Ночь перед Рождеством. Комментарии

I

Рукопись "Ночи перед Рождеством" находится в составе гоголевской тетради [РМ₄] по нашему шифру (№ 3231 по инвентарю Публичной библиотеки Союза ССР им. В. И. Ленина; по обозначению Тихонравова - [РА₂]). Тетрадь эта заключает в себе также рукописные тексты "Портрета", "Невского проспекта", "Записок сумасшедшего" и ряда статей, вошедших в "Арабески". "Ночь перед Рождеством" занимает здесь листы 87-131 (основная часть текста) и 132-133 (позднейшие приписки). Положение в тетради не дает данных для датировки повести, и предельной датой работы над "Ночью перед Рождеством" остается дата цензурного разрешения второй части "Вечеров", то есть 31 января 1832 г.; очевидно, к концу 1831 г. или даже началу 1832 относятся позднейшие приписки (на лл. 132-133). Основной текст повести может относиться и к более раннему времени: Тихонравов по данным почерка допускал даже, что он относится к 1830 году (Соч., 10 изд., I, стр. 542). Необходимо согласиться с заключением Тихонравова, что "повесть была вписана автором в эту записную книгу ранее всех предшествующих ей набросков", а также, что "повесть прямо вписана была в книгу, а не переписана в нее с чернового оригинала": на это указывают первичные поправки текста, а также ряд замен на ходу письма (там же, стр. 550-551). В первичной стадии работы больших изменений не делалось. Один только небольшой эпизод (о забавах парубков и девушек, стр. 220, 25) перенесен в другое место: первоначально об этих забавах рассказывалось после сцены в хате Оксаны.

Значительно более перерабатывалась вторая часть повести (от приезда Вакулы в Петербург). Переделке в позднейших приписках на лл. 132-133 подверглась сцена приема запорожцев во дворце; причем пространная жалоба запорожцев ("Помилуй, мамо" и т. д.), а также разговор Екатерины с Фонвизиным - переписаны в этих приписках впервые^*.

^* (На стр. 86 об. (то есть непосредственно перед текстом повести) набросан столбцом следующий список отдельных слов: [кобеняк], черевики, кожух, кобеняк, видлога, гаман, [мешки], паляница, скрыня, швець, намитка, шибеник.

Это - выписки (сделанные, быть может, по памяти) из "Ночи перед Рождеством" для "Словарика" ко второй книжке "Вечеров", в который они все вошли.)

В наборный экземпляр попали некоторые случайные чтения, объясняемые, вероятно, рассеянностью переписчика. Так, например, в словах "картина намалеванная на стене церковной" Гоголь зачеркнул только последнее слово и тут же написал новый вариант "на церковной стене". Получилось: "на стене церковной стене"; в печатном тексте: "на стене церковной". Подобный же случай в фразе "Пономарь сделал себе нанковые на лето нанковые шаровары", в печати "нанковые на лето шаровары". Считаем оба эти чтения случайными и берем в текст последний рукописный вариант.

В первоначальной характеристике Фонвизина было сказано: "устремив глаза на стоявшего подалее от других средних лет человека, с полным, но несколько бледным лицом" и т. д. Слова "средних лет человека" были, очевидно, пропущены при переписке; нет их и в изданиях 1832 и 1836 гг. В издании 1842 г. Прокопович добавил "господина", и эту добавку удержали и последующие редакторы; очевидно, нужно в этом, как и в предыдущих случаях, вернуться к чтению рукописи.

Несколько сложнее следующие случаи искажения текста:

1) В эпизоде прибытия Вакулы в Петербург в рукописи было сначала: "когда малейший стук копыт коня отзывается громом и отдается по несколько раз". Затем всё это место было переделано так: "Звук колеса, копыт коня отдается с четырех сторон". Затем это место вновь переделано, но в печати появилось с искажениями в обоих изданиях:

в [ВД₁]: копыт коня, звук колеса отзываются громом и отдаются с четырех сторон

в [ВД₂]: копыт коня, звук колеса отзываюлись громом и отдавались с четырех сторон".

Начертание "отзываюлись" указывает на то, что переделка из настоящего времени в прошедшее сделана уже в корректуре второго издания. Прокопович исправил всю фразу ("стук конских копыт и колес отзывался" и т. д.) и это же чтение удержал Тихонравов. Мы вводим конъектуру: "стук копыт коня".

