Сорочинская ярмарка. Инсценировка Д. Медведенко

Действующие лица

Рассказчик.

Солопий Черевик. Важный человек с длинными седыми усами.

Хивря (Хавронья Никифоровна). Его жена. Краснолицая дородная щеголиха.

Параска. Его дочь. Очаровательная чернобровая девушка. Цибуля. Кум. Бражник и болтун.

Грицько Голопупенко. Статный парубок с загорелым приятным лицом.

Хвенько. Высокий цыган, в башмаках на босу ногу, в рваном темно-коричневом кафтане.

Афанасий Иванович. Попович.

Торговцы, мужики, бабы, парубки, девушки, цыгане, музыканты.

В спектакле применен принцип подвижного оформления с легко убирающимися деталями декораций. Важна непрерывность действия.

Менять декорацию можно и на глазах у зрителей. Их это нисколько не удивит. Наоборот, они проникаются благодарностью к участникам спектакля за то, что те как бы ничего от них не скрывают, а полностью и во всем доверяют им и рассчитывают на их творческое воображение.

Менять декорации могут те, кто не заняты в спектакле, или его участники. Но делать это надо в ритме заканчивающейся картины, тогда вся перестановка будет восприниматься как нечто органически завершающее только что сыгранный эпизод.

При постановке "Сорочинской ярмарки", для которой "заседатель... отвел проклятое место", где "замешалась чертовщина", такая раскрытость театральных таинств будет еще наглядней контрастировать с событиями и оттенять юмор произведения.

Что же касается костюмов, то поначалу все участники спектакля одеты обычно, так, как одеваются сегодня. Несколько отличен от других лишь костюм рассказчика. Если это представится возможным, его хотелось бы видеть в такой одежде, какую иногда и сейчас еще носят актеры, музыканты, художники, главным образом пожилые: широкополая мягкая шляпа, бархатная или вельветовая куртка, белая рубашка, черный бант (вместо галстука).

Но вне зависимости от того, как будет одет рассказчик, он должен вести себя так, будто все - и участники спектакля и сидящие в зрительном зале - пришли к нему в гости. И сам он очень рад, что столько народу пришло к нему... Должно в нем быть что-то и от экскурсовода, но гораздо больше от гостеприимного хозяина, который внимательно следит за тем, чтобы всем было хорошо и удобно. Он очень добродушен, в нем много веселого, лукавого юмора. И вместе с тем он не чужд поэтического вдохновения.

Сейчас вместе со всеми, как бы сопровождая участников спектакля, вошел на сцену рассказчик.

Рассказчик (взволнованно). И представляете, встретились два человека, так же, как, скажем, мы с вами, как вы друг с другом встречаетесь... Они тоже хорошо знали один другого. Произошла эта встреча... (замолкает, словно вспоминая событие, случившееся много десятилетий назад) возле пруда, в парке, недалеко от Петербурга, летом тысяча восемьсот тридцать первого года. А были те двое - ПУШКИН и ГОГОЛЬ. Николай Васильевич по памяти, словно стихи, прочел тогда Пушкину: "Как упоителен, как роскошен летний день в Малороссии!.." Кто помнит, как дальше?

Поднимается лес рук - все помнят.

(Обратившись к одной из девушек.) Продолжай...

Девушка (взволнованно-радостно). Как томительно жарки те часы, когда полдень блещет в тишине и зное, и голубой, неизмеримый океан, сладострастным куполом нагнувшийся над землею, кажется, заснул, весь потонувши в неге, обнимая и сжимая прекрасную в воздушных объятиях своих! На нем ни облака. В поле ни речи. Всё как будто умерло; вверху только, в небесной глубине дрожит жаворонок, и серебряные песни летят по воздушным ступеням на влюбленную землю, да изредка крик чайки или звонкий голос перепела отдается в степи.

Рассказчик широким размашистым движением руки подает знак юноше, чтоб тот продолжал.

Юноша (спокойно). Лениво и бездумно, будто гуляющие без цели, стоят подоблачные дубы, и ослепительные удары солнечных лучей зажигают целые живописные массы листьев, накидывая на другие темную, как ночь, тень, по которой только при сильном ветре прыщет золото. Изумруды, топазы, яхонты эфирных насекомых сыплются над пестрыми огородами, осеняемыми статными подсолнечниками. Серые стога сена и золотые снопы хлеба станом располагаются в поле и кочуют по его неизмеримости. Нагнувшиеся от тяжести плодов широкие ветви черешен, слив, яблонь, груш; небо, его чистое зеркало - река в зеленых, гордо поднятых рамах... как полно сладострастия и неги малороссийское лето! Такою роскошью блистал один из дней жаркого августа...

Рассказчик (подхватывает а продолжает). Такою роскошью блистал один из дней жаркого августа, когда в местечке Сорочинцы проходила ярмарка!!!

Последние слова рассказчик выкрикивает звонко и радостно, и тотчас гремит украинская полька. (Стремительный и веселый гопак мы прибережем для финала, где он будет незаменим.) Рассказчик направляется к авансцене, где с левой стороны стоит некрашеный крестьянский стол и простая, крепко сколоченная скамья. Вот к этому столу он и присаживается.

