Александр Иванов

К семи часам вечера, незадолго до "Аве Мария", наступала на смену дневной жаре прохлада. Гоголь с Анненковым, к которому нередко присоединялись Иванов и Иордан, отправлялись на прогулку по улицам Рима. По дороге они обычно встречали духовную процессию во главе с толстым аббатом, шедшим под балдахином с дарохранительницей. После краткой молитвы у импровизированного алтаря на углу улицы аббат благословлял столпившийся народ. Вечернее солнце обливало пурпуром знамена и полотнища с фигурами святых, кресты, фонари, рясы нищенствующих монахов, цветные платья молящихся женщин. Эту сцену и запечатлел Александр Иванов на своей акварели "Ave Maria". Это был папский Рим, напоминающий о могуществе Ватикана.

А кварталом дальше два молодых водоноса, поставив ушат на землю, смешили друг друга рассказами и анекдотами, весело хохоча над своими "шутками.

- Нынешние римляне, - заметил Гоголь, - без сомнения, гораздо лучше своих праотцев, которые не знали ни их неистощимого веселья, ни их добродушной любезности.

Возвратясь с прогулки, все собирались в комнате Гоголя и усаживались за игру в бостон. Это была необычная карточная игра. Гоголь сам изобретал ее правила и законы, мало заботясь о происходившей путанице и недоразумениях. Он даже аккуратно записывал на особой бумажке итоги игры, хотя это было совершенно лишним, поскольку каждый раз возникала необходимость вновь изменять ее правила.

Собравшиеся сидели при слабом свете ночника, которым Гоголь необычайно гордился. Ведь при таких же римских лампадах, как он уверял, работали, веселились древние сенаторы. Взяв в руку флягу орвиетто, он мастерски сливал верхний слой оливкового масла, заменявший пробку, и разливал по бокалам рубиновое, немного терпкое вино.

С Александром Ивановым Гоголя сближала и самоотверженная отдача художником всего себя любимому искусству, и широта грандиозного замысла, и мечта о прекрасном человеке, очистившемся от земной скверны. Подвижническая работа Иванова над картиной перекликалась с работой Гоголя над поэмой.

Гоголь нередко приходил в мастерскую Иванова, который писал его портрет. Но, и помимо портрета, Гоголь по просьбе художника позировал ему для персонажей его картины. В "Явлении Мессии" есть фигура человека с седеющими волосами, худым, заостренным лицом, в хламиде бруснично-желтоватого цвета. Это Гоголь. Он стоит в скорбно-суровой позе в той группе людей, которая завершается двумя всадниками. Иванов сделал для своей картины ряд эскизов с Гоголя, проникновенно передав на них вдохновенно аскетический облик писателя.

Как-то утром вместе с художником Гоголь зашел в его мастерскую. В обширном помещении, загроможденном всяческим хламом, старыми мольбертами, стульями, холстами, в центре стояла картина "Явление Мессии", над которой художник работал уже более шести лет. Этой картиной Иванов хотел выразить неимоверные страдания народа, ждущего облегчения своей участи, исполненного страстной веры в будущее. Но эта идея представлялась художнику в религиозно-мессионистических образах евангельской легенды. Может быть, поэтому картина двигалась медленно. На ней уже были с поразительной силой и душевной экспрессией изображены и народ, с внезапно пробудившейся надеждой и верой смотрящий на Иоанна, и сомневающиеся мытари и фарисеи, сурово-вдохновенная фигура Крестителя, указывающего на шествующего вдали на фоне мягко умиротворенных гор и бесконечного простора голубого неба Мессию-Христа. Но самый облик Христа не давался художнику, все время мучительно волновал его.

Иванов стремился к реалистической правде изображения. Он бродил по Риму и его окрестностям, зарисовывая типы, пустынные места, камни, ветки деревьев. Каждая деталь в его картине была результатом долгого труда, сосредоточенного изучения. Но не в натуралистической точности он видел свою цель, а в выражении духовного начала, идеи, которая должна возникнуть из всей композиции, из трактовки отдельных фигур.

С горечью жаловался Иванов на отсутствие поддержки, на то, что начальство Академии собирается лишить его пенсиона, требует в годичный срок завершить картину.

- Меня уже запрашивают: намерен ли я оставаться в Италии или располагаю возвратиться в Россию. Они считают, что жалованье, выигрышный угол на выставке в Академии есть уже высокое блаженство для художника. А я думаю, что это есть совершенное его несчастье. Художник должен быть совершенно свободен, никогда ничему не подчинен, независимость его должна быть беспредельна! - Иванов почти задохнулся от волнения и замолк. Гоголь понял, насколько болезненно переживал художник угрозу возвращения с незавершенной картиной, опасность казенного контроля над своим вдохновением.

