В кабинете у значительного лица

Значительное лицо. Что вам угодно?

Акакий Акакиевич. Ваше превосходительство... того... была шинель совершенно новая, и теперь... того... ограблен бесчеловечным образом. И вы, ваше превосходительство, того, списались бы с господином обер-полицмейстером и отыскали шинель.

Значительное лицо. Что вы, милостивый государь, не знаете порядка? Куда вы зашли? Не знаете, как водятся дела? Об этом вы должны были прежде подать просьбу в канцелярию; она пошла бы к столоначальнику, к начальнику отделения, потом передана была бы секретарю, а секретарь доставил бы ее уже мне...

Акакий Акакиевич. Но, ваше превосходительство... я ваше превосходительство осмелился утруднить потому, что секретари того... ненадежный народ...

Значительное лицо. Что, что, что? Откуда вы набрались такого духу? Откуда вы мыслей таких набрались? Что за буйство такое распространилось между молодыми людьми против начальников и высших! Знаете ли вы, кому это говорите? Понимаете ли вы, кто стоит перед вами? Понимаете ли вы это, понимаете ли это? Я вас спрашиваю.

Акакий Акакиевич. Виноват, ваше превосходительство! (Еле живой, пятясь, покидает комнату.)

Занавес.

Акакий Акакиевич бредет домой. Проход его по авансцене сопровождается погребальным звоном.

Занавес открывается.

Дома у Акакия Акакиевича.

Акакий Акакиевич (на кровати; он бредит). Ты, Петрович, того... сделай шинель с западнями для воров... Вот они, вот, под кроватью! Зачем мне капот?.. Виноват, ваше превосходительство! Да я вас... я не посмотрю, что ты генерал! А! Так вот ты наконец! Наконец я тебя поймал за воротник! Твоей шинели мне и нужно! Погребальный звон.

Занавес.

Перед занавесом появляется Петрович с обнаженной головой. Медленно бредет через всю улицу - сцену. В руках его старый капот Акакия Акакиевича.

Погребальный звон.

Выходит автор.

Автор. И Петербург остался без Акакия Акакиевича, как будто бы в нем его и никогда не было. Исчезло и скрылось существо, никем не защищенное, никому не дорогое, ни для кого не интересное, даже не обратившее на себя внимание и естествонаблюдателя, не пропускающего посадить на булавку обыкновенную муху и рассмотреть ее в микроскоп. Но кто бы мог вообразить, что здесь еще не всё об Акакии Акакиевиче, что суждено ему на несколько дней прожить шумно после своей смерти, как бы в награду за не примеченную никем жизнь? Но так случилось, и бедная история наша неожиданно принимает фантастическое окончание.

По Петербургу пронеслись вдруг слухи, что у Калинкина моста и далеко подальше стал показываться по ночам мертвец в виде чиновника, ищущего какой-то утащенной шинели... Но мы, однако же, совершенно оставили одно значительное лицо, которое, по-настоящему, едва ли не было причиною фантастического направления, впрочем, совершенно истинной истории. Однажды значительное лицо сошел с лестницы, сел в сани и сказал кучеру: "К Каролине Ивановне", а сам, закутавшись весьма роскошно в теплую шинель, оставался в приятном положении. Изредка мешал ему, однако же, порывистый ветер. Вдруг почувствовал значительное лицо, что его ухватил кто-то весьма крепко за воротник. Обернувшись, он заметил человека небольшого роста в старом поношенном вицмундире, и не без ужаса узнал в нем Акакия Акакиевича. Лицо чиновника было бледно, как снег, и глядело совершенным мертвецом. Но ужас значительного лица превзошел все границы, когда он увидел, что рот мертвеца покривился и, пахнувши на него страшно могилою, произнес такие речи: "А! так вот ты наконец! Наконец я тебя того, поймал за воротник! Твоей-то шинели мне и нужно! Не похлопотал об моей, да еще и распек, - отдавай же теперь свою!" Бедное значительное лицо чуть не умер.

Но еще более замечательно то, что с этих пор совершенно прекратилось появление чиновника-мертвеца: видно, генеральская шинель пришлась ему совершенно по плечу. (Уходит.)