Чуть-чуть в стороне стоят два торговца. Один в пестрядевых, запачканных дегтем и засаленных шароварах. Второй в полукафтане с заплатами и огромной шишкой на лбу.

Первый торговец. Так ты думаешь, земляк, что плохо пойдет наша пшеница?

Второй торговец. Да думать нечего тут; я готов вскинуть на себя петлю и болтаться на этом дереве, как колбаса перед рождеством на хате, если мы продадим хоть одну мерку.

Первый торговец. Кого ты, земляк, морочишь? Привозу ведь, кроме нашего, нет вовсе...

Второй торговец. То-то и есть, что если где замешалась чертовщина, то проку не жди.

Первый торговец. Как чертовщина!

Второй торговец. Слышал ли ты, что поговаривают в народе?

Из корчмы выходит Цыбуля.

Цыбуля. Тот проклятый сарай!..

Все умолкают, и при всеобщей тишине он, испуганно и наводя страх на других, продолжает.

Тот проклятый сарай люди, крестясь, за три версты обходят. Заседатель - чтоб ему не довелось обтирать губ после сливянки, - отвел для ярмарки проклятое место, на котором, хоть тресни, ни зерна не спустишь. В том сарае то и дело, что водятся чертовские шашни. Вчера волостной писарь проходил поздно вечером, только глядь - в слуховое окно выставилось свиное рыло и хрюкнуло так, что у него мороз подрал по коже; того и жди, что опять покажется красная свитка!!

Голоса. Что за красная свитка?! Какая это красная свитка?

Цыбуля. Какая? Кабы горло не пересохло, я бы рассказал, какая. Хлебну... тогда доскажу... (Стремительно, чтоб никто не помешал и чтобы самому не упасть, снова вбегает в корчму.)

Рассказ Цыбули о красной свитке произвел на всех неприятное впечатление. Все как-то замялись, о чем-то пошептались друг с другом и снова замолчали. Наступившую неожиданно тишину нарушают голоса за сценой.

Черевик (за сценой). Цоб-цобе... Цоб-цобе.., Да куда ж ты, треклятая скотина!..

Хивря (за сценой, пронзительно). А чтоб тебе твои очи повылазили! А чтоб тебя на том свете толкали черти! Куда ж ты правишь? Въехал в самую грязюку!

Черевик (за сценой). Цоб-цобе... Ну! Ох! Вот чертяка! (Входит.) Увяз,..

Грицько. Увязли.

Черевик. Увяз. Со всем товаром увяз.

Хивря (за сценой). Где ж ты, дышло тебе под дыхало, недотепа?!

Черевик (слегка сконфуженный). Жинка моя... Не язык, а помело. А голос - уши прочищает...

Хивря (еще пронзительней, за сценой). Куда же ты пропал? Была в башке твоей хоть капля мозгу...

Черевик (как бы получив подтверждение своим словам). Слышите?

Грицько (обращаясь к другим). Поможем ему?

Парубки. А чего ж? Гайда, гайда! Поможем... (Убегают в ту сторону, откуда слышались голоса.)

Парубки (за сценой). Поддай... поддай... А ну, слева! А ну, справа! Разом!

На дороге появляются волы, которые тащат воз. На возу сидят Хивря и Парася. За возом уныло плетется дряхлая кобыла. Поскольку ни живых волов, ни кобылы, какой бы она дряхлой ни была, на сцену не удастся ввести (да это и ни к .чему), их тоже должны "сыграть". Делается это следующим образом: голову (чучело головы) и передние ноги "играет" один исполнитель; второй исполнитель, наклонившись и вытянув вперед руки, которыми он держится за пояс первого, и спрятав голову и руки в подобие туловища, "играет" задние ноги.

Возвращаются парубки.

Грицько (с восторгом смотрит на Парасю). Ай да дивчина! Какая славная дивчина! (Пылко.) Я бы отдал все свое хозяйство, чтобы поцеловать ее. (Показывая на Хиврю.)

А вот впереди и дьявол сидит!

Все рассмеялись.

Хивря (негодующе). Что-о-о?! А чтоб ты подавился, негодный бурлак! Чтоб твоего отца горшком в голову стукнуло! Чтоб он поскользнулся на льду, антихрист проклятый!

Чтоб ему на том свете черт бороду обжег!

Грицько (забавляясь). Вишь, как ругается... И язык у нее, у столетней ведьмы, не заболит выговорить эти слова.

Хивря (взорвалась). Столетней!.. Нечестивец! Поди умойся наперед! Сорванец негодный! Я не видала твоей матери, но знаю, что дрянь! И отец дрянь! И тетка! Столетней! Дрянь! Молоко еще на губах...

Грицько (бросает в нее комок грязи). На!

Хивря (схватилась руками за лицо, и, когда отняла их, мы увидели, что физиономия ее изрядно измазана). Ай!.. Чтоб тебе!.. (Вскакивает на возу.)

