Страшная месть. Комментарии

I

В гоголевской литературе отсутствуют какие бы то ни было сведения или соображения к датировке работы писателя над повестью "Страшная месть". Возможно, что работа эта относится к лету - началу осени 1831 года. Лето 1831 года Гоголь прожил в Павловске, неоднократно навещая Пушкина и Жуковского, живших в Царском Селе; в другом месте (комментарий к отрывкам из романа "Гетьман", см. т. III настоящего издания) высказано предположение, что к этому времени относится первое знакомство Гоголя с "Историей Русов", рукописью которой обладал Пушкин; следы беглого знакомства с "Историей Русов" можно обнаружить в "Страшной мести". Любопытно, что первые главы повести Гоголя лишены каких бы то ни было определенных исторических черт; единственное конкретно-историческое упоминание о битве казаков с поляками при Перешляе-поле явно принадлежит творческому вымыслу самого Гоголя. Зато в главе VIII упоминание о подготовке нашествия поляков на "народ украинский" несомненно навеяно чтением "Истории Русов", равно как и размышления пана Данила в главе IX.

В первом издании "Вечеров" "Страшная месть" снабжена подзаголовком, снятым в последующих перепечатках: "Старинная быль".

В основном тексте настоящего издания сделаны следующие исправления: Страшная месть. I "хватая на руки детей" - по [ВД₁]; [ВД₂], [П] - "хватая за руки детей"; Страшная месть. III "душа лукавой гадины" - в [ВД₁]; [ВД₂], [П] явная опечатка: "дума лукавой гадины"; Страшная месть. IV "не верь сну" - по [П]; в [ВД₁] опечатка: "не верь ему", неудачно выправленная в [ВД₂] на "не верь ему"; "недвижно остановилась" - по [ВД₁]; [ВД₂], [П]- "неподвижно остановилась"; Страшная месть. VII "чокают шпоры" - по [ВД₁]; [ВД₂], [П] - "чокаются шпоры"; Страшная месть. X "стклянных вод" - по [ВД₁]; [ВД₂], [П] - "стеклянных вод"; "страшно было глянуть" - по [ВД₁]; [ВД₂], [П] - "страшно было глядеть"; "так же неподвижно глядела" - по [ВД₁] и [П];[ВД₂] - "так же глядела"; Страшная месть. XII "Как сткло" - по [ВД₁]; [ВД₂], [П] - "Как стекло"; Страшная месть. XV "святый схимник" - по [ВД₁]; [ВД₂], [П] - "святой схимник"; Страшная месть. XVI "По над самым провалом" - по [ВД₁]; в [ВД₂] - "Но над самым провалом" - опечатка, узаконенная позднейшими редакторами.

II

В украинском фольклоре не существует сказочного сюжета, аналогичного сюжету "Страшной мести". Следует вообще отметить, что в художественной работе Гоголь обращался вполне вольно с фольклорными сюжетными построениями. Вместо художественной передачи традиционного сюжета, он стремится к созданию сюжетов собственного изобретения, хотя и снизанных из ряда фольклорных мотивов, но объединенных и видоизмененных согласно своим требованиям.

Таким образом и в "Страшной мести" исследователь должен искать отражения не столько одного, основного фольклорного сюжета, сколько ряда отдельных мотивов. Едва ли не придуман писателем основной мотив "Страшной мести", о котором рассказывает слепой бандурист: в украинском фольклоре мотив побратимства почти не встречается, неизвестны также и параллели к думе о двух казаках; Н. И. Петров, правда, отмечает "подобный рассказ" под названием "Живая могила", но не указывает, что рассказ этот позднейшего происхождения и носит явные следы впечатлений, оставленных чтением "Страшной мести" ("Киевская Старина" 1888, № 10, стр. 70 и сл.; ср. Н. И. Петров. "Южно-русский народный элемент в ранних произведениях Гоголя" - "Памяти Гоголя. Научно-литературный сборник, изданный Историческим обществом Нестора-летописца, под ред. Н. П. Дашкевича". Киев, 1902, отд. II, стр. 67-68).