2) В конце повести переписчиком, очевидно, была пропущена приписка на полях: "Кузнец утонул, вот тебе на!" и т. д. Пропуск этот был замечен Гоголем и восстановлен, но в несколько другом месте (выше, после реплики бабы в казацкой свитке: сначала она была после первой реплики ткачихи). Из нового варианта выпали слова "и разинул рот, чтобы не проронить ни слова"; тем самым отпал и эффект плевка в разинутый рот; появилось: "плюнула в небритую бороду".

Как видно уже из этих примеров, при просмотре копии, а может быть и корректуры, Гоголем были внесены новые исправления. Есть они и в других местах. Поэтому мы не сочли возможным возвращаться к рукописи в ряде случаев, где с равными основаниями можно заподозреть ошибку переписчика и новую поправку Гоголя. Считаем, что пропущены переписчиком, а не исключены Гоголем в рассказе Тымиша Коростявого слова: "подоивши коров, она пришла к нему" - слова, необходимые по смыслу контекста; слова эти мы вводим в основной текст; восстанавливаем по рукописи "послышался стук и голос дюжего головы" - в печатных текстах явный пропуск "послышался голос дюжего головы". Дальнейшие искажения текста связаны были с вмешательством цензуры, которое может быть установлено из сличения рукописи с печатным текстом. Одна из таких купюр - шутки Вакулы, крестящего чорта - была восстановлена еще Тихонравовым. На том же основании мы вводим в основной текст слова "не выпуская хвоста". Н. С. Тихонравов указал на возможность еще одного цензурного вмешательства - в тексте жалобы запорожцев Екатерине. Не считая возможным возвращаться к рукописной редакции всей этой реплики, мы берем по рукописи фразу: "Помилуй, мамо! зачем губишь верный народ? чем прогневили?" (считая печатный вариант цензурным искажением).

По рукописи и [ВД₁] сделаны также следующие, менее значительные исправления: "пришел как-то коровий пастух" ([ВД₂], [П] - "пришел какой-то коровий пастух"); "Заметно было, что он весьма не в духе" (в [ВД₁], [ВД₂], [П] - "было" пропущено); "вряд ли и в другом месте где найдется" (в [ВД₂] и [П] - "где" пропущено).

Из поправок Прокоповича принимаем только исправление явной описки, удержанной в отдельных изданиях "Вечеров": "выше" вместо ошибочного "ниже".

Текст издания 1855 г. вполне соответствует тексту издания 1842 г., за исключением двух разночтений: в первом абзаце повести "повалился дым" исправлено на "повалил дым" и несколько ниже "ни с сего, ни с того" исправлено на "ни с того, ни с сего". Поправки эти могли быть сделаны и не Гоголем, а М. Н. Лихониным или другим лицом; мы удерживаем чтения предыдущих изданий и не вводим ссылок на издание 1855 г. в варианты.

II

"Ночь перед Рождеством" - одна из самых сложных повестей в "Вечерах". В ней три сюжетных линии: 1) чорт и ведьма, 2) застигнутые врасплох любовники и 3) чорт и кузнец. Сплетение этих линий дано на фоне колядования.

Как эти основные элементы повести, так и ряд деталей в изложении, находят свои аналогии в народном творчестве, но подобного сплетения их в фольклоре мы не знаем.

Колядование Гоголь описывает в подстрочном примечании в самом начале повести и затем на протяжении рассказа несколько раз попутно возвращается к изображению колядующих и приводит песню "Щедрык, ведрык". В "Книге всякой всячины" на стр. 224 Гоголь записал: "Колядуют накануне Рождества Христова в честь хозяина дома, молодых супругов и проч. При каждом куплете повторяются слова: "святый вечер". Щедровка перед новым годом; предметом ее - предметы священные с припевом "щедрый вечер" (Соч., 10 изд., VII, стр. 884).

Изображение чорта и ведьмы в общем согласно с народными представлениями. Так, самая внешность чорта (он похож у Гоголя на немца, на чиновника) изображается сходными чертами и в народных рассказах, например, в сборнике Чубинского ("Труды этнографическо-статистической экспедиции в Западно-русский край, снаряженной Русским географическим обществом. Материалы и исследования, собранные П. П. Чубинским", I. СПб., 1872, стр. 185, 188, 189; ср. еще В. Гнатюк. "Знадоби до галицько-руської демонольогії", I - "Етнографічний Збірник", XV. Львів, 1904, № 1, II - там же, XXXIII. Львів, 1912, № 13, 15, 126; "Киевская Старина" 1890, № 4, стр. 83).