Под смех и улюлюканье парубков воз со взбешенной Хиврей и улыбающейся Парасей уезжает. Грицько провожает Парасю восторженным взглядом. Он даже делает несколько шагов в ту сторону, куда уехал воз, потом останавливается и шепчет имя девушки, которая так полюбилась ему.

Грицько. Парася... Парася... Чудная... Ненаглядная Парася...

И вот мы снова в одном из уголков ярмарки. Сейчас здесь нешумно и малолюдно.

Появляется Черевик с дочерью.

Черевик. Ты, Парасю, подожди немного, я сейчас. (Подходит к одному из продавцов и о чем-то вполголоса говорит с ним.)

Внезапно появляется Грицько. Он легонько дергает Парасю за шитый рукав рубашки. Парася оглянулась и вздрогнула.

Парася. Ай...

Грицько. Не бойся, серденько, не бойся... Я ничего не скажу тебе худого!

Парася. Может, это и правда, что ты ничего не скажешь худого... только чудно... чудно мне...

Грицько. Пусть чудно... Но полюбил я тебя, Парасю... Ясноокая ты красавица моя...

Парася. Чудно.

Грицько берет ее руки в свои.

Верно, это лукавый...

Грицько. Нет, Парася, это я, рыбка моя... Сердце мое. Дай я обниму тебя.

Парася (не в силах сопротивляться). Верно, это лукавый.

Грицько (ему сейчас не хочется спорить с Парасей). Может, и лукавый... (Обнимает Парасю.)

Черевик (оглянулся и увидел обнимающихся Парасю и Грицько). Эге, ге, ге! (Подошел поближе, дергает за полукафтан Грицько, но тот не в силах разомкнуть объятия.) Эге, ге, ге!

Молодые люди даже не слышат Черевика.

Эге, ге, ге, земляк, да ты мастер, как вижу, обниматься! Черт меня возьми, если я не на четвертый только день после свадьбы научился обнимать покойную свою Хвесь- ку... (Вспоминает.) Да и то спасибо куму: бывши дружкою, уже надоумил.

Грицько. Ты, верно, человек добрый, не знаешь меня, а я тебя тотчас узнал.

Черевик. Может, и узнал.

Грицько. Если хочешь, и имя, и прозвище, и всякую всячину расскажу: тебя зовут Солопий Черевик.

Черевик. Так, Солопий Черевик.

Грицько. А вглядись хорошенько, не узнаешь ли меня?

Черевик. Нет, не познаю. Не во гнев будь сказано, на веку столько довелось наглядеться рож всяких, что черт их и припомнит всех.

Грицько. Жаль же, что ты не припомнишь Голопупенкова сына!

Черевик. А ты будто Охримов сын?

Грицько. А кто ж? Разве один только лысый дидько, если не он.

Они кидаются друг к другу. Хватаются за шапки, бросают их, и пошло: лобызаться и обниматься.

Грицько (после объятий). Ну, Солопий, вот, как видишь, я и дочка твоя полюбили друг друга так, что хоть бы и навеки жить вместе.

Черевик. Что ж, Параска... Может, и в самом деле, чтобы уже, как говорят, вместе и того... чтобы и паслись на одной траве! Что? По рукам? А ну-ка, новобранный зять, давай магарычу.

Затемнение.

Яркий свет, зрители видят воз, на котором приехали сюда Параска и Хивря. Хивря стоит, широко расставив ноги и уткнув руки в бока - воплощение свирепости и ярости. За сценой слышна хмельная неразборчивая песня Черевика. Наконец и он появляется. Идет нетвердой походкой, но вид грозной "жинки" протрезвляет его, и он, постепенно выпрямляясь, упругим шагом подходит к Хивре.

Черевик. Ну, жинка! А я нашел жениха дочке!

Хивря (пока сдержанно и даже приторно-ласково). Вот как раз до того теперь, чтобы женихов отыскивать. Дурень. (Ровно на эти десять слов хватило у нее силы сдержаться. Дальнейшее напоминает сорвавшуюся с горы лавину.) Дурень! Тебе, верно, и на роду написано остаться таким! Где ж таки ты видел, где ж таки ты слышал, чтобы добрый человек бегал теперь за женихами? Ты подумал бы лучше, как пшеницу с рук сбыть; хорош должен быть и жених там! Думаю, оборваннейший из всех голодранцев.

Черевик. Э, как бы не так, посмотрела бы ты, что там за парубок! Одна свитка больше стоит, чем твоя зеленая кофта и красные сапоги. А как сивуху важно дует... Черт меня возьми вместе с тобой, если я видел на веку своем, чтобы парубок духом вытянул полкварты, не поморщившись.

Хивря. Ну так: ему, если пьяница да бродяга, так и его масти. Бьюсь об заклад, если это не тот самый сорванец, который увязался за нами на мосту. Жаль, что до сих пор он не попадается мне: я бы дала ему знать.

Черевик. Что ж, Хивря, хоть бы и тот самый; чем же он сорванец?