- Вы сделали все, что другой художник почел бы достаточным для окончания картины. Все, что относится до умного и строгого размещения группы, исполнено в совершенстве. Самые лица получили свое типическое сходство согласно евангелию. Вид всей живописной пустыни исполнен так, что изумляются сами ландшафтные живописцы! - заметил Гоголь, стараясь успокоить художника. - Для того чтобы добиться изображения главного в картине, - продолжал Гоголь, - представить в лицах весь ход человеческого обращения к Христу, необходимо самому художнику постигнуть всей душой это обращение.

Иванов внимательно слушал и соглашался со своим собеседником. Он высоко ценил взгляд Гоголя на искусство и благоговел перед ним как писателем.

Разговор перешел на положение русских художников в Риме. Иванов рассказал Гоголю о бедственном положении художника Шаповалова, который получал стипендию от Общества поощрения художников и занимался под руководством Иванова. Неожиданно Шаповалов лишен был пенсиона и оказался без куска хлеба. Сам Иванов тоже сидел без денег. Положение было отчаянным.

Гоголь знал этого молодого художника, своего земляка (по-украински его фамилия была Шаповаленко). Перед его глазами предстало вихрастое побледневшее лицо крестьянского паренька, трудолюбиво копировавшего картины Перуджино в Ватикане. Это был славный застенчивый юноша, который преданно трудился во славу искусства и жил только на свой крохотный пенсион.

Гоголь пообещал, что он публично прочтет "Ревизора" в пользу Шаповалова, хотя и очень не любит выступать перед большим количеством слушателей.

Чтение решено было устроить на вилле княгини Волконской; княгиня не только предоставила зал, но и помогла в распространении билетов. За билеты была назначена непомерная цена - пять скудо, да?

Гоголь еще приписал: "А если кто может, то и более". Билеты быстро разошлись между русскими, проживающими в Риме, заезжими туристами, художниками. Передавали, что Гоголь имеет необыкновенный дар чтения и особенно хорошо читает "Ревизора".

В назначенный день в Палаццо Поли собралось многолюдное общество. Посреди большой залы возвышался стол, а впереди полукругом стояло несколько рядов стульев, занятых лицами высшего ранга. Гоголь сел за стол с довольно пасмурным видом, раскрыл тетрадь и начал читать с долгими паузами. В зале царила мертвенная тишина. Представители аристократического общества были явно недовольны комедией, слушали невнимательно, напуская на себя безразличный, скучающий вид.

После окончания первого действия появились официанты с подносами и стали обносить всех чаем с печеньем. Во время чтения второго акта многие кресла оказались пустыми. Гоголь читал все монотоннее и монотоннее, время от времени отхлебывая воду из стоявшего перед ним графина. Под конец остались одни художники. Аристократическое общество растаяло, развеялось по гостиным виллы Волконской. Многие, выходя из зала, брюзгливо говорили:

- Этой пошлостью он кормил нас в Петербурге. Теперь он перенес ее в Рим!

Гоголь был жестоко оскорблен и обижен. Его не утешили даже сердечные рукопожатия художников. Он замкнулся в себе, застыл, неохотно и редко после того захаживал на роскошную виллу Волконской.

Гоголь бродил по выжженным лучами южного солнца обширным полям римской Кампаньи. Садился на траву и приглашал своего неизменного спутника Александра Иванова послушать пение птиц. Так просидев или пролежав на траве несколько часов, он отправлялся домой, не говоря ни слова. Лишь изредка на него нападало прежнее веселое настроение, и тогда он шутил, рассказывал смешные анекдоты, и смех его неудержимо заражал собеседников.

Моллер принялся писать его портрет. Гоголь охотно позировал, но художника предупредил:

- Федор Антонович! Писать с меня весьма трудно! У меня по дням бывают различные лица, да иногда и в один день несколько разных выражений!

Художник написал с него два портрета: один с саркастической улыбкой, другой с грустным выражением лица.

Все настойчивее овладевала Гоголем мысль о том, что его состояние и недавно перенесенная им болезнь не случайны. Ему стало казаться, что он обречен, что дни его сочтены и лишь божественное предопределение удерживает его на этой многогрешной земле, с тем чтобы он довершил до конца свою миссию писателя, закончил творение, начало которого лежит на его конторке, переписанное и подготовленное к изданию.

В один из таких мучительных, знойных дней, когда у него на скулах появлялся легкий румянец, когда не хватало воздуха и сердце трепетно билось в груди, как большая птица, он писал Сергею Тимофеевичу Аксакову, этому бескорыстному, преданному другу, этому славному, умиротворяющему человеку, который протянул ему в трудный момент дружескую руку помощи: "Да, друг мой! я глубоко счастлив. Несмотря на мое болезненное состояние, которое опять немного увеличилось, я слышу и знаю дивные минуты. Создание чудное творится и совершается в душе моей, и благодарными слезами не раз теперь полны глаза мои. Здесь явно видна мне святая воля бога: подобное внушенье не происходит от человека: никогда не выдумать ему такого сюжета! О, если бы еще три года с такими свежими минутами! Столько жизни прошу, сколько нужно для окончания труда моего, больше ни часу мне не нужно!"