Представления о ведьмах, о их превращениях, о полетах через трубу, о снятии ими звезд с неба отмечены у Чубинского, назв. соч., I, стр. 196, 197, 198; ср. также "Киевская Старина" 1890, № 1, стр. 8, 60; 1896, № 9, стр. 47; 1901, № 2, стр. 224-225. В своей "Книге всякой всячины", на стр. 183, Гоголь записал: "Существует поверье, что ведьмы снимают и прячут звезды" (Соч., 10 изд., VII, стр. 881).

Говоря о том, что чорту осталось погулять последнюю ночь (накануне Рождества), Гоголь также опирается на народную традицию - см. "Киевская Старина" 1896, № 1, стр. 5-6.

Найдем в фольклоре и изображение того, как чорт через печную трубу влетает к ведьме на любовное свидание - см. "Киевская Старина" 1889, № 9, 398.

Мимоходом, говоря о радости чорта, поймавшего Вакулу, Гоголь упоминает о хромом чорте: "как будет беситься хромой чорт, считавшийся между ними первым на выдумки". Это представление о хромом чорте, как о самом хитром из чертей, свойственно народной словесности. В заметке 1831 г. "Хромой чорт" Гоголь говорит: "Малороссияне той веры, что [в пекле] в аде хитрее всех и умнее хромой [крывый] чорт" (Соч., 10 изд., VI, стр. 2).

Образ чорта у Гоголя соответствует также и образу его в вертепной драме (В. А. Розов. "Традиционные типы малорусского театра XVII-XVIII вв. и юношеские повести Н. В. Гоголя" - "Памяти Гоголя. Сборник речей и статей". Киев, 1911, стр. 124, ср. стр. 115-124).

Изображение Солохи у Гоголя также более или менее соответствует образу вертепной бабы^*; это изображение напоминает также народную песню о красавице, на которую на улице и в церкви все заглядываются^**.

^* (Евген Марковський. "Український вертеп", I. У Києві, 1929, стр. 17-18 и фигура № 7, 4. Н. И. Петров указывает, между прочим, на особое значение того факта, что Солоха - вдова кузнеца, так как кузнецы нередко водятся с нечистой силой; нам кажется, что это обстоятельство особого значения не имеет (Н. И. Петров. "Южно-русский народный элемент в ранних произведениях Гоголя" - "Памяти Гоголя. Научно-литературный сборник, изданный Историческим обществом Нестора-летописца, под ред. Н. П. Дашкевича". Киев, 1902, отд. II, стр. 65).)

^** (П. В. Шейн. "Великорусс в своих песнях, обрядах, обычаях, верованиях, сказках, легендах и т. п.", I. СПб., 1900, стр. 176, № 677; стр. 150, № 587.)

Рассказ о любовниках, спрятанных в мешки, по своему характеру близок к многочисленным народным анекдотам о попе, дьяконе и дьячке и т. п., посещающих жену мужика (см. Н. П. Андреев "Указатель сказочных сюжетов по системе Аарне". Л., 1929, стр. 102, № 1730). В украинских сборниках отметим следующие тексты подобного содержания: Б. Д. Гринченко. "Этнографические материалы, собранные в Черниговской и соседних с ней губерниях", II. Чернигов, 1897, № 109; М. П. Драгоманов. "Малорусские народные предания и рассказы". Киев, 1876, № 49 (стр. 155-160), № 50 (стр. 160-162); В. Лесевич. "Оповідання Р. Ф. Чмихала". Львів, 1903, № 58; М. Левченко. "Казки та оповідання з Поділля". У Києві, 1928, №№ 211, 212; И. И. Манжура. "Сказки, пословицы и т. п., записанные в Екатеринославской и Харьковской губ." Харьков, 1890, стр. 93-94; О. Роздольський. "Галицькі народнї новелї" - "Етнографічний Збірник", VIII. Львів, 1900, № 7. Рассказы эти, очень живые и яркие, относятся к числу наиболее острых антипоповских анекдотов.

Воспользовавшись этим анекдотом, Гоголь, как и в других случаях, осложнил его литературными реминисценциями. Осложнено и оживлено изложение Гоголя и внесением ряда новых комических деталей; так, в одном из мешков оказывается два соперника (дьяк и Чуб), мешки попадают в руки дивчат и парубков и т. д.