Хивря. Э! Чем же он сорванец! Ах ты, безмозглая башка! Слышишь! Чем же он сорванец! Куда же ты запрятал дурацкие глаза свои, когда проезжали мы мельницы? Ему, хоть бы тут же, перед его запачканным в табачище носом, нанесли жинке его бесчестье, ему бы и нуждочки не было.

Черевик. Всё, однако же, я не вижу в нем ничего худого; парень хоть куда! Только разве что заклеил на миг образину твою навозом.

Хивря. Эге! Да ты, как я вижу, слова не дашь мне выговорить! А что это значит? Когда это бывало с тобой? Верно, успел уже хлебнуть, не продавши ничего...

Яростно наступает на него, тот запутывается в собственных ногах и падает, закрыв голову свою руками.

Тьфу! (Уходит.)

Черевик (некоторое время продолжает неподвижно лежать, потом, убедившись, что Хиври нет, приподнимается). Тьфу! (Плюет в ту сторону, куда ушла Хивря.) Туда к черту! Вот тебе и свадьба! (Задумался.) Придется отказать доброму человеку ни за что ни про что. Придется отказать. Господи боже мой, за что такая напасть на нас, грешных! И так много всякой дряни на свете - а ты еще жинок наплодил!

Свет переместился, и мы видим, как у своего воза, пригорюнившись, сидит Грицько. К нему незаметно подкрадывается высокий загорелый цыган Хвенько. У него осененное улыбкой лицо, живые, как огонь, глаза и беспрестанно меняющееся выражение лица. На нем темно-коричневый кафтан, очень ветхий; длинные, "валившиеся по плечам охлопьями" черные волосы; башмаки, надетые на босые загорелые ноги.

Хвенько (хлопает по плечу Грицько). О чем загорюнился, Грицько?

Грицько (судя по тому, что даже такая неожиданная выходка Хвенько не вывела его из себя, грусть его и задумчивость очень глубоки и серьезны). Мало ли о чем.

Хвенько. Отдавай волы за двадцать!

Грицько. Тебе бы только волы да волы. Все бы корысть только. Поддеть бы да обмануть доброго человека.

Хвенько. Тьфу, дьявол! Да тебя не на шутку забрало, Уж не с досады ли, что сам навязал себе невесту?

Грицько. Нет, это не по-моему; я держу свое слово: что раз сделал, тому и навеки быть. А вот у хрыча Черевика нет совести, видно, и на полшеляга: сказал, да и назад... Ну, его и винить нечего, он пень, да и полно. Всё это шутки старой ведьмы, которую мы сегодня с хлопцами на мосту ругнули на все бока! Эх, если бы я был царем или паном великим, я бы первый перевешал всех этих дурней, которые позволяют себя седлать бабам...

Хвенько. А спустишь волов за двадцать, если мы заставим Черевика отдать нам Параску?

Грицько (с мольбой и надеждой). Не за двадцать, а за пятнадцать отдам, если не солжешь только.

Хвенько. За пятнадцать? Ладно! Смотри же, не забывай: за пятнадцать! (Протягивает ему купюру.) Вот тебе и синица в задаток!

Грицько. Ну, а если солжешь?

Хвенько. Солгу - задаток твой!

Грицько. Ладно! Ну, давай же по рукам! Хвенько. Давай!

Они звонко хлопают друг друга по рукам.

Луч света выхватывает из темноты рассказчика.

Рассказчик. Вот что с человеком делает любовь. Настоящая любовь. Но ведь бывают и проказы. И как вы думаете, кто проказничает? Попович Афанасий Иванович и наша старая знакомая, Хивря. Смотрите.

Луч света освещает плетень, к которому трусливо жмется попович Афанасий Иванович. Хивря ласково ободряет его.

Хивря. Сюда, Афанасий Иванович! Вот тут плетень пониже, поднимайте ногу, да не бойтесь: дурень мой отправлен на всю ночь с кумом под возы, чтобы кто-нибудь на случай не подцепил чего.

Попович поднимается на плетень и долго стоит в недоумении на нем, измеривая оком, куда бы лучше спрыгнуть и, наконец, с шумом обрушивается.

(Испуганно подбегает к нему.) Вот беда! Не ушиблись ли вы, не сломили ли еще, боже оборони, шеи?

Афанасий Иванович. Тссс! Ничего, ничего, любезнейшая Хавронья Никифоровна! Выключая только уязвления со стороны крапивы, сего змеиподобного злака, по выражению покойного отца протопопа.

Хивря. Пойдемте же теперь в хату; там никого нет.

И вот они в хате, которую, пока сцена была погружена в полумрак, успели поставить.

А я думала было уже, Афанасий Иванович, что к вам болячка или соняшница пристала. Нет да и нет. Каково же вы поживаете? Я слышала, что пан-отцу перепало теперь немало всякой всячины!

Афанасий Иванович. Сущая безделица, Хавронья Никифоровна: мешков пятнадцать ярового, проса мешка четыре, книшей с сотню, а кур, если сосчитать, то не будет и пятидесяти штук, яйца же большей частью протухлые... (Умильно поглядывая на Хиврю, он подсовывается к ней поближе.) Но воистину сладостные приношения, сказать примерно, единственно от вас предстоит получить, Хавронья Никифоровна.

