики. Комментарии

I

Источники текста

а. Печатные

[М] - "Миргород". Повести, служащие продолжением "Вечеров на хуторе близ Диканьки" Н. Гоголя. Часть первая, СПб., 1835.

[П] - "Сочинения Николая Гоголя". Том второй: "Миргород", СПб., 1842.

[Тр] - "Сочинения Н. В. Гоголя". Том второй: "Миргород", Москва, 1855.

б. Рукописные

[РЛ₁] - Автограф. Государственная публичная библиотека имени М. Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде.

В настоящем издании повесть печатается по "Миргороду" изд. 1835 г. с исправлениями по автографу.

II

Повесть "Старосветские помещики" появилась впервые в "Миргороде", 1835 г., часть первая, стр. 1-55. Вторично повесть была напечатана при жизни Гоголя в издании: "Сочинения", 1842 г., том второй. В 1855 г., уже после смерти Гоголя, вышли первые четыре тома нового издания его сочинений под редакцией Н. П. Трушковского. Издание это было задумано Гоголем еще в 1850 г., но тогда не осуществилось, хотя некоторые листы первых четырех томов, по свидетельству Трушковского, прошли через авторскую корректуру. Из второго тома, содержащего "Миргород", при жизни Гоголя было отпечатано девять листов - в том числе, значит, и весь текст "Старосветских помещиков". Повесть эта не подвергалась значительным переделкам, но некоторые стилистические и грамматические изменения есть и в издании 1842 г. и в издании 1855 г.

Рукописный текст повести (автограф) находится в тетради, хранящейся в рукописном отделении Ленинградской гос. публичной библиотеки. Текст повести (не совсем полный) занимает здесь листы 12-15а от начала, кончая словами "слезы лились как река", и от слов "Это блюдо", кончая словами "в самое сердце". Текст этого автографа очень близок к печатному, отличаясь от него только мелкими вариантами. По всем признакам, с этого автографа была сделана копия, которая и была сдана в набор после сделанных на ней автором исправлений. При сличении рукописного текста повести с текстом "Миргорода" обнаруживаются, кроме авторских исправлений, некоторые произвольные изменения языка и явные ошибки переписчика или наборщика, не замеченные автором. Что касается текста повести в издании 1842 г., то известно, что его редактор, Н. Я. Прокопович, пользуясь разрешением Гоголя, "исправлял" некоторые выражения автора, следуя грамматическим и стилистическим правилам.

Итак, мы имеем четыре текста "Старосветских помещиков". Они отличаются друг от друга исключительно стилистическими и грамматическими вариантами. В издании 1842 г. эти варианты принадлежат не Гоголю, а Н. Я. Прокоповичу, и потому не принимаются во внимание при установке основного текста в настоящем издании; но тем самым должны остаться в стороне и варианты издания 1855 г., представляющие собой дополнение к тексту 1842 г. Остаются, таким образом, автограф и текст "Миргорода". Печатая повесть по "Миргороду" 1835 г., мы исправляем несомненные погрешности переписки и набора по автографу.

Приводим главные случаи, в которых мы следуем автографу:

"Старосветские помещики" - берем "пестротою", считая "простотою" ошибкой переписчика. Тихонравов оставил "простотою", но в комментарии написал: "В печатных текстах вместо слова "пестротою" поставлено "простотою";. в этой замене мы подозреваем ошибку писца: из контекста места видно, что автор противополагает новому гладенькому строению - "пестроту" обветшавшего домика, стены которого промыты дождем, крыша местами покрыта зеленою плесенью, крыльцо, лишенное штукатурки, выказывает красные кирпичи". ("Сочинения" Н. В. Гоголя, 10 изд., т. I, стр. 565.)

Берем "комнат", считая "комнаты" ошибкой переписчика.

Берем "закушивал", считая "закусывал" чужой поправкой; (см. ниже) во всех изданиях сохранилось "закушивал".

III

Повесть "Старосветские помещики" была задумана и начата Гоголем не раньше конца 1832 г. - после того, как он провел лето (с 20 июля до октября) на родине, в Васильевке. Н. С. Тихонравов поддерживает эту датировку указанием на то, что история исчезновения кошечки и последовавшей затем смерти Пульхерии Ивановны является отражением рассказа, слышанного Гоголем от М. С. Щепкина, с которым он познакомился в Москве у С. Т. Аксакова проездом в Васильевку или на обратном пути. Об этом сообщает А. Н. Афанасьев в статье "М. С. Щепкин и его записки": "Случай, рассказанный в "Старосветских помещиках" о том, как Пульхерия Ивановна появление одичалой кошки поняла за предвестие своей близкой кончины, взят из действительности. Подобное происшествие было с бабкою М. С-ча. Щепкин как-то рассказал о нем Гоголю, и тот мастерски воспользовался им в своей повести. М. С-ч прочитал повесть и при встрече с автором сказал ему шутя: "а кошка-то моя!" - "Зато коты мои!" - отвечал Гоголь, и в самом деле, коты принадлежали его вымыслу" ("Библиотека для чтения", 1864, 2, стр. 8). Работа над повестью шла, по-видимому, в конце 1833 г. или в начале 1834 г. Посылая матери вышедший из печати сборник "Миргород", Гоголь писал ей (12 апреля 1835 г.): "Посылаю вам, в завершение, мои повести, довольно давние, которые, впрочем, недавно вышли из печати".