Более близок к фольклору другой центральный мотив повести - мотив "великого грешника", заведомо интересовавший Гоголя и известный ему: в другом варианте мотив этот разработан в страшном рассказе о жестоком пане, повесившем праведного дьякона на заклятой сосне ("Глава из исторического романа", отнесенная самим Гоголем к неосуществленному замыслу "Гетьмана", см. комментарий к "Гетьману" в т. III настоящего издания). Но и в данном случае фольклорному мотиву дано Гоголем оригинальное разрешение: в фольклоре великий грешник получает, в конце концов, прощение; колдун "Страшной мести", "злодей, какого еще и не бывало на свете", предатель своей родины, гибнет страшной смертью, обрекается на вечную муку во исполнение проклятия, наложенного на весь род иуды Петра самим богом.

Близко к фольклору разработан следующий мотив повести - о противоестественной страсти отца к дочери (ср. например, М. Драгоманов. "Малорусские народные предания и рассказы". Киев, 1876, стр. 304; Е. Романов. "Белорусский сборник", I. Витебск, 1887, стр. 63), который в отдельных вариантах имеет такую же трагическую развязку, заканчивается убийством дочери (А. Н. Афанасьев. "Народные русские сказки", III, Л., 1939, № 339; ср. также II, №№ 290-291). Фольклорными источниками навеяна также ужасная сцена мертвецов, встающих из могил (П. Кулиш. "Записки о Южной Руси", II. СПб., 1856, стр. 69; Б. Д. Гринченко. "Из уст народа". Киев, 1900, стр. 132, 134, 138), но мотивировка этой сцены принадлежит собственно гоголевскому воображению; ср. сходную сцену в "Ганце Кюхельгартене", картина XI. Ряд фольклорных параллелей имеет, наконец, мотив освобождения узника кем-нибудь из родственников лица, заточившего его, и без ведома последнего (см. А. Н. Афанасьев, назв. соч., I, №№ 123-126; II, № 240; П. В. Шейн. "Материалы для изучения быта и языка русского населения северо-западного края", II. СПб., 1893, стр. 53); в отдельных сказках таким образом освобождается леший мужик ("Королевич и его дядька" у Афанасьева), мужик с железными руками ("Иван царевич", там же), чудо-юдо (у Шейна), то есть сверхъестественные существа, легко поддающиеся сближению с колдуном "Страшной мести".

Стилистические особенности "Страшной мести" всего более носят следы влияния фольклора и особенно фольклора украинского. Не говоря уже о думе, сочиненной Гоголем, о причитаниях, о песнях, написанных в подражание украинским народным песням, - вся повесть пересыпана фольклорными образами, сравнениями, эпитетами; самый ритмический строй отдельных мест "Страшной мести" близко напоминает украинские думы (ср., например, описание бури на Днепре в известном начале X главы с думой "Буря на Черном море").

В поисках "разгадки" повести, стоящей по своему стилю особняком в творчестве Гоголя, исследователи неоднократно усматривали в ней попытку усвоить на украинском историко-фольклорном материале демонические образы и построения немецкого романтизма, в частности Л. Тика. Неоднократно отмечалась сюжетная близость "Страшной мести" и повести Тика "Пьетро Апоне", появившейся в русском переводе незадолго перед тем ("Московский Вестник" 1828, № 1-8), и вероятно известной Гоголю^*. Однако связь "Страшной мести" с романтической литературой была менее значительна, чем связь ее с украинским фольклором, сказавшаяся и в основной теме - борьбе с Польшей за народную свободу, и в основных образах (народный герой - Данило Бурульбаш, злодей-изменник, несчастная Катерина), и во всем лирико-эпическом стиле повести. "Страшной местью" раскрывались в творчестве Гоголя новые возможности, на основе которых выросла героическая эпопея - "Тарас Бульба".

^* (В статье Стендер-Петерсена "Gogol und die deutsche Romantik" ("Euphorion, Zeitschrift für Literaturgeschichte" 1922, Bd. XXIV, H. 3, S. 628-653) приводятся параллели к "Страшной мести" из драмы Тика "Karl von Berneck" (тема проклятия рода) и из новеллы Гофмана "Ignaz Denner". Следует, однако, учесть, что оба эти произведения не появлялись в русских переводах и вряд ли были известны Гоголю.)