Хивря (жеманно). Вот вам и приношения... (Ставит на стол миски.) Варенички, галушечки пшеничные, пампушечки, товченички!

Афанасий Иванович. Бьюсь об заклад, если это сделано не хитрейшими руками из всего Евина рода. (Одной рукой он кладет себе в рот товченички, другой придвигает к себе миску с вареничками. Говорит с набитым ртом.) Однако ж, Хавронья Никифоровна, сердце мое жаждет от вас кушанья послаще всех пампушечек и галушечек...

Хивря (еще жеманней). Вот я уже и не знаю, какого вам еще кушанья хочется, Афанасий Иванович!

Афанасий Иванович (держа в одной руке вареник, а другой обнимая широкий стан Хиври). Разумеется, любви вашей, несравненная Хавронья Никифоровна.

Хивря (стыдливо потупя глаза). Бог знает, что вы выдумываете, Афанасий Иванович! Чего доброго! вы, пожалуй, затеете еще целоваться!

Афанасий Иванович. Насчет этого я вам скажу, хоть бы и про себя. В бытность мою еще в бурсе...

Афанасий Иванович хочет поцеловать Хиврю. Тут слышится стук в ворота. Хивря поспешно выбегает и тотчас же возвращается. Попович успевает тем временем сунуть в рот вареник.

Хивря. Ну, Афанасий Иванович, мы попались с вами; народу стучится куча, и мне почудился кумов голос...

Вареник останавливается в горле у поповича, глаза в испуге выпялились.

Оглядев хату, испуганная Хивря видит под самым потолком положенные на двух перекладинах доски, на которых навалена разная домашняя рухлядь.

(Показывая на потолок). Полезайте сюда.

Афанасий Иванович. Как сюда?

Хивря. Наверх.

Афанасий Иванович. Куда наверх?

Хивря. Вот на доски.

Опасность придает смелости Афанасию Ивановичу, и, схватив еще несколько вареников, он с помощью Хиври забирается наверх. И почти в тот же момент в хату вваливается множество людей. Среди них кум Цыбуля и Черевик. Все они в веселом расположении духа, особенно кум Цыбуля, Хивря сидит как на иголках.

Цыбуля (к Хивре). Что, кума, тебя все еще трясет лихорадка?

Хивря (беспокойно поглядывая на положенные под потолком доски). Да, нездоровится.

Цыбуля (вынимает из шаровар огромную баклажку). Вот, лечись. И мы сейчас черпнем ее с добрыми людьми, а то проклятые бабы понапугали нас так, что и сказать стыдно. (Прихлебывает из баклажки и передает ее другим гостям, которые также к ней прикладываются.) Я тут же ставлю новую шапку, если бабам не вздумалось посмеяться над нами. Да хоть бы и в самом деле сатана: что сатана? Плюйте ему на голову! Хоть бы сию же минуту вздумалось ему стать вот здесь, например, передо мною: будь я собачий сын, если бы не поднес ему дулю под самый нос!

Слышится какой-то непонятный скрип. Это Афанасий Иванович слегка повернулся, и под ним заскрипела доска. Все замерли.

Первый гость. Отчего же ты вдруг побледнел весь?

Цыбуля. Я? Господь с вами! Приснилось?

Второй гость. Куда теперь ему побледнеть! Щеки у него расцвели, как мак; теперь он не Цыбуля, а буряк - или лучше, сама красная свитка, которая так напугала людей.

Баклажка снова идет по кругу, и все становятся еще более веселыми.

Черевик. Скажи, будь ласков, кум! Вот прошусь, да и не допрошусь истории про эту проклятую свитку.

Цыбуля. Э, кум! Оно бы не годилось рассказывать на ночь.

Все гости (вместе). А чего? Расскажите! Расскажите!

Цыбуля. Раз, за какую-то вину, ей-богу, уж и не знаю (таинственно), только выгнали одного черта из пекла.

Черевик. Как же кум! Как же могло это статься, чтобы черта выгнали из пекла?

Цыбуля. Что ж делать, кум, выгнали да и выгнали, как собаку мужик выгоняет из хаты. Может быть, на него нашла блажь сделать какое-нибудь доброе дело, ну, и указали двери. Вот черту бедному так скучно стало, так скучно без пекла, что хоть в петлю. Что делать? Давай с горя пьянствовать. Угнездился в том самом сарае, который ты видел, и стал черт такой гуляка, какого не сыщешь между парубками. С утра до вечера то и дело, что сидит в шинке!..

Черевик. Бог знает, что говоришь ты, кум! Как можно, чтобы черта впустил кто-нибудь в шинок: ведь у него же есть, слава богу, и когти на лапах, и рожки на голове.