Россия вновь возникла перед Гоголем: Россия "мертвых душ" - помещиков и чиновников, и живая Россия - Россия народа, Россия будущего. Под тихий плеск римских фонтанов, в желтых выжженных зноем просторах Кампаньи, в мутно-рыжей волне быстро бегущего Тибра, в огромных проемах Капитолия Гоголю слышалась родная речь, виделись русские дали, родные города и села. Его искус был закончен. "Мертвые души" могли начать свое странствие по свету. Правда, их нужно было еще напечатать. А для этого необходимо вернуться в Россию. "Теперь я ваш, - писал Гоголь в Москву С. Т. Аксакову, - Москва моя родина. В начале осени я прижму вас к моей русской груди".

Для приезда в Россию нужны были деньги. А их никогда не было у Гоголя. Вновь и вновь пришлось умолять друзей о займе, с трепетом ожидать их ответа и денег.

Просьба Гоголя о деньгах была выполнена его друзьями. Правда, вечно сидевший в долгах Аксаков не мог помочь. Погодин после долгих раздумий и колебаний записал в своем дневнике: "Письмо от Гоголя, который ждет денег, а мне не хотелось бы посылать. Между тем я думал поутру, как бы приобрести равнодушие к деньгам". Равнодушия к деньгам Погодину приобрести не удалось, но деньги, как бы то ни было, он отправил. Гоголь был для него теперь козырем, козырным тузом в его журнальной деятельности. Погодин готовился с будущего года издавать новый журнал "Москвитянин", в который ему очень хотелось вовлечь и Гоголя.

Итак, дела устраивались. Долги уплачены, и оставалось только найти попутчика для обратного путешествия в Россию. К сожалению, недалекий, покладистый Панов, запутавшись в своих любовных делах, сбежал из Италии, а Анненков незадолго перед этим направился в Париж продолжать свое ознакомление с Европой.

В начале августа 1841 года Гоголь выехал из Рима через Флоренцию и Геную с намерением повидаться с Жуковским в Дюссельдорфе. Однако Жуковского в Дюссельдорфе не оказалось, и Гоголь отправился для свидания с ним во Франкфурт. Встретил его Жуковский со всегдашним радушием. Он недавно женился на дочери художника Рейтерна, и жизнь его была заполнена новыми семейными обязанностями и хлопотами. Жуковский сообщил Гоголю, что начальник над русскими художниками в Риме Кривцов может устроить его там библиотекарем.

Гоголь отверг даже самую мысль об этом. Он должен неусыпно работать над своим произведением, замысел которого все расширялся. За первым томом последует продолжение. Он не может сходить со своей прямой дороги, жертвовать временем, которое - увы! - ограничено его болезненным состоянием!

Полысевший и постаревший Жуковский зябко сидел у горящего камина. После обеда он привык отдыхать и соснуть часок или подремать в кресле. Он ласково усадил Гоголя напротив себя и продолжал прерванный разговор. Гоголь рассказывал ему о своих планах, о новой драме из украинской истории, которую собирался вскоре закончить. Вынув тетрадку, он стал читать ее Жуковскому, но тот, убаюканный чтением, разомлев от сытного обеда, вскоре сладко задремал. Гоголь прекратил чтение и, когда Василий Андреевич, наконец, проснулся, сказал:

- Вот видите, я просил у вас критики на мое сочинение. Ваш сон - лучшая на него критика!

- Ну, брат Николай Васильевич, прости, мне сильно спать захотелось!

- А когда спать захотелось, то можно и сжечь ее! - с горечью произнес Гоголь и бросил рукопись в камин, где она и сгорела.

На этот раз душевной близости с Жуковским не произошло. У Жуковского было много забот и отвлечений, он был поглощен своими семейными делами, и Гоголь чувствовал себя с ним одиноким, непонятым. Он недолго оставался во Франкфурте, направившись оттуда в Ганнау, где встретился с поэтом Языковым, чьи стихи он так любил. Языков был тяжело болен и лечился на водах, проживая там вместе со своим старшим братом Петром Михайловичем. Языковы обласкали Гоголя, который провел у них целый месяц. Уезжая, он обещал по возвращении Языкова в Москву поселиться там вместе с ним.

Через Дрезден Гоголь направился в Россию.

Вновь перед ним открылись дорожные просторы. В тряской кибитке по осенним ухабам, не обращая внимания на мельтешащий, надоедливый дождь и на дававшую себя знать болезнь, он вез рукопись своей поэмы "Мертвые души", которая должна была поразить его соотечественников, показать им их самих.