Прототипами Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны одни считают деда и бабушку Гоголя (Афанасия Демьяновича и Татьяну Семеновну), другие - знакомых старичков Зарудных (см. Шенрок, "Материалы", т. II, стр. 141 и В. Чаговец, "Семейная хроника Гоголей")^*. Несомненно, что, рисуя своих героев, Гоголь пользовался разнообразными фактами и наблюдениями, соединяя их вместе. С. В. Капнист-Скалон (близкая знакомая Гоголя) рассказывает в своих воспоминаниях о старичках Бровковых, у которых они останавливались в Миргороде по дороге в имение дяди, П. В. Капниста: "Старик и старушка встречали нас всегда с большим радушием и не знали, чем и как нас угощать. Чуть ли не их описал Н. В. Гоголь в своей повести "Старосветские помещики". Подъезжая к маленькому домику их, мы видели всегда старика с трубочкой в руках, высокого роста, с правильными чертами лица, выражавшими и ум и доброту, сидевшего на простом деревянном крылечке с небольшими столбиками; он приветливо встречал нас, вводил в маленькую, низенькую и мрачную гостиную с каким-то постоянным особенным запахом и с широкой деревянной дверью, издававшей при всяком входе и выходе ужасный скрип. Тут нас радостно встречала, переваливаясь с ноги на ногу, добрая старушка, его жена... При наших посещениях она больше всего хлопотала о том, чтобы изготовить нам чудный малороссийский стол и накормить людей и лошадей наших... Старушка... делала <много> добра в жизни своей, и неудивительно, что когда она скончалась, то никто в городке том не запомнит таких трогательных похорон. Дом и двор их до того были наполнены плачущими и облагодетельствованными ею людьми, что стороннему человеку трудно было добраться до ее гроба. О сю пору память о ней сохраняется в Миргороде"^**.

^* ("Памяти Гоголя", Сб. Об-ва Нестора-летописца, Киев, 1902. Отд. III, стр. 5-6.)

^** ("Воспоминания и рассказы деятелей тайных обществ 1820-х годов" т. I, Изд-во политкаторжан, М., 1931, стр. 318-319.)

Повесть "Старосветские помещики" написана в тонах идиллии, но трогательное чередуется в ней с комическим, а комическое переходит в грустное. Пушкин дал очень точную характеристику этой повести: "шутливая трогательная идиллия, которая заставляет вас смеяться сквозь слезы грусти и умиления" ("Современник", 1836, 1). В гоголевской литературе уже указывалось на то, что Гоголь в этой повести зависит от карамзинской традиции. В 1832 г. Гоголь писал из деревни престарелому другу Карамзина, И. И. Дмитриеву: "Теперь я живу в деревне, совершенно такой, какая описана незабвенным Карамзиным. Мне кажется, что он копировал малороссийскую деревню, так краски его ярки и сходны с здешней природой".

Эта цитата, взятая сама по себе, может навести на мысль, что в "Старосветских помещиках" Гоголь не только связан с традицией карамзинского стиля, но и проникнут тем же патриархально-идиллическим духом. Между тем, вслед за приведенными словами (адресованными, чего не нужно забывать, другу Карамзина) идут размышления и соображения совсем иного, не карамзинского характера: "Чего бы, казалось, недоставало этому краю! Полное, роскошное лето! Хлеба, фруктов, всего растительного гибель! А народ беден, имения разорены и недоимки неоплатные. Всему виною недостаток сообщения: он усыпил и обленивел жителей. Помещики видят теперь, что с одним хлебом и винокурением нельзя значительно возвысить свои доходы. Начинают понимать, что пора приниматься за мануфактуры и фабрики; но капиталов нет, счастливая мысль дремлет, наконец умирает, а они рыскают с горя за зайцами". Эти темы и соображения не высказаны в повести прямо, но составляют ее несомненную основу. Начальные слова ("Я очень люблю"), как и всю повесть, нельзя понимать прямо, вне юмора и даже иронии, окрашивающих повествовательный тон Гоголя. Рассказ о том, как войт и приказчик обкрадывают "старосветских помещиков", не имеет ничего общего с идиллией и вполне соответствует тому, о чем говорится в письме ("Хлеба, фруктов, всего растительного гибель!" и т. д.). Наконец, финал повести переводит ее уже прямо из жанра будто бы идиллии в жанр реалистического очерка, рисующего судьбу разоряющихся помещиков этого "необыкновенно уединенного" края. Итак, видеть в "Старосветских помещиках" прямую идиллию было бы неверно, как неверно было бы и умозаключать от такого понимания повести к преобладению элементов патриархального мышления у Гоголя этой поры.

"Старосветских помещиков" можно назвать идиллией только с оговорками, как это и сделал Пушкин. Гоголь и в самом деле строит всю повесть на своеобразном, противоречивом сочетании идиллического стиля с комическими сюжетными положениями и деталями и с реалистическими подробностями быта и обстановки в "фламандском" вкусе. На фоне такого рода подробностей "идиллические" элементы "Старосветских помещиков" звучат скорее как преодоление сентиментально-идиллического стиля, чем как действительное следование ему. Интересно, что традиционный "буколический" тезис идиллии использован Гоголем для истории кошечки, соблазненной дикими котами: "набралась романических правил, что бедность при любви лучше палат". Ироническое отношение к сентиментально-идиллическим традициям здесь очевидно.

В эволюции Гоголя от идиллических "Вечеров" к критическому реализму комедий и петербургских повестей "Старосветские помещики" имеют огромное значение как преодоление реакционных традиций сентиментальной идеализации действительности, господствовавших в русской прозе 20-х годов.