Цыбуля. Вот то-то и штука, что на нем была шапка и рукавицы. Кто его распознает? Гулял, гулял - наконец, пришлось до того, что пропил все, что имел с собой. Шинкарь долго верил, потом и перестал, пришлось черту заложить шинкарю свою краснуюсвитку. Заложил и говорит шинкарю: "Береги ее и смотри, я приду за ней ровно через год". И пропал. Шинкарь ждать не стал и продал ее какому-то проезжему пану. А когда черт явился за ней, шинкарь прикинулся, будто в глаза его не видел. Тот ушел. Только вечером, когда стал он деньги считать, слышит шорох... Глядь, во всех окнах повыставлялись свиные рыла...

Слышится какой-то неясный звук, весьма похожий на хрюканье свиньи. Все бледнеют. На лице Цыбули выступает пот.

Черевик (испуганно). Что?

Цыбуля (трясясь всем телом). Ничего...

Первый гость (тоже в страшном испуге). Ась!

Второй гость (также испуганно). Ты сказал...

Первый гость. Нет!

Третий гость. Кто ж это хрюкнул?

Четвертый гость. Бог знает, чего мы переполошились! Никого нет!

Все боязливо осматриваются вокруг и начинают шарить по углам.

Хивря (от страха тоже ни жива ни мертва). Эх вы, бабы! Бабы! Вам ли козаковать и быть мужьями? Вам бы веретено в руки да посадить за гребень! Под кем-нибудь скамейка заскрыпела, а все и метнулись как полоумные. Ну, дальше что с красной свиткой было?

Цыбуля (продолжает боязливо рассказывать). У того, кто свитку купил, ее украл какой-то цыган, продал перекупщице, только с тех пор никто ничего у нее покупать не стал. Смекнула перекупщица - всему виной красная свитка. Бросила в огонь - не горит бесовская одежда. Схватила топор и изрубила ее в куски; глядь, и лезет один кусок к другому, и опять целая свитка. Хватила топором в другой раз, куски разбросала по всему месту и уехала. Только с тех пор каждый год, и как раз во время ярмарки, черт с свиной личиною ходит по всей площади, хрюкает и подбирает куски своей свитки. Теперь, говорят, одного левого рукава недостает ему. Люди с тех пор открещиваются от того места, и вот уже будет лет с десяток, как не было на нем ярмарки. Да нелегкая дернула теперь заседателя с...

Окно с шумом распахивается; стекла, звеня, вылетают вон, и страшная свиная морда всовывается в окно, поводя глазами, и хриплым голосом говорит.

Свиная морда. А что вы тут делаете, добрые люди?

Ужас сковывает всех находящихся в хате. Цыбуля с разинутым ртом превращается в камень. Глаза его выпучились. Первый гость от испуга прыгает вверх и ударяется головой о перекладину; доски раздвигаются, и Афанасий Иванович с громом и треском летит вниз. Все кричат, прячутся, а Черевик, как будто облитый горячим кипятком, схвативши на голову горшок вместо шапки, бросается к дверям и выбегает.

Луч света выхватывает несколько человек, спящих на улице. Один из них просыпается и расталкивает второго.

Первый. Слышишь, Влас! Возле нас кто-то помянул черта!

Второй. Мне какое дело! Хоть бы и всех своих родичей помянул.

Первый. Но ведь так закричал, как будто давят его!

Второй. Мало ли чего человек не соврет спросонья!

Первый. Воля твоя, хоть посмотреть нужно; а выруби-ка огня!

Второй, ворча про себя, поднимается на ноги, два раза освещает себя искрами, будто молниями, и зажигает светильник, с помощью которого освещает дорогу.

Стой, здесь лежит что-то, свети сюда!

Проснулось еще несколько человек, которые подошли поближе.

Что лежит, Влас?

Второй. Так как будто бы два человека: один наверху, другой нанизу; который из них черт, уже и не распознаю!

Первый. А кто наверху?

Второй. Баба!

Первый. Ну вот это ж то и есть черт!

Всеобщий хохот будит почти всю улицу. Подходит еще несколько человек.

Второй. Баба взлезла на человека; ну, верно, баба эта знает, как ездить.

Первый (поднимает черепок от горшка, одна только уцелевшая половина которого держится на голове Черевика). Смотрите, братцы! Какую шапку надел на себя этот добрый молодец!

Увеличивающийся шум и хохот заставляют очнуться насмерть перепуганных Хиврю и Черевика. Они долго, ничего не понимая, смотрят вокруг.

В сарае спит и могуче храпит Черевик. К нему подходит Хивря и дергает его изо всей силы за руку.

Хивря (дребезжит на ухо). Вставай! Вставай!

Черевик вместо ответа надувает щеки и начинает болтать руками, подражая барабанному бою. Хивря еле успевает уклониться от удара.

(Кричит.) Сумасшедший!

Черевик (поднимается, протирает глаза и смотрит вокруг). Враг меня возьми, если мне, голубко, не представилась твоя рожа барабаном, на котором меня заставили выбивать зорю те самые свиные рожи, от которых, как говорит кум...

Хивря (перебивает). Полно, полно тебе чепуху молоть. Ступай, веди скорей кобылу на продажу! Смех, право, людям: приехали на ярмарку и хоть бы горсть пеньки продали...

Черевик. Как же, жинка... над нами ведь теперь смеяться будут.

Хивря. Ступай, ступай! Над тобой и без того смеются!

