Мертвые души (Поэма)

Цензура изменила и название поэмы: рукою Никитенко красными цензорскими чернилами над заглавием "Мертвые души" было надписано - "Похождения Чичикова или". К концу мая книга вышла из печати. Общественный интерес, разбуженный еще чтениями отдельных глав (начиная, по крайней мере, с лета 1837 г., Гоголь многократно читал отрывки из поэмы в различных домах), подогретый слухами о цензурных осложнениях, весь сконцентрировался на новом творении Гоголя. "Все литературные интересы, все журнальные вопросы сосредоточены теперь на Гоголе", - констатировал Белинский. Один из первых откликов на поэму - дневниковая запись Герцена от И июня: "..."Мертвые души" Гоголя - удивительная книга, горький упрек современной Руси, но не безнадежный". Спустя некоторое время (запись от 29 июля) Герцен определил отношение различных групп и "партий" к поэме Гоголя: "Славянофилы и антиславянисты разделились на партии. Славянофилы № 1 говорят, что это - апотеоза Руси, "Илиада" наша, и хвалят, следовательно); другие бесятся, говорят, что тут анафема Руси, и за то ругают. Обратно тоже раздвоились антиславянисты". От себя уже Герцен добавляет: "Велико достоинство художественного произведения, когда оно может ускользать от всякого одностороннего взгляда. Видеть апотеозу - смешно, видеть одну анафему несправедливо. Есть слова примирения, есть предчувствия и надежды будущего, полного и торжественного, но это не мешает настоящему отражаться во всей отвратительной действительности". В печати наиболее непримиримую позицию заняли Н. Греч ("Северная пчела", 1842, № 137) и Н. Полевой ("Русский вестник", 1842, № 5 и 6). У обоих упреки в неправдоподобии и карикатурности перемежались с упреками политического свойства - в очернении действительности. "...Почему, в самом деле, современность, - писал Полевой, - представляется ему в таком неприязненном виде, в каком изображает он ее в своих "Мертвых душах", в своем "Ревизоре", и для чего не спросить: почему думает он, что каждый русский человек носит в глубине души своей зародыши Чичиковых и Хлестаковых? О. Сенковский, приравнивая автора "Мертвых душ" к Поль де Коку" продолжал свою линию на снижение гоголевского высокого комизма. Рецензия Сенковского ("Библиотека для чтения", 1842, т. 53) была написана в обычном для него тоне невзыскательной шутки и нарочитого балагурства: "Вы видите меня в таком восторге, в каком никогда еще не видали. Я пыхчу, трепещу, прыгаю от восхищения: объявляю вам о таком литературном чуде, какого еще не бывало ни в одной словесности. Поэма!., да еще какая поэма!" и т. д. Высшего напряжения достигла полемика после выхода брошюры К. Аксакова "Несколько слов о поэме Гоголя: "Похождения Чичикова, или Мертвые души" (М., 1842). К. Аксаков проницательно отмечал глубину и многосторонность гоголевского изображения: "И какой бы характер в нем не высказывался, это всегда полное, живое лицо, а не отвлеченное качество (как бывает у других, так что над одним напиши: скупость, над другим: вероломство, над третьим: верность и т. д.)". Но, доводя эту мысль до крайности, критик приписывал Гоголю "бесстрастный взор" и сводил его художественное мышление к древнему эпическому сознанию, что нашло выражение в тезисе: в "Мертвых душах" древний эпос восстает перед нами". К. Аксаков, в частности, отождествлял распространенные сравнения в гоголевской поэме и в "Илиаде" (подобное же отождествление проводил и С. Шевырев в статье о "Мертвых душах" - "Москвитянин", 1842, № 7, 8). В. Белинский, с восторгом приветствовавший поэму еще в статье "Похождения Чичикова, или Мертвые души" ("Отечественные записки", 1842, № 7), отвечал К. Аксакову специальным разбором его брошюры (там же, 1842, № 8). Позднее, после опубликования "Объяснения" Аксакова ("Москвитянин", 1842, № 9), Белинский продолжил полемику в "Объяснении на объяснение по поводу поэмы Гоголя "Мертвые души" ("Отечественные записки", 1842, № 11). Белинский прежде всего подчеркнул антиисторичность сближения "Мертвых душ" и "Илиады", так как оба произведения представляют совершенно различные типы художественного сознания. Если античное сознание (согласно распространенным во времена Белинского представлениям) объективно-непосредственное, то современное включает в себя определенную долю рефлексии, сомнения, отрицания. Во взглядах Белинского 40-х годов эта мысль получила общественно-политическую заостренность. Отсюда его вывод: "В смысле