4. Романтическая эстетика

Присоединившись в своём творческом изображении народности и истории к традициям прогрессивного русского романтизма, Гоголь в своих эстетических представлениях пока ещё продолжал следовать теории консервативного русского романтизма, оформившейся в эстетике А. Н. Галича, в журнале "Московский вестник". Эта теория вполне отвечала повышенному личному самосознанию писателя и впервые была применена в какой-то мере им ещё в "Гансе Кюхельгартене" в теме героя-избранника, служителя "прекрасного", противопоставленного "толпе" - "ненавистному свету".

Такое противоречие между идейными тенденциями творчества и эстетическими понятиями было свойственно тогда не только Гоголю. В результате разгрома революционного движения декабристов и наступившей затем общественной реакции, естественно, потеряла своё былое значение и литературная программа прогрессивного романтизма, созданная поэтами-декабристами. Наоборот, консервативная эстетическая теория - представления о свободе, бессознательности и идеальной сущности творчества, о гении поэта, о его презрении к низменной "толпе" и т. д. - стала теперь господствовать в эстетическом сознании многих русских писателей. Даже самые передовые писатели и критики - Пушкин, юноша Лермонтов, молодой Белинский - отдали некоторую дань этой теории, отстаивая с её помощью свою идейную независимость перед наступающей реакцией и вкладывая поэтому в её понятия совсем особенное идейное содержание.

Интересы Гоголя к теоретическому осмыслению художественного творчества и его форм резко усилились вскоре по его приезде в Петербург. Это произошло, видимо, не только под влиянием новых литературных впечатлений, но и в результате непосредственного воздействия петербургской жизни, с её канцелярской чёрствостью, с её уже заметным усилением денежных, меркантильных интересов.

В 1831 г., в разгар своей работы над "Вечерами", Гоголь пишет ряд статей на эстетические темы: "Борис Годунов", "Скульптура, живопись, музыка" и "Женщина". Последняя из этих статей была напечатана в том же году в "Литературной газете" Дельвига - Пушкина. В статье "Борис Годунов" Гоголь резко выступает против рассудочных оценок искусства, негодует на "суетных людей, требующих отчёта впечатлений, произведённых великим созданием поэта", на "бессмысленных и смешных людей", которые "дарят поэтов, будто чинами, жалкими эпитетами"^*.

^* (Н. В. Гоголь, Соч., под ред. Н. С. Тихонравова, т. IX, стр. 73-74.)

Такому подходу к искусству, свойственному "толпе", собравшейся в книжной лавке, Гоголь противопоставляет своё непосредственное восхищение новым творением Пушкина и утверждает стихийность, иррациональность эстетического впечатления, в котором, по его мнению, проявляется божественная сущность человеческой души.

"Великий, - восклицает Гоголь, - когда развёртываю дивное творение твоё, когда вечный стих твой гремит и стремит ко мне молнии огненных звуков, священный холод разливается по жилам, и душа дрожит в ужасе, вызвавши бога из своего беспредельного лона!.."^*

^* (Там же, стр. 73.)

В статье "Скульптура, живопись, музыка" автор даёт возвышенную, но отвлечённую характеристику видов искусства и особенно высоко ставит музыку. При этом он ясно, гораздо отчётливее, чем в "Гансе Кюхельгартене", обнаруживает, что именно в жизни вызывает его недовольство, что возбуждает в нём его романтические переживания, чему противопоставляет он свой возвышенный взгляд на искусство и его красоту. По его мнению, музыка должна спасти человеческие души от развращающего влияния городской цивилизации "нынешнего времени" с её "прихотями и наслаждениями", "соблазнительной цепью утончённых изобретений роскоши", с её "страшными обольстителями".

"О, будь нашим хранителем, спасителем, музыка! - восклицает Гоголь. - Не оставляй нас, буди чаше наши меркантильные души!.. Волнуй, разрывай их и гони, хоть на мгновенье, этот холодно-ужасный эгоизм, силящийся овладеть нашим миром! Пусть при могущественном ударе смычка твоего смятенная душа грабителя почувствует, хоть на миг, угрызения совести, спекулятор растеряет свои расчёты, бесстыдство и наглость невольно выронят слезу пред созданием таланта"^*. Эгоизму, меркантильности, грабительству, о которых Гоголь упоминает не с чужих слов, а по собственным тяжёлым петербургским впечатлениям, он пока ничего не умеет противопоставить в теории, кроме утверждения красоты и одухотворённости искусства.

^* (Н. В. Гоголь, Соч., под ред. Н. С. Тихонравова, т. IX, стр. 136. (Курсив наш. - Г. П.))