Черевик (почесывая спину). Ты видишь, что я еще не умывался.

Хивря. Вот некстати пришла блажь быть чистоплотным! Когда это за тобой водилось? Вот рушник, оботри свою маску. (Берет что-то свернутое в комок и с ужасом отбрасывает от себя... это красный обшлаг свитки.)

У Черевика от страха отнимаются ноги и начинают стучать зубы.

(Собравшись с духом.) Ступай, делай свое дело. (Уходит.)

Черевик (ворчит). Будет продажа теперь... Недаром, когда я собирался на эту проклятую ярмарку, на душе было так тяжело, как будто кто взвалил на меня дохлую корову. (Идет за плетень, отвязывает лошадь.) Тпррру... Но... (Появляется у входа с лошадью.) И в понедельник мы выехали... как тут не быть злу... (Стоит, тяжко вздыхает, держит в руке повод.)

Видно, как за плетнем Хвенько перерезает повод, привязывает к нему красный лоскут и уводит лошадь. И тотчас же возвращается.

Хвенько. Что продаешь, добрый человек?

Черевик. Сам видишь, что продаю.

Хвенько. Ремешки?

Черевик. Да, ремешки, если только кобыла похожа на ремешки.

Хвенько. Однако ж, черт возьми, земляк, ты, видно, ее соломою кормил?

Черевик. Соломою? (Тянет повод, чтобы подвести к себе кобылу, рука его ударяется в подбородок. Смотрит в ужасе на перерезанный повод и на красный лоскут на нем.) Красная свитка!! (Плюнув, крестясь и болтая руками, он как ошалелый убегает, вопя.) Красная свитка! Красная свитка!

Хвенько (пронзительно свистит). Лови его! Лови его! Лови вора!.. Кобылу украл!..

Мгновенная смена декорации, и мы снова на улице.

Голоса за сценой. "Лови вора!..", "Держи!..", "Врешь, не убежишь!.."

Вязять его. Это тот самый, который украл у доброго человека кобылу.

Парубки втаскивают упирающегося Черевика и связывают его.

Черевик. Господь с вами... За что вы меня вяжете?

Хвенько. Он же и спрашивает... А за то, что ты украл кобылу у приезжего мужика Черевика.

Черевик. С ума спятили вы, хлопцы! Где видано, чтобы человек сам у себя украл что-нибудь?

Хвенько. Старые штуки. Старые штуки! Зачем бежал ты во весь дух, как будто бы сам сатана за тобой по пятам гнался?

Черевик. Поневоле побежишь, когда сатанинская одежда!

Хвенько. Э, голубчик! Обманывай других этим, будет тебе еще от заседателя за то, чтобы не пугал чертовщиною людей.

Голоса за сценой: "Лови его!", "Лови его!", "Держи его!", "Вот беглец".

Парубки и цыгане вводят растерзанного Цыбулю в самом жалком виде, с завязанными назад руками.

(К Черевику.) Попался, мошенник?

Цыбуля. Да какой же я мошенник?

Хвенько. Отчего же ты вдруг побежал как полоумный?

Цыбуля. Да я...

Хвенько (грозно). Что ты?

Парубок. Послушали бы вы, что рассказывает этот мошенник, которому стоит только в глаза взглянуть, чтобы увидеть вора...

Цыбуля. Да я... Да я полез в карман понюхать табаку и вместо тавлинки вытащил лоскут красной свитки. (Показывает.)

Хвенько. Эге, ге, ге! Да это из одного гнезда обе птицы! Вязать их обоих вместе!

Черевика и Цыбулю связывают вместе и кладут рядом. Парубки стоят неподалеку - стерегут их.

Черевик. Может, и в самом деле, кум, ты подцепил что-нибудь?

Цыбуля. И ты туда же, кум! Чтобы мне отсохнули руки и ноги, если что-нибудь когда-либо крал, выключая разве вареники с сметаною у матери, да и то еще когда мне было десять лет от роду.

Черевик. За что же это, кум, на нас напасть такая? Тебе еще ничего; тебя винят по крайней мере за то, что у другого украл; за что же мне, несчастливцу, недобрый поклеп такой: будто у самого себя стянул кобылу. Видно, нам, кум, на роду уже написано не иметь счастья!

Цыбуля (разражаясь рыданиями, которые подхватывает Черевик). Горе нам, сиротам бедным... Горе нам, сиротам бедным!..

Входит Грицько.

Грицько. Что с тобой, Солопий? Кто это связал тебя?

Черевик (обрадованно). А! Голопупенко! Голопупенко! (К Цыбуле.) Вот, кум, это тот самый, о котором я говорил тебе! Эх, хват! Вот бог убей меня на этом месте, если не высуслил при мне кухоль мало не с твою голову и хоть бы раз поморщился.

Цыбуля (вытирая недавние слезы, с упреком). Что ж ты, кум, так не уважил такого славного парубка?

Черевик. Вот, как видишь... (К Грицько.) Наказал бог, видно, за то, что провинился перед тобою. Прости, добрый человек! Ей-богу, рад был бы сделать все для тебя... Но что прикажешь? В старухе дьявол сидит.