поэмы "Мертвые души" диаметрально противоположны "Илиаде". В "Илиаде" жизнь возведена на апофеозу: в "Мертвых душах" она разлагается и отрицается..." Подтверждая эту мысль конкретным разбором (в частности, природы гоголевского сравнения, которое, в противоположность сравнению Гомера, "все насквозь проникнуто юмором"), критик рассматривает "Мертвые души" в ряду явлений современного эпоса, прежде всего романов Вальтера Скотта. Вся полемика вокруг "Мертвых душ" происходила в отсутствие Гоголя, выехавшего 5 июня за границу. Хотя писатель живо интересовался "толками о "Мертвых душах" и уполномочил Прокоповича довести их до его сведения, "каковы бы они ни были и от кого бы ни были", но непосредственного участия в полемике не принял. Развернутого автокомментария, подобного тому, каким располагает "Ревизор", Гоголь к первому тому "Мертвых душ" не дал: все его внимание было поглощено работой над продолжением поэмы. Поэтому, говоря о первом томе, Гоголь счел необходимым остановиться главным образом на том, что соотнесено с содержанием последующих томов, например, на "лирических отступлениях". Касаясь происхождения одного из них - обращения к Руси в начале XI главы ("Но какая же непостижимая, тайная сила влечет к тебе?" и т. д.), - Гоголь раскрывал то пережитое им "истинное чувство", которым рождено это отступление. "Я до сих пор не могу выносить тех заунывных, раздирающих звуков нашей песни, которая стремится по всем беспредельным русским пространствам. Звуки эти вьются около моего "(сердца), и я даже дивлюсь, почему каждый не ощущает в себе того же. Кому при взгляде на эти пустынные, доселе не заселенные и бесприютные пространства не чувствуется тоска, кому в заунывных звуках нашей песни не слышатся болезненные упреки ему самому, именно ему самому, тот или уже весь исполнил свой долг, как следует, или же он нерусский в душе" ("Четыре письма к разным лицам по поводу "Мертвых душ", письмо 2).

Второй том поэмы был впервые опубликован в 1855 году в виде дополнительного тома ко второму изданию Сочинений Гоголя: Сочинения Николая Васильевича Гоголя, найденные после его смерти. Похождения Чичикова, или Мертвые души. Поэма Н. В. Гоголя. Том второй (5 глав). М., 1855 (ценз. разр. 26 июля).

О том, что "Мертвые души" будут состоять из нескольких томов, Гоголь сообщил еще 28 ноября 1836 года в письме к М. Погодину. Первый том писатель сравнивал с "крыльцом" "к тому дворцу, который во мне строится" (письмо к П. Плетневу от 17 марта 1842 г.). Когда же первый том вышел из печати, читатель узнал из XI главы, что поэму составят три тома ("две большие части впереди..."). Творческая история второго тома сложна и во многом еще неясна. Из сохранившихся глав самой ранней по времени работы является заключительная глава. Она представляет собою уцелевший фрагмент редакции 1843-1845 годов - той редакции, которую Гоголь сжег летом 1845 года. Говоря о причинах уничтожения рукописи, Гоголь писал: "...Бывает время, когда нельзя иначе устремить общество или даже все поколенье к прекрасному, пока не покажешь всю глубину его настоящей мерзости; бывает время, что даже вовсе не следует говорить о высоком и прекрасном, не показавши тут же ясно, как день, путей и дорог к нему для всякого. Последнее обстоятельство было мало и слабо развито во втором томе "Мертвых душ", а оно должно было быть едва ли не главное, а потому он и сожжен" ("Четыре письма к разным лицам по поводу "Мертвых душ", письмо 4). Возникшие трудности были связаны, таким образом, с главной установкой второго тома: нужно было сохранить "значительность" характеров (см. об этом во вступительной статье к настоящему тому) и в то же время избежать надуманности, идеальности, приблизить "высокое и прекрасное" к сознанию читателя. В 1848 - начале 1849 года Гоголь интенсивно работает в Москве над новой редакцией поэмы. Сохранившиеся четыре первые главы, очевидно, воспроизводят именно эту стадию работы. Затем после чтения ряда глав А. Смирновой (июль 1849 г.) и С. Аксакову (август 1849 г.) писатель дорабатывает рукопись, результатом чего явился окончательный беловой текст. Этот текст не сохранился. В ночь с И на 12 февраля 1852 года в Москве в доме А. П. Толстого на Никитском бульваре, в состоянии тяжелого душевного расстройства, Гоголь сжег рукопись поэмы. Приведем несколько мемуарных свидетельств, проливающих свет на содержание несохранившихся глав. Л. Арнольди, присутствовавший при чтении поэмы в доме Смирновой, вспоминал, что за главой, оканчивающейся "хохотом генерала Бетршцева", "следовала другая, в которой описан весь день в генеральском доме". В тот же день Чичиков по просьбе генерала едет за Тептетниковым. "За этим следует поездка их в деревню генерала; встреча Тентетникова с Бетрищевым, с Улинькой и, наконец, обед. Описание этого обеда, по моему мнению, было лучшее место второго тома". "...