Эта романтическая антитеза долго будет занимать Гоголя. Через 2-3 года он вновь выразит её в своей повести "Портрет", посвящённой вопросам искусства и имеющей в этом смысле отчасти программное значение.

Повесть выражает крайнее идеалистическое понимание искусства в его противопоставлении низменной, реальной действительности. По мнению автора, истинное искусство - это "намёк о божественном", это выражение "прекрасной души создавшего", в нём изображённая жизнь "озарена светом какой-то непостижимой, скрытой во всём мысли"; оно "нисходит в мир" "для успокоения и примирения всех". И если художник изображает жизнь "безучастно, бесчувственно", тогда она предстаёт "только в одной ужасной своей действительности", обращается "низкой, грязной" своей стороной. Тогда это будет "рабское, буквальное подражание натуре", в котором надо видеть "проступок для художника".

Поэтому истинные художники - это мечтатели, аскеты, живущие отшельнической жизнью, погружённые в созерцание духовной красоты. Таков друг Чарткова, приславший из Италии свою картину, таков художник-самоучка, написавший страшный портрет ростовщика.

Самым опасным воплощением низменной, материальной стороны жизни являются для Гоголя деньги. Они обольщают людей, пробуждают в них самые низкие эгоистические стремления и этим распространяют всюду зло и порок. Люди, живущие только ради денег, ради наживы, корысти и меркантильного расчёта, - это погибшие люди; в них нет духовной жизни, и они не могут быть предметом истинного искусства.

Таков ростовщик со своими "натуральными" глазами, такова в значительной мере и чиновно-аристократическая толпа с Невского проспекта, которую обслуживает Чартков своими портретами. Поэтому художник, забывший об истинном назначении искусства, сделавший его средством для достижения успеха и наживы, губит и свой талант, и свою душу.

В условиях оголтелой политической реакции 30-х годов в таком понимании искусства могла быть некоторая доля прогрессивности. При помощи подобной эстетической теории можно было защищать искусство, его высокий, бескорыстный познавательный смысл от посягательств со стороны реакционных кругов с их вырождающимися, антиобщественными интересами. Так и делал Пушкин, выражая подобные мысли в стихотворениях "Чернь", "Поэт", "Поэту", в повести "Египетские ночи".

В этой связи даже религиозно-мистические мотивы гоголевского "Портрета" можно было бы понимать символически; дьявольские силы - как выражение общественных пороков, как губительное разложение социальной жизни; божественные силы - как выражение общественного добра и правды.

Но Гоголь, видимо, вкладывал в образы своей повести другой смысл, отличавшийся от пушкинской идеи свободы творчества. В её первой редакции, опубликованной в "Арабесках", он создал ряд фантастических эпизодов. Во второй её части он придал церковно-христианским представлениям слишком большое, самостоятельное значение. Искренне напуганный меркантильно-бюрократической атмосферой в столице, он противопоставлял ей не просто идеал свободного искусства, как это было у Пушкина, и пока даже не идеал гражданского искусства, служащего обществу, но идеал религиозно-нравственного долга в искусстве и жизни человека, заключающий в себе поучительные, дидактические стремления.

При этом Гоголь осознавал свой нравственный идеал в свете тех традиционных религиозных верований, которые ему внушены были с детства в провинциальной помещичьей среде и которые до сих пор жили в его экзальтированном, романтически настроенном воображении. Недаром в конце 1833 г. в письме к матери, давая ей совет, как воспитывать внучку, он просит почаще рассказывать ребёнку "о блаженстве праведных и муках грешников" и ссылается на свои собственные детские впечатления от подобных рассказов, которые "заронили и произвели" в нём "самые высокие мысли".

Романтическая эстетика Гоголя субъективно была, таким образом, вполне консервативна. Она вступала в противоречие с идейным смыслом его романтических повестей. И это противоречие должно было в дальнейшем как-то разрешиться. Обратившись к критическому изображению своей современности, Гоголь скоро пришёл в связи с этим к преодолению своих романтико-эстетических взглядов.

Оценивая повесть Гоголя, Белинский писал, что "Портрет" есть неудачная попытка г. Гоголя в фантастическом роде", что "первую часть этой повести невозможно читать без увлечения", но что "вторая её часть решительно ничего не стоит, в ней совсем не видно г. Гоголя". "Это явная приделка, - замечает критик, - в которой работал ум, а фантазия не принимала никакого участия". И действительно, именно таков "Портрет", если его рассматривать не как художественное произведение, но как эстетический манифест Гоголя-романтика, очень характерный для его идейно-творческих исканий первой половины 30-х годов.