Грицько. Я не злопамятен, Солопий. Если хочешь, я освобожу тебя!

Грицько мигнул хлопцам, которые тут же кидаются и развязывают пленников.

За то и ты делай, как нужно: свадьбу! Да и попируем так, чтобы целый год болели ноги от гопака!

Черевик. Добре! От добре! (Счастливо хлопнул развязанными руками.) Да мне так теперь сделалось весело, как будто мою старуху черти украли. Да что думать: годится или не годится так - сегодня свадьбу, да и концы в воду!

Грицько. Смотри же, Солопий, через час я буду к тебе; а теперь ступай домой: там ожидают тебя покупщики твоей кобылы и пшеницы!

Черевик. Как! Разве кобыла нашлась?

Грицько. Нашлась.

Черевик от радости замирает, затем ошалело начинает двигать ртом, пытаясь что-то выразить, но слов не слышно, потом хватает за руку Цыбулю, убегает с ним, на полпути останавливается, кидается к Грицько, целует его.

Черевик. Чтобы целый год болели ноги от гопака! (Вместе с Цыбулей, выделывая ногами какие-то танцевальные кренделя, убегает.)

Хвенько. Что, Грицько, худо мы сделали свое дело? Волы ведь мои теперь?

Грицько. Твои, твои. Твои волы, а моя Параска! (От радости тоже делает несколько танцевальных движений гопака.)

Затемнение.

Луч света освещает рассказчика.

Рассказчик. А Параска наша ничего ведь еще не знает. Послушайте, о чем думает она.

Хата. Параска одна.

Параска. Ну что, если не сбудется то, что говорил он? Ну что, если меня не выдадут? Если... Нет, нет; этого не будет! Мачеха делает все, что ей ни вздумается; разве и я не могу делать все, что мне вздумается? Упрямства-то и у меня достанет. Какой же он хороший! Как чудно горят его черные очи! Как любо он говорит: "Парасю, голубко!" Как пристала к нему белая свитка! Еще бы пояс поярче! Пускай уже правда, я ему вытку, как перейдем жить в новую хату. Не подумаю без радости. (Вытаскивает из-за пазухи маленькое зеркальце и не без удовольствия смотрится в него.) Как я встречусь тогда где-нибудь с мачехой, ни за что не поклонюсь, хоть она себе тресни. Скорее песок взойдет на камне и дуб погнется в воду, как верба, нежели я нагнусь перед тобою! (Продолжая глядеться в зеркало, начинает притопывать ногами. Левая рука упирается в бок, и она уже танцует легко и вольно, побрякивая подковками и напевая любимую свою песню.)

 Зелененький барвиночку, 
 Стелися низенько, 
 А ты, милый, чернобривый, 
 Присунься близенько! 

 Зелененький барвиночку, 
 Стелися ще нижче! 
 А ты, милый, чернобривый, 
 Присунься ще ближче!

Еще до песни появляется Черевик. Увидев дочь танцующей перед зеркалом, остановился, улыбается. Но, услышав знакомые звуки песни, не может удержаться и тоже, подбоченясь, пускается вприсядку. Громкий хохот появившегося Цыбули заставляет их обоих вздрогнуть.

Цыбуля. Вот хорошо, батька с дочкой затеяли здесь сами свадьбу! Ступайте же скорее: жених пришел!

Черевик. Ну, дочка! Пойдем скорее! Хивря с радости, что я продал кобылу, побежала закупать себе плахт и дерюг всяких, так нужно до приходу ее все кончить!

Стены хаты мгновенно исчезают, и мы уже. на улице среди всех, кто приехал на ярмарку. Грицько схватил на руки Параску, крепко целует ее и ставит осторожно на землю. Черевик подходит к ним, соединяет им руки.

Боже благослови! Пусть их живут, как венки вьют!

Издали слышен пронзительный крик Хиври: "Я скорее тресну, чем допущу до этого!" Вот она появилась, но пара дюжих цыган овладевает ее руками, и это, естественно, придает смелости Черевику.

Не бесись, не бесись, жинка! (Очень гордо и хладнокровно.) Что сделано, то сделано, я переменять (властно) не люблю. Гопак!

И тут от одного удара смычком музыканта в сермяжной свитке все обращается волею и неволею к единству и переходит в согласие. Кто не танцует сам, тот притопывает ногами и вздрагивает плечами. Все несется. Все танцует. Стремительно! Вольно!

Рассказчик. Пожалуйста, если и вы хотите танцевать... Пожалуйста, сюда к нам. А если стесняетесь, то, когда домой придете, потанцуйте себе в нашу честь.

Те, кого он называет, перестают танцевать, выходят на авансцену и, поклонившись, возвращаются к танцующим.

В честь Параски и Грицька! В честь Цыбули и Хвеньки! В честь Черевика, Хиври и Афанасия Ивановича. И в честь всей нашей Сорочинской ярмарки!!!

Мелодия гопака длится до тех пор, пока из зала не выходит последний зритель.

Гопак. Украинский народный танец