В Калуге

Гоголь стоял за конторкой и писал. Наконец смутные образы, роившиеся в его сознании, приобретали форму, наполнялись плотью и кровью. Правда, добродетельные герои еще не совсем стали ясны, почти все действующие лица оставались "героями недостатков", и даже Чичиков никак не хотел перерождаться. Гоголь шутливо сообщал Жуковскому, что "скотина Чичиков едва добрался до половины своего странствования". Еще много пути предстоит его героям, прежде чем они дойдут до конца.

Комната, несмотря на летнее время, была тепло натоплена. В ней чувствовался слабый запах ладана, как и во всем доме. Граф Александр Петрович часто служил на дому молебны. Большая комната была устлана зеленым ковром, с двумя диванами по стенам. Кафельная печь с топкой заставлена экраном из цветной тафты. В углу дверь, которая вела в меньшую комнату - спальную. Посреди кабинета стоял большой стол, покрытый темно-зеленым сукном, перед диваном - второй, круглый. Оба стола завалены книгами, лежавшими кучками одна на другой. "Христианское чтение", "Начертание церковной библейской истории", "Быт русского народа" Сахарова, греко-латинский словарь, библия, молитвослов перемешаны были с сочинениями Батюшкова, номерами журналов "Москвитянин" и "Современник". В углу висел образ Христа, перед которым день и ночь теплилась лампадка.

В дверь постучали. Гоголь прикрыл написанное бюваром и сказал:

- Войдите!

Вошел слуга Семен, молодой парень, приехавший с ним из Васильевки.

- До вас, пане, прийшлы, - торжественно доложил он.

Пришедшим оказался Лев Иванович Арнольди, сводный брат Александры Осиповны, который служил чиновником в Калуге под начальством ее мужа.

Он оказался довольно щеголевато одетым молодым человеком, жизнерадостным и благодушным. Смуглый цвет лица и тонкий профиль напоминали наружность его сестры. Арнольди представился Гоголю, который видел его впервые, и сообщил ему, что Александра Осиповна прибыла из Калуги в Москву. Она остановилась в гостинице "Дрезден" и ждет его к себе. Гоголь взял серую пуховую шляпу и палку и направился вместе с Арнольди к Александре Осиповне.

- Дорогой друг! - радостно приветствовал он ее. - Теперь я, кажется, знаком с обоими вашими братьями!

Разговор перешел на состояние ее здоровья. Александра Осиповна последнее время сильно недомогала. Расходились нервы, ей стало казаться, что она скоро умрет. Боязнь надвигающейся старости и одиночество в провинциальной глуши превратили ее в набожную богомолку. Даже от своих многочисленных, подчас мнимых, болезней она лечилась чтением проповедей и старательным выполнением православных обрядов. Александра Осиповна рассказывала, что она настолько физически ослабла, что ее водят под руки, самой ей даже трудно читать.

- Тяжело мне жить на свете. Голова плоха, нервы ничто не успокаивает, - жаловалась она Гоголю.

- Много бы я заплатил за то, чтобы успокоились ваши нервы и вы бы отдохнули хоть на время! - утешал ее Гоголь, советуя молиться и уповать на милость господню.

- Во время болезни моей сильно молились обо мне некоторые добрые души. Теперь с каждым днем заметно укрепляюсь.

Александра Осиповна просила рассказать об его поездке в Иерусалим.

- Теперь уже поздно, - ответил Гоголь, - вам пора и на отдых. Лучше когда-нибудь в другой раз. Скажу вам только, что природа там нисколько не похожа на все то, что мы с вами видели: она поражает вас своим великолепием.

На другой день Александра Осиповна приехала к Гоголю на Никитский бульвар вместе с братом. На конторке лежала рукопись, которую Гоголь тщательно прикрыл от посторонних глаз.

- А как ваши "Мертвые души", Николай Васильевич? - спросила Смирнова.

- Да так себе, подвигаются понемногу. Вот приеду к вам в Калугу, и мы почитаем. Я вернулся в Москву с тем, чтобы засесть за них. С их окончанием у меня соединено все, даже средства существования. А то я, как видите, живу у друзей и не плачу ни копеечки!

- Скоро ли закончите? - настаивала Александра Осиповна.

- Сначала работа шла хорошо, - хмуро ответил Гоголь. - Часть зимы провелась отлично, потом опять отупела голова, не стало благодатного настроения и высокого размягчения душевного, во время которого вдохновенно совершается работа. И все во мне вдруг ожесточилось, сердце очерствело.

Александра Осиповна стала уговаривать Гоголя не поддаваться дурным настроениям, ехать с нею вместе в Калугу и там отдохнуть.

Они условились, что Гоголь поедет в Калугу с Арнольди вслед за Александрой Осиповной, так как ей необходимо было срочно возвращаться. В назначенный день Гоголь явился к Арнольди с маленьким чемоданом и большим портфелем, в котором он всегда возил свои рукописи. Подали легкий, удобный тарантас. Гоголь был доволен экипажем и уверял Арнольди, что в телегах и тарантасах ездить очень здорово, особенно людям, подверженным ипохондрии и геморрою.