История чорта и кузнеца у Гоголя сама по себе сплетена из нескольких отдельных мотивов, не комбинирующихся в таком виде в народных рассказах.

Чорт является врагом кузнеца и хочет отомстить ему; одной из причин этой вражды являются рисунки кузнеца, обидные для чорта. Аналогичный рассказ записал В. Н. Перетц ("Деревня Будогоща и ее предания" - "Живая Старина" 1894, № 1, стр. 12-13).

Сходные рассказы, но обычно без такой четкой мотивировки вражды чорта к кузнецу: баллада Л. Боровиковского "Кузнец" ("Отечественные Записки" 1840, № 2, стр. 42-51); Гнатюк, назв. соч., I, № 17; Савва-Сулхан Орбелиани. "Книга мудрости и лжи", СПб., 1878, стр. 84, № 75; П. В. Шейн. "Материалы для изучения быта и языка русского населения северо-западного края", II. СПб., 1893, стр. 144. О демонологических мотивах, связанных с кузнецами, см. также статью Вас. Гиппиуса "Коваль Кузьма-Демьян у фольклорі" - "Етнографічний Вісник" 1929, № 8 (здесь и ссылки на литературу).

Изображение знахаря Пацюка лишь в общих чертах напоминает народные представления о колдунах (см., например, Гнатюк, назв. соч., I, стр. 199-251, №№ 317-371); более близкие и конкретные соответствия нам неизвестны. Повидимому, фигура Пацюка является созданием самого Гоголя.

Договор с чортом о продаже души (см. комментарии к "Пропавшей грамоте") широко распространен в устной традиции (откуда проник и в литературу - вспомним легенды о Теофиле, о Фаусте, о Твардовском).

Сцена с одураченным чортом, быть может, восходит к одной из вертепных сцен: два чорта садятся на спину заснувшему казаку и хотят задушить его; казак ловит одного из чертей за хвост и заставляет плясать (В. А. Розов, назв. соч., стр. 109).

Наконец, поездка Вакулы верхом на чорте в Петербург и обратно в течение одной ночи восходит к легендарному сказанию, известному и в житийной литературе (легенды об Антонии Римлянине и об Иоанне Новгородском) и в устной традиции: заключенный в какой-либо сосуд (рукомойник и т. п.) чорт в одну ночь везет на себе святого в Иерусалим и т. п. (см. Н. П. Андреев. "Указатель сказочных сюжетов по системе Аарне". Л., 1929, стр. 59, № 841, I. Ср. также Б. Д. Гринченко. "Из уст народа". Киев, 1900, № 133 - только рассказ о бесе, закрещенном в кувшинчике). Аналогичную легенду предполагал использовать Пушкин в своей лицейской поэме "Монах", придав легендарному сюжету "вольный" характер.

Гоголь также заменяет чисто легендарное, житийное изложение реалистически-юмористическим и придает рассказу новый характер: нигде в народных и в старинных литературных легендах путешествия за черевичками мы не найдем. Этот эпизод позволил Гоголю дать изображение депутации запорожцев у Екатерины; тем самым и Вакула связывается, между прочим, с традиционными запорожцами.

Исторический фон, едва намеченный в других повестях "Вечеров" беглыми упоминаниями о популярных деятелях и событиях, дан в "Ночи перед Рождеством" с гораздо большей определенностью и конкретизован в эпизоде посещения кузнецом дворца Екатерины II. Источники, которыми пользовался Гоголь в разработке этого эпизода, построенного в манере Вальтер-Скотта^*, восходят, вероятно, к устной традиции: содержащиеся в речах запорожцев намеки касаются исторических событий, памятных современникам писателя. "Напасти", на которые жалуются делегаты (постройка крепостей, проекты ликвидации запорожского войска с заменой его регулярными "карабинерными полками"), характеризовали общую политику самодержавия, направленную к национальному угнетению украинцев. Слухи о "новых напастях", касались, конечно, плана уничтожения Запорожской Сечи, приведенного в исполнение в 1775 г. Протестуя против национального угнетения, делегаты, а вместе с ними и автор, указывали на верность запорожского войска государственным интересам России, - имелось в виду участие в турецких войнах, завершившихся покорением Крыма (1774 г.).

^* (Характерна в этом отношении одна частность: по примеру шотландского романиста, обычно выводившего в свите государя кого-либо из знаменитых ученых или писателей, Гоголь обрисовал в толпе придворных Екатерины II, не называя его по имени, Д. И. Фонвизина.)