После этого дня Улинька решилась говорить с отцом своим серьезно о Тентетникове... После молитвы вошла она к отцу в кабинет, стала перед ним на колени и просила его согласия и благословения на брак с Тентетниковым. Генерал долго колебался и наконец согласился. Был призван Тентетников, и ему объявили о согласии генерала... Получив согласие, Тентетников, вне себя от счастия, оставил на минуту Улиньку и выбежал в сад... Тут у Гоголя были две чудные лирические страницы. - В жаркий летний день, в самый полдень, Тентетников - в густом, тенистом саду, и кругом его мертвая, глубокая тишина. Мастерскою кистью описан был этот сад, каждая ветка на деревьях, палящий зной в воздухе, кузнечики в траве, и все насекомые, и, наконец, все то, что чувствовал Тентетников, счастливый, любящий и взаимно любимый!" В приготовлениях к свадьбе участвует Чичиков, успевший стать "другом дома" Бетрищевых; по поручению генерала он отправляется известить всех его родственников о помолвке. При этом, разумеется, Чичиков думает о своей выгоде, то есть о приобретении "мертвых душ" (более подробно см. в кн.: "Гоголь в воспоминаниях современников". М., Гослитиздат, 1952; первоначально воспоминания Л. Арнольди были опубликованы в "Русском вестнике", 1862, № 1). Основные моменты сюжета, о которых говорит Арнольди, находят подтверждение в воспоминаниях А. Смирновой, а также в редакторской заметке С. Шевырева в конце второй главы в первом издании "Мертвых Душ" (т. 2).

Касаясь же дальнейшею хода действия, А. Смирнова рассказывала П. Кулишу, автору "Записок о жизни Николая Васильевича Гоголя" (СПб., т. II, 1856), что в сохранившемся тексте "недостает описания деревни Вороного-Дрянного, из которой Чичиков переезжает к Костанжогло. Потом нет нп слова об имении Чегранова, управляемом молодым человеком, недавно выпущенным из университета. Тут Платонов, спутник Чичикова, ко всему равнодушный, заглядывается на портрет, а потом они встречают, у брата генерала Бетрищева, живой подлинник этого портрета, и начинается роман, из которого Чичиков, как из всех других обстоятельств, каковы б они ни были, извлекает свои выгоды". Важные сведения, касающиеся дальнейшей судьбы Тентетникова, сообщил, со слов Шевырева, Д. Оболенский: "...В то время когда Тентетников, пробужденный от своей апатии влиянием Улиньки, блаженствует, будучи ее женихом, его арестовывают и отправляют в Сибирь; этот арест имеет связь с тем сочинением, которое он готовил о России, и с дружбой с недоучившимся студентом с вредным либеральным направлением. Оставляя деревню и прощаясь с крестьянами, Тентетников говорит им прощальное слово (которое, по словам Шевырева, было замечательное художественное произведение). Улинька следует за Тентетниковым в Сибирь, - там они венчаются и проч.". Совсем скудны сведения о предполагавшемся содержании третьего тома. Мы лишь знаем, со слов беседовавшего с Гоголем А. Бухарева, что Чичиков должен переродиться, что "оживлению его послужит прямым участием сам царь, и первым вздохом Чичикова для истинной прочной жизни должна кончиться поэма". Сам Гоголь бегло упоминал еще о судьбе Плюшкина. Обращаясь к Н. Языкову, он писал: "Воззови, в виде лирического сильного воззванья, к прекрасному, но дремлющему человеку... О, если б ты мог сказать ему то, что должен сказать мой Плюшкин, если доберусь до третьего тома "Мерт<вых> душ"!" Выход из печати сохранившихся глав второго тома вызвал ряд откликов. Н. Некрасов писал И. Тургеневу: "Вот честный-то сын своей земли!"; Гоголь "талант, положим, свой во многом изнасиловал, но каково самоотвержение!". И. Тургенев, прочитавший главы второго тома еще до опубликования, писал 19 октября 1853 года, что в них "бежит какая-то нехорошая струя... в характерах фантастического наставника, Муразова, Улиньки..." "Но есть места - охватывающие и потрясающие в одно время всю душу читателя. Помните прогулку Петуха в лодке - и песни рыбаков - и расшевеленного Чичикова - и безжизненную вялость Платонова. Это удивительное место".