Когда отъехали от Москвы и тарантас легко покатил по прямому, вытянутому, как лента, шоссе, Гоголь словно переменился. От его сдержанности и угрюмого молчания не осталось и следа. Он стал весел, непрестанно смеялся, острил, рассказывал анекдоты. Снял свою серую шляпу и камлотовый плащ, наслаждаясь теплым июньским вечером, вдыхая свежий воздух полей. Тарантас подъезжал уже к Малоярославцу, когда ямщик остановился и спрыгнул с козел. "Тарантас сломался, - хладнокровно заявил ямщик. - Одна дрога треснула, да заднее колесо не совсем-то здорово..." Кое-как дотащились до станционного дома. Там тарантас окружила толпа ямщиков, и каждый почел своим долгом осмотреть дрогу и колесо и подать совет. Гоголь внимательно ко всему прислушивался и разглядывал коварное колесо.

Пока искали кузнеца и чинили тарантас, путешественники пошли пообедать в трактир. Они поднялись по лестнице в особый нумер. Гоголь заказал обед, выдумал какое-то блюдо из ягод, муки и сливок, которое оказалось вовсе не вкусным. За обедом он все время беседовал с половым, расспрашивал, откуда тот родом, сколько получает жалованья, кто его родители, кто чаще других заходит к ним в трактир, какое кушанье больше любят чиновники в Малоярославце и какую водку употребляют, хорош ли у них городничий? Он расспросил о всех живущих в городе и близ города и остался очень доволен бойкими ответами полового, который лукаво улыбался и сплетничал на славу.

Наконец тарантас подкатил к крыльцу, и путники, простившись с шоссе, поехали по большой калужской дороге. Гоголь по-прежнему находился в прекрасном настроении. Он часто останавливал кучера, выскакивал из тарантаса, бежал через дорогу в поле и срывал какой-нибудь цветок. Потом садился и подробно рассказывал своему спутнику, какого класса, рода этот цветок, каково его лечебное свойство, как он называется по-латыни и как его называют крестьяне. Окончив свой трактат, он втыкал цветок перед собой за козлами тарантаса и через пять минут бежал за другим и снова объяснял его свойства и происхождение. Вскоре в тарантасе образовался целый цветник. Гоголь признался, что всегда любил ботанику и в особенности хотел знать свойства растений.

- Терпеть не могу, - прибавил он, - все эти новые ботаники, в которых темно и ученым слогом толкуют о вещах самых простых. Я всегда читаю те старинные ботаники, которые теперь не в моде, но в сто раз лучше объясняют нам дело.

Заночевали в деревне Бегичево, принадлежавшей Смирновым. Здесь провели четыре дня, ездили на линейке в имение Гончаровых, где бывал Пушкин, ходили за грибами и на сенокос. На пятый день добрались до Калуги. Проехав мимо присутственных мест, гостиного двора, мужской гимназии, они очутились на окраине города, где над крутым обрывом находился губернаторский дом. С обрыва виднелся далеко темнеющий бор и раскинувшаяся изумрудным ковром долина речки Яченки, впадающей в Оку. Вправо от бора видны были главы. Лаврентьева монастыря.

Гоголь поместился вместе с Арнольди во флигеле, в двух смежных комнатах. По утрам он запирался у себя и писал, потом гулял по саду и являлся в гостиную перед самым обедом. После обеда до вечера он оставался с Александрой Осиповной и ее домашними, гулял с нею или беседовал. С чиновниками и их женами Гоголь знакомился неохотно, а они смотрели на него с любопытством и удивлением. Особенно поражали его туалеты. Вдруг он приходил к обеду в ярких желтых панталонах и светло-голубом жилете. Иногда же одевался во все черное, а на другой день вновь появлялся в ярком сюртуке и в белой как снег рубашке с золотой цепью на жилете.

- В праздники надо одеваться более торжественно, - шутя говорил он Александре Осиповне. - В праздники все должно отличаться от будней: сливки к кофе должны быть особенно густы, обед очень хорошим, за обедом должны сидеть председатели, прокуроры и всякие этакие важные люди, и самое выражение лиц должно быть торжественно.

В одно из воскресений Гоголь расфрантился с утра и сообщил Александре Осиповне, что прочтет ей свои сочинения. К одиннадцати часам на балконе, выходившем на обрыв, собрались Гоголь, Александра Осиповна и Арнольди. Александра Осиповна уселась за пяльцы, Гоголь открыл свой портфель и достал рукопись. Началось чтение.

Он прочел первую главу второго тома - о приезде Чичикова в имение Тентетникова, этого "небокоптителя", ушедшего в сельское безделье. Здесь же сообщалось и о его любви к дочери генерала Бетрищева Улиньке. Завершалась глава предложением Чичикова поехать к генералу Бетрищеву и уладить ссору, возникшую между ним и Тентетниковым. На следующий день Гоголь читал вторую главу. Слушателям запомнилась встреча Чичикова с Бетрищевым, игра их в шахматы, во время которой генерал все время ошибался и говорил: "Полюби нас беленькими, а черненькими нас всякий полюбит!" Чичиков каждый раз учтиво поправлял генерала: "Полюби нас черненькими..." Чичикову удалось втереться в милость генерала и примирить его с Тентетниковым. Несколько дней подряд Гоголь читал все новые и новые главы, в которых рассказывались дальнейшие похождения и встречи Чичикова.

Слушатели были зачарованы живой, красочной речью, наглядностью описаний и образов. Опять перед ними возникли угодливо-предупредительный и изворотливый Чичиков и галерея помещиков, по имениям которых тот разъезжает. Здесь и хлебосольный мот, заплывший жиром Петух, беспечно проедающий свое имение. Здесь и "западник", полковник Кошкарев, который считает, что если одеть русских мужиков в немецкие штаны, то в России настанет золотой век. Но главное место занял в поэме Костанжогло, совмещавший в своем лице просвещенного помещика и фабриканта. Костанжогло поучает Чичикова уму-разуму, отстаивая сочетание патриархальных начал с новыми экономическими способами ведения хозяйства. Фигура Костанжогло, однако, получилась слишком безжизненной и бледной. Но остальные помещики по силе изображения не уступали героям первого тома.

Затем следовала поездка Чичикова вместе с Тентетниковым на обед к генералу Бетрищеву, описание этого обеда, ознаменованного полным примирением. Рассказ Тентетникова об истории Отечественной войны, которую он якобы писал по словам Чичикова. В результате Тентетникову удается добиться согласия генерала на женитьбу на Улиньке, и Чичиков посылается к родственникам Бетрищева, чтобы известить их о помолвке.

Большое впечатление произвело на слушателей описание сада, в котором счастливый Тентетников переживает свою радость. Гоголь передавал голос каждого персонажа, его манеру разговаривать, даже, казалось, походку и движения своих героев.

Окончив чтение, он откинул опустившиеся на лоб волосы, спрятал рукопись в портфель и обратился с вопросом:

- Ну, что вы скажете? Нравится ли вам?

- Удивительно, бесподобно! - восторженно воскликнул Арнольди. - В этих главах вы гораздо ближе к действительности, чем в первом томе!

- Нет ли тут вещи, которая бы вам не совсем понравилась? - спросил довольный эффектом чтения Гоголь.

- По правде говоря, - добавил Арнольди, - мне показалось, что Улинька вышла лицом немного слишком идеальным, незаконченным.

- Может быть, и так, - миролюбиво согласился Гоголь. - В последующих главах она выйдет у меня рельефнее! Я вообще не совсем доволен: еще много надо будет дополнить, чтобы характеры вышли покрупнее.

Александра Осиповна ласково улыбнулась и внимательно посмотрела на Гоголя.

- Как жаль, что вы так мало пишете о Тентетникове, - сказала она. - Улиньку немного сведите с идеала и дайте работу жене Костанжогло. А впрочем, все хорошо! Пожалуйста, скорее кончайте, а то ожидание очень томительно!

Вскоре после этого чтения Гоголь заторопился в Москву. Ему, как всегда, не сиделось на одном месте. В это время проездом через Калугу возвращался в Москву князь Оболенский. Гоголь живо уложил чемоданчик, заключавший все его достояние, взял портфель и уселся с Оболенским в дормез, предварительно поместив портфель в самое безопасное место. Скверная дорога мешала сну, и Оболенский пытался выведать у Гоголя содержание его рукописи, хранившейся в портфеле. Гоголь, по своему обыкновению, отклонял разговор, объясняя, что ему предстоит еще много труда, но черновая работа готова и к концу года он надеется кончить, если силы ему не изменят.

К утру путешественники остановились на станции чай-пить. Выходя из кареты, Гоголь захватил с собой и портфель. Это он делал каждый раз на всех остановках. Веселое расположение духа не оставляло его. На станции Оболенский нашел штрафную книгу и прочел вслух жалобу какого-то проезжего.

- А как вы думаете, кто этот господин? Каких свойств и характера?

- Право, не знаю, - удивился Оболенский.

- А вот я вам расскажу, - заявил Гоголь и самым смешным образом стал описывать наружность этого господина, его служебную карьеру, представляя в лицах комические эпизоды из его жизни. Это был прежний, веселый и остроумный Гоголь, который так любил забавные мистификации и шутки.

В дороге Гоголь часто вынимал записную книжку и заносил туда все, что его поражало: пришедшие в голову мысли, услышанные в дороге замечания, отдельные словечки.

- Писатель должен всегда иметь при себе карандаш и бумагу, - говорил он, - ему обязательно нужно заносить на бумагу поражающие его сцены. Из этих набросков для живописца создаются картины, а для писателя - сцены в его творениях. Все должно быть взято из жизни, а не придумано досужей фантазией.

В Москве зажигались фонари. В доме Толстого уже было тихо, слегка пахло ладаном. В углу комнаты слабо мерцала лампадка.